Тех странных и неприятных подозрений, которые возникли было у нас в отношении соседей, как не бывало. Ну что ж, случается и такое, заключили тогда мы оба, и Вибеке, и я. Отставили панику и постарались стереть все воспоминания о ней – о том, как нас трясло, какие банальные мысли лезли нам в голову, – чтобы и следа от нее не осталось.
И только изредка мы с Вибеке обменивались недоуменными взглядами: Что это было? А оно прошло? Прошло навсегда?
Потом наступила осень.
Стейнар застрелился 18 сентября того года в доме Хогне на глазах у сына и Лив Мерете. Была суббота, Cтейнар встал рано, он был типичным жаворонком. Его жена и сын еще дремали в спальне, у мальчугана была привычка ранним утром забираться в постель к родителям.
Около четверти десятого дверь в спальню распахнулась и на пороге встал Стейнар. Его жена почувствовала, что в комнате кто‐то есть, приподнялась на локте и увидела стоящего в дверях мужа. Он ничего особенного не говорил, ничего особенного не делал, будто бы просто ждал чего‐то. Вскоре и сын, Магнус, тоже открыл глаза и увидел в проеме двери отца. Тогда Стейнар поднял правую руку, в которой держал пистолет, засунул дуло в рот и спустил курок. Пройдя навылет через голову, пуля убила Стейнара мгновенно.
Каждый год в нашей стране чуть более 500 человек решают покончить с собой, среди них существенно больше мужчин, чем женщин. Довольно многие мужчины стреляются, как Стейнар, и очень немногие женщины выбирают этот способ свести счеты с жизнью. Не суть важно. Каким бы образом оно ни произошло, самоубийство – ужасная трагедия, и никто из соприкоснувшихся с добровольным уходом из жизни не сможет вполне оправиться от случившегося и не сумеет полностью его понять.
Сам я в тот момент находился рядом со своей машиной, мы вместе с сыновьями и женой собирались ехать в город за покупками. Выстрел прозвучал ясно и отчетливо. Дети удивленно посмотрели на меня и Вибеке. На их открытых лицах читалось чуть ли не ожидание, как если бы где‐то лопнул большой воздушный шар. Мы с Вибеке переглянулись, перевели взгляд на дом Хогне, а дальше мысли закрутились в бешеном темпе.
Милая моя
Красивая моя
Шея лебединая
Пальчики нежные
Тебе не станет легче
Возможно, лишь сильнее
уныние
нахлынет
Но все‐таки скажу я:
Ты ни при чем, родная
После того как прогремел выстрел, события закрутились вихрем. Услышав ужасный крик из дома Хогне, мы с Вибеке мгновенно поняли, что произошла трагедия, и пришли, каждый на свой лад, в состояние боевой готовности, поскольку случилось нечто чрезвычайное. Я кивнул жене, и она спровадила Эйольфа и Видара, засыпавшего нас вопросами, в машину.
– Отвезу их к Рагнхильд, – решительно сказала она.
– Отвези, – бросил я.
Пересек газон, пробрался через лаз в живой изгороди, как сделал Стейнар, когда мы впервые встретились с ним семь с небольшим месяцeв назад. Что дело плохо, что я на пути в дом, столкнувшийся со смертью, я смекнул сразу, тут у меня опыт большой – к несчастью, можно сказать. Потом я много думал о том, что для меня это самоубийство оказалось вторым, случившимся совсем рядом со мной в течение всего двух месяцев. На пороге лета нас покинул Финн; я тяжело переживал его смерть, да и сейчас еще переживаю. Финн постоянно всплывает в моих мыслях, как если бы он жил в них, как если бы кружил у моего сердца и пытался найти там покой. И, наверное, это прозвучит по‐дурацки, но я чувствую, что Финн близко, я чувствую, что мы с ним ведем неторопливые беседы приглушенными голосами. Если мне и приходили в голову мысли о возможности общения между мертвыми и живыми, то наши беседы как раз и были чем‐то вроде этого.
Что Финн ушел от нас, было ужасно, но это не явилось неожиданностью, как ни чудовищно так говорить. Не явилось неожиданностью, что человек сам хочет бесповоротно покинуть нас: никогда больше не видеть солнца, не видеть снега, не видеть вод фьорда, вздымающихся под свирепым октябрьским ветром, – хотя это все равно всегда как удар под дых.
Со Стейнаром – даже не знаю, как сказать, – это произошло неожиданно, однако в ту самую секунду, когда это случилось, я подумал:
Понятно.
Не знаю, стоит ли рассказывать в подробностях, что я увидел в доме Хогне. Лучше нам, людям, никогда такого не видеть. Лив Мерете сидела на полу спальни. Мальчонка всем телом приник к ней. Она прижала его лицо к груди, чтобы ему не было видно отца, лежавшего на пороге. Того, что осталось от его отца. Сама она смотрела прямо перед собой с выражением, которого я никогда не забуду.
В подобных ситуациях я действую очень рационально, вот и в тот раз тоже. Стараясь не ступить в лужу густой крови, я перешагнул через тело Стейнара, лишь мельком взглянув на то, что осталось от его лица. Подошел к женщине, которая пару месяцев назад махала нам с веранды, приглашая зайти в дом, опустился на корточки и стал ждать, когда мне удастся поймать ее взгляд… ну, или оставшееся его подобие.
– Что? – выговорила она.
