— Лика, — слышу в спину, останавливаюсь, но не оборачиваюсь. — Прости меня, Лика. Я знаю, что это невозможно. Просто знай, я сожалею.
Сожалеет. Он сожалеет.
— Прощай, Глеб, — отвечаю лишь.
И больше не мешкая, бегу к лестнице, а затем вверх по ступенькам. Мимо разваливающихся домов, мимо потрескавшихся стен и запаха гари, мимо небольшого мира, когда-то охваченного болью. К машине, которую оставила в одном из переулков этого пугающего зловещей тишиной района. Уже внутри своей «ауди» пытаюсь отдышаться. Но не могу терять время. Тянусь за сумкой и нахожу записную книжку бабушки. Перелистываю, ищу, что-то должно тут быть, не могла бабуля спрятать блокнот вот так без причины.
И когда уже считаю, что бесполезно искать то, чего нет, замечаю что потертая обложка в одном месте отходит. Я цепляю её ногтем, приподнимая, и она поддается, теперь дрожащими пальцами освобождаю блокнот от обложки, и на обратной стороне нахожу сложенный в несколько раз лист. Сердце замирает, пульс стучит в висках, я разворачиваю старую бумагу, которая трещит под натиском моих пальцев и стряхиваю пыль.
Сначала пялюсь на находку, потом тру лицо, забираюсь пальцами в волосы, зажмуриваюсь, отгоняя хаос из мыслей, которые не дают сосредоточиться, смотрю перед собой, просто переваривая всё, что сегодня услышала, что сегодня узнала. И только потом мой взгляд фокусируется на практически разрушенном строении впереди.
Дом не уцелел, а вот сарай совсем рядом наполовину выстоял, перед ним остатки забора, по которому сейчас проходит рыжий кот, именно он привлекает моё внимание, а когда спрыгивает и скрывается за поворотом, я наконец отмираю и растягиваю губы в улыбке. Как будто мне послали мимолётный привет из прошлого. Кот этот, конечно, не наш Прошка, просто похожий. А вот то, что участок принадлежал нашей семье когда-то, отчего-то не сомневаюсь.
Какое-то время так и смотрю на него, не выходя из машины. И совершенно странно то, что внутри становится спокойно. Я сейчас принимаю решение и чувствую, что оно самое верное. И ни одного внутреннего протеста не встречаю. Сколько времени проходит не знаю, я просто беру телефон и набираю номер.
Знакомая массивная дверь, два парня из охраны, которые сопровождали меня и в прошлый раз, а вот Ивана нет, подозреваю, что его от дел отстраняют. Один из мужчин открывает дверь, приглашая меня войти, и я делаю шаг.
Мирослав на меня не смотрит. Как будто моё появление вообще не замечает, хотя я точно знаю, ждёт. И, конечно, в курсе, кто входит в его кабинет. Более того, наверняка мужчина назначил время намеренно, точно зная, кого в его кабинете застану.
Он не один. Осматриваю присутствующих, вот они в отличие от Юдина на меня переводят взгляд сразу.
Бронский-старший выглядит уставшим, круги под глазами, отрешенный взгляд, он окидывает меня им пренебрежительно и отворачивается, а у меня внутри всё сжимается, я не знаю, какие у него ещё могут быть дела с Юдиным после случившегося, Бронский-старший довольно серьёзный мужчина, но сейчас выглядит даже растерянным. Рядом с ним на стуле сидит хорошо знакомая мне девушка и сейчас трясется от страха. Куда же делась её былая уверенность?
Мы некоторое время так и смотрим друг на друга, она будто по глазам всё понимает, былой насмешки нет, умоляюще сдвигает брови, хотя я точно ей не помощница.
— Уведите, — словно невзначай бросает Юдин. Охранники подходят к девушке, одно движение, и они уже подталкивают её к выходу. Свой взгляд не свожу, и когда её проводят мимо меня, окликаю:
— Малена…
Она замирает, в глазах надежда — видимо, девушка считает, я у Мирослава на хорошем счету. Но только порадовать мне её нечем: если бы у меня и был шанс смягчить приговор Юдина, какой бы он ни был, я бы им не воспользовалась.
Тут же мысленно воспроизвожу голосовое сообщение, которое присылает мне Чистякова, а ведь Оксана могла бы мне ничего не рассказывать, и я рада, что она всё же решается. Подругами мы никогда больше не станем, но то, что девушка передаёт мне свои мысли, услышав, как Малена в пьяном бреду откровенничает, поднимает бывшую подругу в моих глазах на несколько пунктов.
Из её сообщения, выходит, что моя бывшая соседка на днях становится особенно болтлива, девушка нервничает, и если какое-то время вообще из поля зрения исчезает, сейчас атакует вниманием, приходит к Чистяковой на днях и требует, чтобы та у меня выпытала как обстоят дела с Юдиным, но не добившись желаемого, уверяет, что развести кого угодно может.
Сначала хвастается, что это она отправляет Ивана к Юдину в охрану пойти, а потом увлекается своими достижениями и выкладывает, что причастна к нашему разводу с Демидом. Смеется, что и к Оксане пришла тогда, чтобы та не мешала планам Глеба в тот вечер и осталась с ней. И фото ей прислали с вечеринки по просьбе, которые она наспех наложила на уже заготовленные. Она хвастает, гордится содеянным, оттого вываливает факты на одном дыхании, и Оксану они приводят в шок.
А потом и меня.
