— Вот наша оранжерея, — буднично произнесла Анна Ивановна.
— Какое чудо! — сказал я.
— Да, — кивнула она. — Как побываю здесь, так молодею.
— Чье же это богатство?
— Наше, институтское, — ответила она, сняв при этом висевшие на стене ножницы, и пошла к кустам. — И сами производим опыты, — продолжала она, проходя меж кустов и выбирая цветы, — и студентов учим. Они охотнее занимаются, когда под руками цветы, а не морковка с капустой… Станислава Донатовна просила штук пятнадцать — так?
— Да, да! — с радостью согласился я.
— Больше не смогу. Просили оставить назавтра.
— Только можно — разного цвета?
— Да, конечно, — ответила она, выбирая цветы.
Она сама завернула букет в газеты, кипа которых лежала в углу.
— Сколько это стоит? — осведомился я у нее.
— Нисколько. Это же для Станиславы Донатовны!..
Когда отвозили Анну Ивановну домой, я сидел на заднем сиденье, держа в руках драгоценный сверток, дышал на него — в машине, несмотря на печку, было прохладно — и чувствовал их аромат даже сквозь газеты; при этом мы наперебой с Борисом не уставали от имени Станиславы благодарить Анну Ивановну за роскошную услугу… А отвезши ее, помчались в мастерскую. Вечер был морозный, город опустел, словно ночью, так что ничто не мешало Борису гнать машину.
Когда мы появились на пороге, вы со Станиславой хлопотали у плиты; в комнате витали густые запахи жареного и печеного. Алена спала. Я развернул газеты и придирчиво осмотрел букет: не прихватило ли морозом? Ты подошла, и я протянул его Тебе, добавив, что хотел бы вручить его не сегодня, в этих будничных хлопотах — а только завтра. Ты взяла его, понюхала, шумно вдохнув носом, и подняла глаза; они сияли.
— Ах, какое спасибо вам! — сказала Ты нам, всем троим, но взглядом — я видел — Ты благодарила меня. И поставила затем букет в напольную вазу.
— Может, лучше подержать в холодильнике? — спросил я, боясь, что завтра букет будет несвежим — но Ты запротестовала:
— Нет-нет, пусть стоят — завтра, милый, наступит уже через час!
* * *
Итак, с розами определились. Что дальше?
Станислава, человек твердый в своей последовательности, вся в пылу кухонной готовки, напомнила Тебе, что у вас по плану кое-что еще не сделано. Я стал возражать: "Сам помогу Наде. Вам надо ехать домой, отдыхать", — я видел, что Борис утомлен. И Ты, поняв меня, энергично меня поддержала. Попили вместе чаю, я помог Станиславе одеться, Ты насовала им целый пакет чего-то съестного. Борис спросил, надо ли везти нас завтра в ЗАГС? Я решительно ответил, что закажу такси: завтра они со Станиславой для нас — лишь свидетели и дорогие гости. Горячо поблагодарили их за все и проводили. А только дверь захлопнулась — Ты кинулась мне на шею:
— Милый, как я тебе благодарна за розы! Пусть они завтра вянут — ты же достал их не для всех, а для меня, правда? Ведь "завтра" уже наступило?.. Давай устроим праздник прямо сейчас?
И, восхищенный Твоим неутомимым желанием делать праздники изо всего, я, конечно же, согласился.
Ты тотчас все убрала со стола, принесла и постелила скатерть и поставила рядом со столом напольную вазу с розами.
— Я сейчас переоденусь, — сказала Ты. — И ты тоже… А, впрочем, не надо, сиди, ты устал, а я переоденусь — для тебя! Только открой вино.
— Может, шампанское?
— Нет, — благоразумно ответила Ты, — шампанское будем пить со всеми — самое простое открой, какое есть. По бокалу, чуть-чуть! — Ты метнулась в соседнюю комнату, успела, пока я возился с бутылкой и доставал бокалы, переодеться и вышла ко мне уже причесанной, с тронутыми помадой губами, в туфлях на высоких каблуках, и — в новом платье.
Платье было светло-желтое, приталенное, без единой складочки облегавшее Тебя. А из украшений — только нитка медового цвета янтарных бус, подаренных мной Тебе в день рождения.
— Вот! — развела Ты руками, смущенно отдавая себя на мой суд.
Очень простой наряд. Это его Ты с такой секретностью готовила к свадьбе? Я ожидал вычурности, экстравагантности… Но почему — желтое? — с секунду думал я, и вдруг дошло: да, конечно же, это и есть Твой истинный образ — образ тепла и света, исходящего от Тебя! Умница моя! Я протянул руки, взял Твои руки в свои и сказал:
— Здравствуй, моя невеста!
И последнее, что Ты сделала, прежде чем сесть — коротко срезала две алых, наиболее распустившихся розы: "Милый, эти все равно завтра отцветут. Ты позволишь?" — и одну прикрепила себе на грудь, а вторую воткнула в волосы. И Твой наряд сразу преобразился в истинно праздничный: как удивительно вспыхнула на желтом и засветилась фонариком алая роза и какой яркой зеленью заблистал рядом с цветком лист на коротком стебельке!.. Мы сидели друг против друга, чокались, пили вино и несли вздор.
— Представляешь? — лепетала Ты. — Уже сегодня я буду твоей женой!
— Милая, за что Ты меня так любишь? — спрашивал я.
— Потому что ты умный и добрый, — вполне серьезно отвечала Ты.
