4 августа 2014
Провели чудесный день вместе с соседями, Йоргеном и Вибеке. Начинаю понемногу понимать, что она за человек. Тут главное не слишком мудрствовать, не поддаваться эмоциям и не придавать слишком большого значения ни ее словам, ни ее косым взглядам.
Дети играли в саду, загорелые, веселые.
Писать о счастье трудно. Значит, хороший знак, что я больше не пишу.
13 августа 2014
(Темная бездна.)
14 августа 2014
Темная бездна!
15 августа 2014
Нет!
16 августа 2014
Нет!
17 августа 2014
Деготь. Кровь.
18 августа 2014
Рильке говорит:
Боли не бойтесь!.. Вся тяжесть, все горе
это земное, оно для земли.
Тяжкие горы, тяжелое море[6]…
2 сентября 2014
Как бы мне хотелось сбросить маску, соскрести фальшь с полотна и быть собой настоящим. Ради вас, дорогие мои. Но меня пожирают змеи, пожирают черви, мухи, мураши, и я не живой больше, я не дышу.
Темная бездна объяла все, я теряюсь в ней. Великий властитель вылупился из куколки и жаждет повелевать.
Ногти впиваются в плоть.
Я больше не красив.
3 сентября 2014
Простите меня.
3
Пару часов назад заходил мой отец.
Уже октябрь, природа облачается в охру. Осенью погода у нас на побережье бывает грозной и непредсказуемой. Все говорят: чтобы жить здесь, нужно любить ветер и волны. Не знаю, для меня это не проблема. Это мой край, и делу конец: я здесь родился, здесь собираюсь работать и жить, как умею и как могу, так я решил. Ну и хочу по возможности поездить по миру, посмотреть, что за люди в нем живут.
Уже целый месяц прошел, как застрелился наш сосед, и острота потрясения, пожалуй, немного спала, но, по моим ощущениям, волны этого события все еще расходятся вокруг нас. Хеге Ирене – та, что сбила лису, – снова тщательно намыла дом Хогне. Заезжал риелтор оценить его стоимость, так что, думаю, скоро перед домом снова установят табличку с объявлением о продаже.
Мы начинаем понемногу приходить в себя. С грехом пополам. Вибеке забила на всю эту историю, не хочет ее вспоминать и разговаривать о ней. Так уж она устроена, моя жена. Вытеснение, говорит она, это недооцененный в наши дни механизм психологической защиты. Не зря она так хорошо ладит с моим отцом.
Давеча сидел он тут у нас в гостиной на краешке стула, прихлебывая кофе из чашки и потирая ляжки ладонями, он всегда так делает, когда не в духе и жаждет высказаться. Что‐то у него с правым бедром – беспокоит его, и с настроением – тоже не дает ему покоя. Мы заговорили о сентябрьском самоубийстве соседа. Отец искоса зыркнул на меня по‐волчьи, мне этот его взгляд знаком.
– Это тот балагур, который прошлым летом заявился к вам в сад на праздник? Врач?
Я кивнул.
– Навязчивый тип. Фигляр.
Я вздрогнул, хотя и привык к отцовской манере разговаривать, прямолинейной до цинизма. Но ничего не ответил.
– Да, – вздохнул отец, – раньше все было лучше.
Отец в своем репертуаре.
– Ну не знаю, – сказал я, – ты немножко преувеличиваешь, мне кажется.
Он покачал головой.
– Нет, – сказал он, – я это и прежде говорил, и снова скажу: раньше все было лучше.
Мы оба примолкли. Я прислушивался к завываниям ветра, порывами налетавшего то с одной, то с другой стороны дома, и думал о том, что вот опять скоро наступит осенняя темень. Я теперь хуже ее переношу, чем когда молодым лосем носился по тутошним просторам.
И у нас с отцом мнения расходятся, хотя я согласен с ним в том, что люди все больше отдаляются друг от друга. Его бесят все изменения – телефонный автоответчик, всяческая… эффективизация. Пожалуй, тут он в чем‐то прав. На днях он чуть не лопнул от злости, когда мы поехали в город купить ему новые сандалии. Хочу точно такие же, как старые, сказал он, и мы на самом деле нашли пару точь‐в-точь таких же в большом торговом центре, но когда подошли к кассе, кассира там не оказалось, только сканеры для самообслуживания.
Отец шваркнул сандалии об пол и заявил, что в этом магазине он даже хлебной корочки не купит.
