– Разве не так, Йорген? – сказала она, глядя на ключ.
– Давай лучше позвоним, – сказал я, – совсем не обязательно заходить в их дом. Надо просто придумать повод для звонка, что сложного‐то. Совершенно естественно, что родители хотят поговорить с собственным сыном.
Вибеке не двигалась. Ее, как и меня, одолевали сомнения. Было ощущение, что мы думаем об одном, у меня такое ощущение возникает часто и всегда меня радует, ведь если нам в голову приходят одни и те же мысли, то это еще сильнее нас связывает.
– Меня от таких вещей совершенно переклинивает, – сказала Вибеке, – как‐то вообще все кажется неестественным, когда прислушиваешься к каждой своей мысли и боишься, что где‐то что‐то не так.
– Согласен, – сказал я.
Она достала телефон, пробежалась по списку контактов, ткнула в иконку.
– Вовсе не обязательно, чтобы за этим что‐то крылось, – сказала она.
Вибеке прижала телефон к уху, а руку пристроила под грудью. Эта женственная поза всегда радует мне глаз.
– Конечно, нет, – сказал я.
– Скорее всего нет.
Она покашляла в ожидании гудка.
Вибеке часто поглядывала на меня, словно каждая пролетавшая секунда подтверждала наши худшие предположения.
– Алло?
Она перенесла тяжесть тела на другую ногу.
– Привет, это Вибеке, мама Эйольфа, я… Дa? А… Ну ладно… дa, но тогда… как чудесно, надо же… Да-да, с удочкой он хорошо управляется, дa, он много рыбачит с дедом… Да, очень, если он рядом. Алло? Эйольф? Привет, сынок, это мама, дa… Хорошо тебе там? Ооо, классно… Чем занимаетесь? Рыбачите, ага… И ты забрасывал удочку много-много раз? Ой, вот дедушка‐то будет доволен… Молодчинка, а теперь что вы собираетесь делать, ну то есть, потом, вечером? К друзьям? Oкей? А они кто? Oкей… А… а тебя никто не обижает? Эйольф? Тебя никто не обижает?
Я сделал шаг к Вибеке, которая тараторила все быстрее. Она раскраснелась, это уж совсем было на нее не похоже. Голос у нее поднялся к самому горлу. Я потянулся к ее руке, хотел прикоснуться к ней, чтобы придержать ее, остановить.
– Эйольф? Тебя не обижают?
Она отодвинулась от меня, отвернулась.
– Скажи, Эйольф, они не обижают тебя?
Есть прекрасное
в скудости
И призывное
в холоде
Возвышенное
в пустоте
Но могу вам сказать
испытав на себе
Богаче не станешь
всё потеряв
Вибеке взошла на крыльцо и повернула ключ. Открыла дверь в дом Хогне. Я вслед за ней шагнул через порог и словно бы снова услышал сохранившиеся в памяти звуки: топочущие, шуршащие, шаркающие лапки, задевающие за все хвосты, грызущие зубы.
Дом окутывал теплый летний полумрак, в щелки просачивались тонкие полоски света, и первое, что я подумал, это что мы крупно лажанулись. Что за дурацкая идея пришла нам с Вибеке в голову – шастать по дому соседей в поисках… вот именно, чего? Как дети малые, ей-богу. В детективных книжках, которыми мы зачитывались в детстве, героями всегда были одиннадцати- или двенадцатилетки с карманными фонариками и лупами, поднимавшие шухер из ничего: “Пятеро тайноискателей”, “Братья Харди”, “Близняшки Боббси”. Вибеке, хотелось мне сказать, Вибеке, так не годится, это безумие, ты директор школы, я работаю в кризисном центре, нельзя это делать, но у меня не хватило духу: так упрямо она нагнула голову, так резко дышала – очевидно, телефонный разговор с Эйольфом ее не успокоил, хотя парень захлебывался от восторга, от того, как ему клево на даче у соседей.
– Какой‐то голос у него был не такой, Йорген.
Я посмотрел на нее.
Я‐то хотел прямиком пройти вглубь дома, потому что если мы действительно собираемся рыскать здесь, как команда сыщиков, то надо делать это поживее, но Вибеке остановила меня в коридоре. Молча показала на мои туфли, будто разговаривать было нельзя, будто надо было соблюдать тишину.
Я, тоже не проронив ни слова, развел руками.
– Туфли, – шепнула она, – туфли сними.
– Ты серьезно?
Она кивнула.
– Господи Иисусе, – пробурчал я.
– Если уж мы решились это сделать, то надо делать как следует.
– Дa-дa.
– Ты сам сказал, когда Видар уйдет в школу, мы заглянем в дом Хогне, это твои слова.
Возразить мне было нечего, хотя идея принадлежала ей. Я согласился, поддержал эту идею и всего несколько минут тому назад был убежден, что так будет правильно и необходимо. Теперь убежденность меня покинула, но я все‐таки сказал:
– Ладно. И что именно мы будем делать?
– Внимательно осмотрим каждую комнату.
Я рассмеялся. Не смог удержаться. Что за глупость.
– Прекрати, – сказала Вибеке, но я никак не мог успокоиться. Она посмотрела на меня жестким, недобрым взглядом. – Прекрати, – повторила она.
Мы превращались в каких‐то незнакомых, чужих людей. Вибеке было не узнать. Да я и сам себя не узнавал.
– Ну ладно, – сказал я, взяв себя в руки, – ладно.