— Таких, как я, знаешь сколько?
— Нет! — качала Ты головой. — Таких больше нет!
— А помнишь наш уговор?
— Какой?
— О том, что мы свободны друг перед другом.
— Конечно, свободны! — Ты взяла мою руку и крепко сжала: свободны-то, дескать, свободны, но я тебя теперь никуда не отпущу!..
— Если любовь кончится и Ты захочешь уйти — знай: Ты свободна, — продолжал между тем я. — Есть плохой афоризм: супружество — смерть любви. Но не хочу смерти; пусть бумажка, которую нам завтра дадут, ничего для нас не изменит… — однако Ты, кажется, уже ничего не слышала; главным была не эта болтовня — а наши устремленные друг на друга глаза и наши руки; я уже нетерпеливо тянулся к Тебе, а Ты меня успокаивала:
— Не торопись, милый — мне так уютно под твоим взглядом! Посидим еще — у нас много лет впереди; мы все успеем…
А потом — ночь бдения с Тобой и Твоя нежность во всем: в касаниях, в голосе, в желании всю себя распахнуть и впустить меня внутрь. Одно было мне грустно: почему я не знал такого раньше? Столько лет прошло пустоцветом!.. А затем — сон, и Твой — наяву или во сне? — шепот:
— Милый, я и не знала, как это здорово — ты сделал меня женщиной!
— После семи-то лет замужества? — смеялся я, уже полусонный.
— Это было, как… как обязательная работа.
— А зачем выходила? — бормотал я.
— Надо было за кого-то — я ж не знала! Прости, милый!
— Я боюсь, что немолодой уже…
— Милый, ты сильный, ты могучий — как дуб!
— Хочешь сказать, отдаю чем-то дубовым?
— Да, мой дубово-ясеневый, мой сосново-солнечный… Милый, люби меня! Когда ты меня любишь, я изнемогаю от счастья!
— Я люблю Тебя, милая, но я же не могу показывать это ежечасно!
— А ты показывай! Тогда я кажусь себе красивой, сильной, достойной любви! Когда ты не показываешь, я перестаю в себя верить, я кажусь себе несчастной уродиной — как в детстве!..
14
Однако ж после "предновобрачной" бурной ночи (все у нас получалось по весьма прихотливой экспоненте) встали мы на удивление бодрыми. Пока Ты готовила завтрак, я оделся и пошел к таксофону на углу — заказать такси, совсем забыв в этой кутерьме, что заказы на такси из автомата не принимают, и вернулся расстроенный, жалуясь Тебе на наудачу.
— Не хотят принимать заказ? — успокоила Ты меня. — Так пусть им будет хуже — сядем в первую попавшуюся и поедем!
— Но из таксопарка посылают для свадеб новые!
— Милый, неужели мы с тобой не выше этого? Пусть новые останутся тем, для кого счастье — в этом! Не забивай себе голову — давай завтракать!..
А после завтрака уже надо было поторапливаться: мы еще обещали заехать за Павловскими. Ты начала собираться, а я оделся и пошел искать машину. И тут же нашел. То были демократические "жигули", и — почти новые. Водитель, приветливый человек моего возраста, готов был за умеренную плату ехать хоть на край света. Ты уже ждала; укутали с Тобой наши терпеливые розы в бумагу, вышли и помчались к Павловским.
А там застали одну Станиславу: Бориса срочно вызвали на работу; однако к шести, на свадебный обед, он обещал быть. Ну да ладно; решили, что с таким делом, как регистрация, управимся и втроем.
А про сам обряд что рассказывать? Тем более что наш с Тобой случай ничем не выбивался из стандарта — все прошло своим чередом: распахнулись двери; марш Мендельсона, ковровая дорожка, напутственные фразы… И надо ли рассказывать, как сияли Твои глаза и как Ты нетерпеливо сжимала мой локоть, пока мы стояли перед серьезной дамой, служительницей ритуала, так что мне пришлось крепче прижать Твою руку: казалось, Ты не выдержишь серьезности момента и примешься прямо тут, на ковровой дорожке, так прыгать, что взовьешься в воздух, и нам придется Тебя ловить… Но все окончилось благополучно; нас поздравила Станислава, и мы поехали обратно, уже дорогой решив еще покататься по городу.
Водитель болтал со Станиславой, сидевшей на переднем сиденье. От нечего делать и, наверное, чтоб подбодрить его и не мешать нам, она вовсю кокетничала с ним, и он, человек простой, принимавший все буквально, тут же начал наглеть: делать ей сальные намеки и набиваться на наш обед, — так что ей пришлось выбираться из положения самой, тактично ставя его на место, потому что мы с Тобой, сидя сзади, совершенно не вмешивались в то, что делалось впереди — мы слишком были заняты друг другом: я держал Твою свободную руку в своих, мы безотчетно улыбались, и я явственно чувствовал, что мы теперь не только единая плоть, но и единая душа… Неужели, чтобы почувствовать это, нужна чуточка официоза?
* * *
Ровно в шесть все было готово к приему гостей: посреди мастерской, в окружении лучших Колядиных картин, стоял широко раздвинутый стол, накрытый белоснежной скатертью и сияющий хрусталем и фарфором; среди роз и не зажженных пока свечей стояли бутылки с шампанским, винами и водкой, водой и напитками и громоздились блюда с закусками; жаркое и еще что-то там дозревало на плите и в духовке.