К этому моменту уже появляются сомнения: своеобразное возвращение в прошлое позволяет увидеть происходящее под другим углом, проанализировать, и если бы она сама не разболтала, я бы добралась до неё всё равно. Так что моей бывшей соседке даже повезло, что в момент её откровений, меня не было рядом.
И совершенно нечего ей сейчас сказать, кроме одного:
— Ты редкая дрянь, Малена.
Именно это приходит первым в голову, после голосового сообщения Оксаны.
Слышу смешок Мирослава. И охрана, подталкивая девушку, тут же её уводит.
— И вы можете идти, — говорит Юдин теперь Бронскому-старшему. Тот, уходя, задерживает на мне взгляд, внимательный, но потерянный.
Они с Демидом совсем не похожи. Ни внешне, ни характерами. Разве что глаза у обоих тёмные, я как будто вижу сейчас в его вопрос, и легко, почти незаметно качаю головой, на что отец Демида также еле заметно кивает. Делаю вывод, что мужчина давно не спал, и несмотря на то, что у нас не сложились отношения с бывшим свекром, мне жаль его. Он тоже потерял. Мы породнились болью.
Отец Демида выходит, и мы с Юдиным остаёмся в кабинете одни.
— Пыталась влезть в мои дела, — отмахивается Мирослав, имея в виду, конечно, Малену, хоть я и не спрашиваю. — И не только в мои, — намекает теперь на Бронского-старшего.
— Ты наверняка знаешь, о чём я, кажется, ты хотела что-то мне передать? — задаёт он вопрос, наверняка считая, будто я сейчас ему документы на бывшего свёкра предоставлю. Но он ошибается.
— Понятия не имею, — взгляда не свожу.
Наш безмолвный диалог заканчивается тем, что он усмехается.
Юдин берет ручку и по обыкновению, совершенно невозмутимо, принимается что-то писать в блокноте. И скорее всего, собирается разыграть передо мной очередное представление с молчанием, но я здесь не за этим. Подхожу прямо к столу, звучно кладу перед ним листы и наблюдаю за его реакцией.
Сначала Мирослав внимание как будто не обращает, дописывает строчку, потом бросает мимолетный взгляд на бумаги, переводит его на меня, а я сажусь перед ним на стул.
И когда озвучиваю свои требования, ловлю удивление в глазах.
— Ты меня поражаешь, Лика, — не скрывает он недоумения. — Думаешь, эта бумажка сможет меня остановить? — кидает он взгляд на письмо Виктора Новак. — Люди пошумят и успокоятся, а я останусь. Насчёт остальных не уверен, — Мирослав пренебрежительно ухмыляется.
— Вы подумайте. В случае восстановления наследия района вы выручите некоторые средства, жители требуют немного: они хотят восстановить то, что уцелело, сделать парк, отреставрировать музей, есть перечень того, что они выдвигают, если же на этом месте возобновится строительство «Эдванс», вы потеряете всё. У меня есть основания с так называемым шумом дойти до вышестоящих.
Мирослав прищуривается, он не может не заметить, насколько спокойно и уверенно я произношу свою речь, у меня не только нет страха, внутри обосновывается чувство, что план осуществится, я знаю это. А всё потому, что мне нечего терять, у Мирослава же на кону большие деньги. И репутация.
— И где гарантия, что ты уничтожишь документ о запрете на строительство?
— Пришлю видео, как он горит, — усмехаюсь. — Вы же любите подобные зрелища. Поджигать, взрывать…
Мирослав замирает, а я резко поднимаюсь места.
— Вы ошиблись. Оригинал письма не Демид нашёл, и не он вас шантажировал.
— Значит, всё-таки, Астахов, — пожимает плечами Мирослав, снова обращая внимание на блокнот, напротив одного из пунктов он ставит ставит знак «плюс». Берет телефон в руки, поднимает на меня взгляд вновь: — Минуточку, срочные дела.
Звонит кому-то и просит зайти через десять минут. Надеюсь, Глеб уже далеко.
— Ваши методы бесчеловечны… — перевожу дыхание, быстро беру в себя в руки и добавляю: — Я вам никогда не прощу Демида, — бросаю сверху вниз и впервые ощущаю себя выше, несмотря на то, что могущество этого мужчины сомнений не оставляет. Но сейчас во мне ключом бьёт мысль: не всё можно купить, Глеб чертовски прав. Информация — невероятна своей силой. И здания возвести позволяет, и стены разрушить.
— Ты многого не знаешь, Лика, — выдержав паузу всё же разрывает зловещую тишину кабинета мужчина.
— Например, того, что вы убили моих родителей?
Он наклоняет голову. Хмурится, но ни единой эмоцией больше не выдаёт себя.
— Это был несчастный случай. Авария.
— Возможно, были свидетели.
Молчание. Лишь взгляд в упор и холод в глазах.
— Это был несчастный случай, Лика. Они разбились, и поверь, я меньше всего на свете хотел её потерять.
Качаю головой. Мирослав ещё не знает, что документ мой не последний козырь.
— Но мне нравится твоя позиция, — он говорит серьёзно, одобрение сопровождается самоуверенным спокойствием. — И смелость. Заходи как-нибудь ещё, поболтаем, — словно издевается, произносит он в дружеской манере.
Плевала я на его похвалу и его дружелюбие меня не волнует, поэтому отворачиваюсь и иду на выход, лишь у двери останавливаюсь, оборачиваюсь и бросаю фразу, от которой Юдин приходит в настоящую растерянность. А потом выхожу.