Лицо Стейнара, его безудержная улыбка.
Как-то мы с Вибеке очутились на грани разрыва. Это было в 2002 году. Я вернулся с работы домой. Была среда в начале мая, за неделю до Дня независимости, я хорошо помню тот день, но вспоминать стараюсь как можно реже. Когда я вошел, Вибеке сидела за кухонным столом и плакала. Я подошел и обнял ее, начал было – что случилось, Вибеке, то ли – милая моя, что с тобой, но она перебила меня, сказав не знаю, смогу ли я терпеть это дальше. На следующий день мы проснулись в нашей постели, разбитые и измученные, она повернулась ко мне, обхватила мое лицо своими красивыми ладонями и прошептала: не будем об этом говорить. Обещай мне, что никогда не спросишь меня, что это было, и тогда никогда больше не увидишь меня такой.
Что ж, хорошо.
Она встала, привела себя в порядок, уехала в школу.
Я встал, привел себя в порядок, уехал в центр.
Ничего не знаю и знать не хочу.
Коридор, четыре двери в четыре комнаты. Одна из дверей была открыта, по всей видимости, она вела в спальню Магнуса, потому что на ней висел плакат с изображением Молнии Макквина. Из-за двери доносились какие‐то звуки: в комнате копошилась моя жена. Вскоре она появилась оттуда, лицо у нее пошло красными пятнами.
– Ну?
Она пожала плечами: – Нет. Ничего.
Я, как бы в подтверждение, кивнул, то ли Вибеке, то ли самому себе, прошел мимо, ощутив излучение ее тела, и толкнул дверь в следующую комнату.
В супружескую спальню Стейнара и Лив Мерете.
Довольно гадко было беспардонно заваливаться туда. Вообще‐то не принято запросто захаживать в чужие спальни, как‐то это неприлично, я, во всяком случае, так считаю. И всегда так считал. Когда я, например, прихожу в гости к людям, переехавшим на новое место, и хозяйка зовет: ну пойдем, Йорген, покажу, как мы устроились, я чувствую неловкость, если мне предлагают заглянуть в спальню. Хотя чаще всего никто особенно и не настаивает. Просто приоткроют дверь и бросят небрежно что‐то вроде ну, а тут вот мы спим.
И однако мы с Вибеке стояли в их спальне. Ощущение, что мы делаем нечто совершенно непозволительное, было прямо в воздухе разлито… но надо – значит, надо.
Занавески были задернуты, и пахло, как бы это сказать, тускло. Или, может, это моя фантазия нарекла этот запах тусклым. Может, они, уезжая на дачу, всего-навсего не успели проветрить комнату и заправить постель. Далеко не у всех в спальне царит идеальный порядок, у нас с Вибеке точно нет, в нашей спальне просто невероятный кавардак, и я часто слышу от Вибеке, что она была бы счастлива, если бы у нее в спальне было прибрано.
Это мне говорится, конечно. Аккуратность мне совсем не свойственна, увы. Mама называет меня росомахой.
Неожиданно в комнате зажегся свет. Обернувшись, я увидел, как от выключателя возле двери отдернулась рука Вибеке. Вибеке отвела глаза.
Двуспальная кровать. Два небрежно отброшенных одеяла, две подушки. Белые простыни в синий цветочек. Слева от кровати большое окно, занавешенное довольно тяжелыми шторами. Я бы не мог заснуть с такими, мне нужно, чтобы в спальню проникало немного света. Я подумал, что либо Лив Мерете, либо Стейнар предпочитают спать в кромешной тьме. Может быть, у кого‐то из них, или у обоих, проблемы со сном, кто их знает.
Сосновый пол настелен давно, лак уже сильно стерся.
Справа от кровати – простой икеевский белый одежный шкаф. У изголовья кровати – сундук. Похоже, достался им в наследство, подумал я: покрашен в коричневый цвет, сверху какие‐то узоры. На сундуке в беспорядке свалена одежда.
Напротив кровати – письменный стол, довольно новый на вид. На нем бумаги, всякая мелочовка, какие‐то бумажные клочки, лампа, макбук.
Помнится, мы с Вибеке довольно долго просто стояли и озирались.
Кажется, уже тогда мне пришло в голову: эта комната не похожа на спальню Стейнара.
Может быть, это теперь мне кажется, будто тогда мне это сразу пришло в голову, что, мол, это не спальня Стейнара, но я думаю, что так оно и было. Думаю, эта мысль меня поразила внезапно и мгновенно, словно мы зашли не в тот дом.
– Что будем дальше делать? – спросила Вибеке.
Голос ее звучал вяло и устало.
– Даже и не знаю, – сказал я.
Думаю, я выглядел ровно так же, вялым и растерянным. Наша паника, назовем это паникой, улеглась, и мы просто стояли посреди чужой комнаты и оглядывали ее. Ну и что нам было делать? Всю ее перерыть? Шарить по шкафам, лезть под кровать, выдвигать ящики стола?
Я смотрел на тумбочки, стоявшие по обе стороны кровати, точно стражи тех людей, что живут здесь, спят здесь. Я чувствовал, что меня грубо влечет к этим тумбочкам. А что лежит в моей тумбочке? Паспорт, членские рассылки от фан-клуба, брелок для ключей с эмблемой “Вест Хэма”, папка с разными документами, наручные часы, которые давно не ходят. Рисунки, которые в детстве дарили нам сыновья. У меня же ни в чем нет системы. А что держит в своей тумбочке Вибеке?