Теперь он отпил еще глоток кофе и повторил:
– Точно, раньше все было лучше.
Отставил чашку в сторону и кинул на меня волчий взгляд исподлобья: – Так с чего он застрелился‐то?
Я пожал плечами. Вернулся мыслями к прочитанным мной записям. Вернулся мыслями к тем шести с лишним месяцам, что мы со Стейнаром были знакомы.
– Не знаю, – сказал я.
– Какое малодушие, – сказал отец.
– Не надо так говорить, – возразил я, – не каждому удается в полной мере справиться с нелегкой работой быть человеком.
– Как ни крути, но это малодушно, – сказал отец. – А вы в своих новомодных социальных службах можете называть это как угодно.
Отец бывает очень упертым.
– Я думаю, на него накатило что‐то, с чем он не смог справиться, – сказал я.
– Оссподи, – пробурчал отец, поднимаясь. – За кофе спасибо. Я завтра утром еду в горы. Не могу тухнуть здесь и наблюдать, как мир катится в тартарары.
– Хорошее дело, – сказал я. – Не возьмешь с собой Эйольфа с Видаром, или одного из них?
Он кивнул.
– Конечно, возьму, надо их спасать, пока есть время. Но ты им передай, пожалуйста, что если они собираются тащить с собой свои планшеты, то пусть лучше остаются дома. Или дед, или проклятущие планшеты. Если они хотят добывать зверя и жить как настоящие мужчины, то незачем волочь с собой эти игрушки.
– Бу сде, – сказал я, ощутив ком в горле и не смея показать это отцу, потому что ему не нравится, что я такой размазня. Его бы просто стошнило, расскажи я ему, что никого на земле я так не люблю, как его.
Развернувшись к выходу, он остановился в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Явно раздумывая о чем‐то.
– Что? – спросил я.
– Гм, – сказал он, вздохнув.
– О чем задумался?
– Гм, – сказал он снова. – Да нет, так. Ты береги своих, береги жену. Ты, Йорген, рохля, конечно, из песни слова не выкинешь, но ты хороший человек.
Глаза у отца заблестели, он отвернулся и решительно зашагал к своему пикапу.
– Привет им передавай! – крикнул он. – Вибеке и мальчикам привет! Завтра утром заеду!
Дверца машины захлопнулась, передние фары ярко осветили октябрьский вечер.
Времени восемь часов. Видар на тренировке, Вибеке с Эйольфом пошли навестить Рагнхильд с семьей. Даже не знаю, что и сказать, но вся эта история точно ничем хорошим для нас не обернулась. У нас с женой уже больше месяца не было отношений, не то чтобы это самое главное в жизни, но если у супругов, у которых с этим никогда не было проблем, внезапно все разлаживается, значит, в браке нет порядка. Вибеке как‐то странно на меня посматривает, кажется мне, и разговариваем мы с ней как‐то отрывисто, через пень-колоду, а не как раньше, в охотку и без усилий. Входя в комнату, я покашливаю; она хватается за карманы, ищет что‐то. Просто непостижимо, что можно так отдалиться друг от друга за такое короткое время. Я не знаю, о чем думает она, Вибеке не знает, о чем думаю я. Я не узнаю ее, и мне кажется, моя голова кровоточит изнутри. Я не узнаю нас обоих. Я много лет страшился этого, я видел, как оно бывает у других, и вот теперь… теперь я просто не понимаю, что нам делать, когда оно началось? Конечно, я не могу свалить вину за это на Стейнара, мир строится иначе, и нам его не переустроить, хотя вся эта мутота безусловно навалилась на нас после произошедшего со Стейнаром и нам остается только ждать, что же будет дальше. Наверное, мы еще увидим свет в конце туннеля. Бьерн практически выздоровел, надо мне с ним почаще видеться, смотреть матчи с участием “Вест Хэма” и смотаться зимой в Лондон. На работе я несобранный какой‐то, и хотя вроде у моих парней все норм, но Лукас явно заметил, каким я стал невнимательным, и смотрит на меня скептически. Надо мне взять себя в руки. Съезжу‐ка я в соседний поселок, навещу Лив Мерете и Магнуса. Так сложилось, что я их сейчас немножко опекаю.
Мне недостает света, который нес ты, Стейнар.
Я отправляюсь в темную бездну
беседовать в рифму
со своей хаотичной душой
The Jesus & Mary Chain[7]