– Лив Мерете, – сказал я, – это я, Йорген.
– А.
– Идем со мной?
– Куда?
Я протянул к ней руки.
– Вставай, идем со мной.
Она пошевелилась, все так же прижимая сынишку к себе, словно заслоняя его от мира.
– Магнус?
Я попытался заглянуть ему в лицо. Не получилось. Мать не хотела никого подпускать к своему ребенку.
– Вставайте, – сказал я, – идемте со мной, о вас позаботятся.
Не самые мудрые слова, я знаю, но ничего другого мне в голову не пришло.
Не сразу, но в конце концов мы оттуда выбрались, и больше в дом Хогне они не возвращались.
Через две недели я съездил в соседний поселок проведать Лив Мерете у ее родителей. Она лежала в гостевой спальне, в своей бывшей комнате, и было ей очень плохо. Сына ее я не видел, отец Лив Мерете вышел в море на лодке и взял его с собой.
Я сел на стул возле окна.
– Привет, – сказал я, – вот подумал, дай‐ка зайду к тебе.
– А, – тихонько отозвалась она.
– Как ты?
На это Лив Мерете не ответила.
Я немного посидел с ней, но разговор не клеился, и я подумал, что пора уходить. Дал знать об этом, поелозив немножко ногами и тихонько покашляв.
Наверное, Лив Мерете услышала, потому что села и попросила меня подойти поближе. Я поднялся и приблизился к ней. Лив Мерете нагнулась к небольшому комоду и выдвинула ящик.
– Вот, смотри, – сказала она, протягивая мне записную книжку.
– Это что? – спросил я, взяв книжку в руки.
– Это записи Стейнара, – в ее голосе прозвучала нерешительность. – Это… ну… это его история.
Она помолчала.
– Или, во всяком случае, ее часть. Как он сам ее понимал.
Кое-что из этого она и раньше читала, знала об этой книжке, сказала Лив Мерете. Они договорились, что он будет делать записи, писать, чтобы разобраться в себе и понять, кто он такой.
– То есть как это? – спросил я. – Как это – кто он такой?
Она кивнула, но не ответила на мой вопрос.
– Можешь почитать, – сказала Лив Мерете.
– Нееет, – протянул я, – или ты считаешь, что нужно?
Она села повыше в постели.
– Дa, – сказала она. – Ты ему так нравился, встреча с тобой была лучшим, что ему довелось пережить за долгое время.
Я сглотнул, чувствуя, как кровь прилила к шее. Лучшее, что ему довелось пережить за долгое время? Я никак не мог уяснить смысл ее слов. Ведь мы так мало друг друга знали, и я относился к нему с таким подозрением.
– Мы переехали в этот дом, – продолжала она, – пережив страшно тяжелый период. Ему было ужасно плохо. Чего мы только не перепробовали, нам казалось, что перепробовали буквально все. И тогда я убедила его переехать сюда. А потом… – она запнулась, – даже не знаю… он был так бесконечно рад – он сам так говорил, – что познакомился с тобой. Такой светлый, таким ты ему виделся.
Я?
Светлый?
Я отвернулся.
– Мне бы хотелось, чтобы ты прочитал это, – сказала она. – Может быть, ты сумеешь его понять.
Я отер глаза ладонью: у меня текли слезы.
– Там еще есть стихи, – сказала она, и теперь ее голос звучал тепло. – Он всегда писал стихи, и когда мы познакомились, тоже, он тогда взапой читал Элиота, день и ночь напролет. Он хотел стать поэтом. Раньше он писал много чудесных, теплых стихов. А эти беспросветные.
– Сочувствую, – сказал я.
– Не надо, – возразила она, взяв мои руки в свои. – Почитай его записи. Получишь кое‐какие ответы, и у тебя появятся новые вопросы.
Я повертел записную книжку в руках.
– Прочитаю, – сказал я.
Уходя, я заглянул к ее родителям. Они оба сидели на кухне, значит, Магнус вернулся с рыбалки, решил я.
– Он здесь? – спросил я.
– Кто? – взглянул на меня отец Лив Мерете.
– Магнус, – сказал я, – он вроде бы выходил с вами в море.
– Выходил, – ответил он.
Я услышал шаги Магнуса; он появился из гостиной.
Я как мог лучезарнее улыбнулся и, наклонившись так, чтобы оказаться вровень с ним, сказал:
– Привет, Магнус! Удачная рыбалка?
– Мы не рыбачили, – ответил он, – мы просто гребли.
Его маленькое личико было пепельно-бледным.
2
2 марта 2014
Под веками у меня плач.
Я знаю, что мое лицо улыбается, знаю, что оно светло, что я смеюсь. Но внутри у меня белый плач. Я не знаю, откуда он берется, не знаю, в чем тут дело. Знаю только, что по утрам я просыпаюсь с чуждым мне мраком во всем теле.
И уже довольно давно. Началось это приблизительно с полгода назад. Открыв глаза, я удивился чуждым ощущениям в теле. Первое, что помню: в горле стоял ком, мягкий ком, который не удавалось проглотить. Пока это ощущение было для меня новым, я не понимал, что со мной. Мне и в голову не приходило, что это что‐то существенное, – так, странный какой‐то грипп.
Но это чуждое никак не исчезало и не развеивалось, оно все разбухало и разрасталось, и до меня стало доходить, что теперь это моя новая реальность. Грипп засел в сердце. Во мне поселилось что‐то еще,