Этого я вспомнить не мог. Да я попросту не знал, что у нее там лежит.
– Что?
Вибеке смотрела на меня странным взглядом.
– Да нет, ничего… – ответил я.
– Ну что такое?
– Ничего, – повторил я, – просто я подумал, что не знаю, что лежит у тебя в прикроватной тумбочке.
– У меня? – Она покачала головой, раздраженно, как мне показалось, и на меня опять накатило тяжелое предчувствие, что наша самодеятельность не доведет нас до добра. – При чем тут моя тумбочка?
– Ну, – попытался я объясниться, – просто вот стою здесь, смотрю на их тумбочки и сообразил вдруг, что не знаю, что ты держишь в своей, но это неважно, я не про это, у меня нет ни малейшей потребности знать, что ты там держишь…
– Йорген, постой…
Я не унимался: – Я имею в виду, что если бы кто‐нибудь хотел здесь что‐нибудь спрятать, то…
– Господи, Йорген, – сказала она, вздохнув, и подошла к тумбочке с левой стороны кровати. Там спал Стейнар, мы оба это поняли, поскольку блеск для губ и резиночки для волос лежали справа. – Господи, – пробормотала она снова и села на кровать.
Я собирался сказать, что, может, не стоит садиться на кровать, надо вести себя осторожнее, мы же не хотим, чтобы они заметили, что мы тут шарили; но удержался.
– Ну ладно, – сказала она, выдвигая ящик. – Даже не верится, что я способна на такое.
Я подошел к письменному столу. А что еще мне было делать? Мы уже к ним зашли, надо было довести дело до конца. Это Лив Мерете своим ключом навела нас на такие мысли, хотела она того или нет.
На жену я не смотрел. Она возилась возле кровати, я возился у стола, мы друг другу не мешали. И мы оба отлично на слух определяем, чем каждый из нас занят. Иногда тот факт, что мы с Вибеке настолько изучили друг друга, сильно действует на нервы, но это несправедливые и глупые чувства. В них нет ничего хорошего, ничего конструктивного, однако они существуют, как и вообще в мире существует много всякой гадости, и мне все чаще приходит в голову мысль, что многое в нашей жизни определяется умением разобраться во всем сущем и выработать свое отношение к нему.
Я часто разговариваю о таких вещах с сыновьями.
– Дерьмо существует, – говорю я без обиняков.
– Полностью оно никогда не исчезнет, – говорю я.
– Так что, – говорю я, – как вы с ним поступите? Будете его культивировать или как?
И мы с мальчиками дружно смеемся, раз уж выдался такой день приколов.
А иногда мне, наоборот, приятно, что мы с Вибеке изучили друг друга так хорошо, этот факт вселяет приятное чувство надежности бытия. Для такого, как я, надежность – самое важное.
Перебирая бумаги в ящиках стола – счета, два билета на спектакль под открытым небом, школьные документы, – я слышал, как за спиной у меня возится Вибеке. Ее руки были заняты работой, они делали то же, что и мои: перебирали вещи. И вдруг перестали. Я сразу это услышал. Ее сомнения явно считывались и тогда, когда мы рылись в чужих вещах, и когда вдруг прекратили.
Ничего, совершенно ничего неожиданного в их вещах не было. Все абсолютно обыкновенное, бесконечно обыкновенное.
Я услышал, что Вибеке остановилась.
– Ничего нет, – сказала она.
Я обернулся.
– У тебя тоже ничего?
Я покачал головой.
– Надо просто забыть все это, Йорген, – сказала она и двинулась ко мне. – Забыть это, – повторила она, – и не лезть в чужую жизнь.
Она положила ладонь на мое плечо. Я обнял ее и не отпускал.
– Да, – сказал я.
– Даже не понимаю, с чего это мы, – сказала Вибеке.
– Не думай об этом.
– Этот ключ, он… он будто включил что‐то у меня в головe.
– Для того ключи и нужны, – усмехнулся я.
И еще крепче обнял жену.
– Не смешно, – тихонько сказала она.
– Нет, конечно, – сказал я, – мне тоже не смешно, мы сваляли большого дурака, тут ничего не попишешь. Но теперь закроем за собой дверь, пойдем домой и будем радоваться скорому возвращению Эйольфа, хорошо?
– Ладно.
– Помнишь, сколько тогда у Эспена и Марие развелось крыс? – спросил я, начиная наводить порядок на письменном столе. Я старался класть все вещи на свои места.
– Жуть, – сказала она, вздрогнув. – Вот уж мерзкие существа.
Я засмеялся:
– Помнишь, Эспен поймал одну в мешок? Она сидела у них в мусорном баке как‐то утром, когда они отодвинули шкафчик?
– Ой, госсподи, – воскликнула Вибеке; она явно давно не вспоминала об этом. – Он тогда вышел в сад и хряснул мешком с крысой о мощеную дорожку?
Я кивнул. – Да уж, сил он тогда не жалел.
А потом показал на кровать и тумбочку рядом с ней, где уже порылась Вибеке.
– Ты все положила, как было?
– Дa, – сказала она, – но раз уж ты спросил, пойду проверю еще разок.
Вибеке вернулась на другую сторону кровати. Я подошел к “своей” тумбочке.
– Посмотрю здесь, – сказал я, выдвигая ящик Стейнара.
Там лежали какие‐то бумаги. Я их приподнял.
Я не сразу среагировал на то, что увидел. М