Мы стояли и озирались в коридоре. Я изо всех сил старался избавиться от неприятного чувства, что я, взрослый человек, веду себя как ребенок, поэтому последовал примеру Вибеке и сосредоточился.
Их коридор.
О чем он рассказывает?
На стене, невысоко от пола, крючок в виде супергероя из американского фильма, а над крючком имя: Магнус.
В углу световой меч из “Звездных войн”.
Пара кроксов 32 размера.
Футбольный мяч. Вратарские перчатки.
Уголок их ребенка.
Высоко на стене – сетчатые полки для шарфов и перчаток. Пустые. Сейчас лето, а не осень или зима.
Встроенный шкаф с раздвижными дверцами.
Вибеке протянула к ним руки, и, должен признаться, у меня холодок побежал по спине, словно я действительно ожидал увидеть за дверцами что‐то жуткое, а не куртки и обувь.
– Ну что, с коридором все? – спросил я, стараясь, чтобы мой вопрос не прозвучал саркастически или безразлично.
Вибеке раздвинула дверцы, заглянула в шкаф: легкие куртки, туфли, шарфики, пылесос.
– Все, – сказала она.
Я открыл дверь в следующее помещение.
Так мы, переходя из одной комнаты в другую, прочесали весь первый этаж: кухню и угловую гостиную с выходом в сад, крохотную ванную и чуланчик. Больше там ничего не было. Мы отметили, что со времени отъезда Эспена и Марие планировка дома не поменялась, но сам он как‐то изменился. Вибеке сказала, что сразу видно – теперь тут живут люди совсем другого склада, и в ее голосе мне послышалась враждебность или по меньшей мере скепсис, хотя на мой взгляд там не обнаружилось ничего такого, по поводу чего можно было испытывать скепсис. Вибеке не нравился их стиль, не нравились картины на стенах, ей казалось, что у них беспорядок, беспорядок и безликость, сказала она, сделав упор на последнее слово, растянув его, как ругательство: безлиииикость. Меня тянуло сказать, что, кажется мне, мы занимаемся чем‐то, на что не имеем права, тянуло сказать, что это неправильно, сказать, что сейчас в ней говорит как раз ее скепсис, или наш скепсис, – нас приучили быть скептиками, а что касается безликости, то проблема с икеевской мебелью, дешевыми репродукциями и рядами бестселлеров из подборок “Книжного клуба” на полках вовсе не в безликости. Нет, хотел я сказать, нет, Вибеке, тебя раздражает не безликость, а сам их вкус, он кажется тебе дурным.
Но я ничего этого не сказал.
– Ну что, на второй этаж или в подвал?
Вибеке отвела взгляд в сторону.
– Поехали, а, Йорген?
– Поехали куда?
Она сглотнула.
– Меня мучает, что Эйольф… там.
Я крепко сжал ее руки в своих. Тогда я еще думал, что она преувеличивает. Еще считал, что ей нужно успокоиться и посмотреть на вещи трезво.
– Там, – повторил я спокойно. – Ты имеешь в виду – на даче?
– Да, – резко ответила она, – да, с ними, с этими людьми, мы их не знаем, Йорген!
Выдернув ладони из моих рук, она отвернулась и стала подниматься на второй этаж, твердя: – Мы их не знаем! Нельзя было его отпускать! Надо поехать забрать его!
Слушая, как она ходит наверху, я подумал, что человек может выйти далеко за пределы своей привычной идентичности, и мне вспомнились крысы, которые так долго жили в этом доме. Сколько же их было? Сколько поколений крысят выросло в этих стенах? Что за жизнь вели здесь эти серые твари, умеющие долго плыть под водой, прогрызать бетон и жрать отбросы и прочую гадость?
Меня опять замутило. Со мной это нечасто. Ощущение, будто тебя что‐то засасывает. Вообще‐то, вероятность того, что нас ожидает нечто опасное, была микроскопична, но, объективно говоря, она наличествовала. Вероятность того, что пока мы тут ходим и неизвестно чего ищем, с Эйольфом происходит что‐то ужасное, была ничтожно мала, но она наличествовала. Как измерить порог, за которым уже следует откликаться на свои подозрения, свои сомнения, свои страхи? Говорят, лучше перестраховаться, – ладно, согласимся с этим, но всегда ли нужно перестраховываться? Что это будет за жизнь? Мне не нравится подобный подход, я в него не верю. Он озлобляет и ожесточает людей. А я стараюсь видеть в людях хорошее. Я думаю, что все люди желают добра, думаю, что зло – это чудовищная редкость, что зло, которое люди причиняют друг другу, поодиночке и вместе, обусловлено ситуацией. Разумеется, это не значит, что я не вижу зла, настигшего Финна, настигшего Париж, настигшего остров Утёйя… это извечное зло, просто я считаю, что оно не исходит от нас, людей, а… как бы это сказать… находит нас?
Не знаю.
Я много с кем обсуждал это – и на работе, и с родней, и с Вибеке.
Многие считают, что я слишком доверчив, слишком добр, слишком наивен.
Считают, что я типичный скандинав, типичный норвежец.
Что именно мой образ мыслей приведет эту страну – и эту цивилизацию – на край пропасти.
Короче, по лестнице на второй этаж я поднимался в твердом убеждении, что наш Эйольф в надежных руках и что зря мы затеяли эту авантюру.
На стене, над перилами, висели семейные фотографии.