Приходит на урок комиссия. А я, как ни в чем не бывало, веду себе урок и нарочно вызываю не самых лучших: иначе ребятня тут же просечет, что я пыль в глаза пускаю, — самые середнячки у меня отвечали — и знал бы ты, как они старались, чтобы меня не подвести!..
Но, видно, меня все же решили поставить на место — новая комиссия приходит. А ученики видят, что я честно играю, и за меня горой: отправляют депутацию в молодежную газету. Приходит в школу журналистка: разобралась, написала; напечатали. Опять скандал — хоть из школы беги!.. Но — представь себе: в результате меня не только не выгнали, а еще и объявили автором новой методики! Теперь завуч водит ко мне на уроки учителей и показывает всем как достижение школы!..
* * *
Но Ты рано радовалась своим успехам… Именно той зимой, после нашей свадьбы, Твоя свекровь по первому мужу решила отомстить Тебе за своего сыночка (а, может, даже надеялась вернуть Тебя?) и мщение придумала проверенное: накатала жалобу, а в ней описала все подробности Твоего нового замужества и — свой вывод: будто бы Ты со своим моральным обликом недостойна быть учительницей — таких надо гнать из школы метлой! — а жалобу размножила и разослала куда только можно. В том числе и в вашу школу…
— Странно, — сказала Ты тогда, — а ведь мы с ней когда-то ладили…
Помню, какой убитой Ты вернулась из школы после разговора с директрисой: она посоветовала Тебе, пока не уляжется волна от кляузы, взять месяца на три отпуск и посидеть дома. Похоже, Тебя собирались тихонько оттуда выжить.
— Видишь: опять из-за наших с тобой отношений страдаю я одна! — чуть не со слезами укорила Ты меня тогда.
Конечно, у Твоей обиды была подоплека: сколько за время наших отношений на Тебя свалилось мытарств! И по злой иронии судьбы они валились именно на Тебя…
— Милая, но я готов защищать Тебя на любом уровне! — оправдывался я. — Давай, завтра же поговорю с директрисой, а не поможет — так и в городское, и в областное управление образования пойду. А на свекровь надо подать в суд — за клевету!..
Однако Ты судиться со свекровью отказалась:
— Имею я право хоть раз поступить по-христиански? Пусть уж это останется на ее совести. А что до школы — я там новый человек; кому там нужны неприятности из-за меня? И тебя не хочу впутывать в дрязги. Может, и в самом деле лучше поберечь нервы — тихо уйти?
— Нет, милая, нет! — возражал я Тебе. — Как можно спускать подобные вещи? Мы их этим только развращаем!..
И на следующий же день в самом деле отправился к директрисе.
Директриса, крупная женщина с суровым голосом и диктаторскими замашками, когда я представился ей доцентом пединститута и проч. и изложил причину визита и свои недоумения по поводу ее советов, любезно объяснила мне, что ее советы — куда разумней и для Тебя самой, и для школы, чем все предстоящие разборки, комиссии начальства и Бог знает что еще. Особенно ее пугали комиссии… Тем не менее я любезно возразил ей, что на всякое незаконное увольнение существует суд, для которого пресловутый "моральный облик" — не довод. И, как мне показалось, с моими доводами она согласилась.
Но на следующий день после того разговора Ты опять вернулась из школы удрученной: директриса успела сделать свой ход: предъявила Тебе письменный приказ с "предупреждением" — из-за, якобы, низкой дисциплины на Твоих уроках. Понятно, что следующим ходом должен был стать приказ о Твоем увольнении — директриса нас упреждала. Тогда я предложил Тебе новую программу борьбы. А что ответила мне Ты?
— Знаешь, милый, — сказала Ты мне, — прости меня, но я не готова к борьбе. Еще год назад — о, как бы я боролась! А теперь даже не знаю, что со мной; совсем размякла: слишком много, видно, отдаю тебе сил. Так что ну их к черту, я сдаюсь — давай лучше сохраним себя друг для друга. Подам заявление, посижу дома, позанимаюсь с Аленой, а потом пойду искать работу…
Ты меня обезоруживала.
2
Но нам и тут повезло.
С того Колядиного визита, который остался в памяти нашествием Чингис-хана, мы искали квартиру. Но не торопились; в Колядиной мастерской было светло и просторно; здесь, в экзотической, можно сказать, обстановке, нас любили навещать друзья; разве только над нами висел страх нового вторжения Коляды. И когда он однажды нагрянул снова, мы тотчас сбежали к Павловским, а уж убрать за ним ворох хлама было делом пустяшным.
И все же наша жизнь там больше походила на поэтическую феерию, на временный бивуак или цыганский табор, чем на семейное пристанище. Причем мы-то с Тобой — ладно, но как терпела эту феерию Алена? — а она терпела стоически: дети, как известно, быстро ко всему привыкают.
Однако ее терпение, да и наше тоже, нельзя было испытывать бесконечно. И я, наконец, нашел подходящую квартиру: один знакомый моего знакомого уезжал вместе с семьей по контракту за границу на целых пять лет, хотел оставить квартиру в надежных руках за умеренную плату и искал "приличных людей" с обязательством содержать ее в порядке. Хозяев квартиры мы с Тобой в качестве "приличных людей" вполне устроили, и квартира осталась в нашем распоряжении… Нет, нам просто фантастически тогда везло — или, может, нам покровительствовали какие-то силы в надзвездных сферах, покоренные нашей с Тобой грешной, святой любовью?
А помнишь, с какой неутомимостью мы взялись приводить наше новое жилище: белить потолки, переклеивать обои, мыть окна, двери, двигать и переставлять оставшуюся мебель! Нанять кого-то? — об этом и мысли не было: быстрей — сделать самим! Мы даже наших добрых ангелов, Станиславу с Борисом, пощадили: работы не так уж много, а наши с Тобой руки — мы в этом давно убедились — работали слаженно. Ты сама вдохновляла меня и подталкивала: "Давай еще это сделаем!", "А теперь вот это", — и я соглашался делать и то, и это, лишь недоумевая: зачем упираться сию минуту, поздно вечером или посреди ночи, когда можно сделать завтра? — и поглядывал на Тебя с тайным страхом: не сломаешься?.. Нет, Ты все-все стойко выдержала!
Когда мы с Тобой въезжали в Колядину мастерскую, все наше имущество, помнится, уместилось тогда в Борисовом "жигуленке". Теперь же, когда съезжали из мастерской, пришлось брать грузовик. Зато с каким энтузиазмом мы наше имущество расставляли!.. И вот расставили и разложили всё и, наконец-то, почувствовали: мы — дома!..
Вот тут-то Твой "школьный вопрос" и решился автоматически: Ты тихо перебралась в другую школу, поближе к новому дому… Но от школьных экспериментов охоту у Тебя с той поры отбили — Ты стала куда как осторожней.
* * *
Теперь мы на целых пять лет были обеспечены пристанищем. А потом? — всерьез задумались мы на этот раз, и поклялись: во что бы то ни стало за это время купить собственную квартиру.
Я нашел несколько неплохих способов зарабатывать на нее и как-то не страдал оттого, что докторская — в ступоре: время еще есть… Да и кому она нужна? Разве нам не известен маленький секрет, состоящий в том, что занятие наукой — всего лишь средство удовлетворить нереализованные амбиции? Миллионы книг написаны амбициями обездоленных любовью и счастьем людей. Будь на свете больше любящих и любимых — книг и знаний было бы куда меньше, зато насколько бы при этом стало меньше жестокости, распрей, несчастий, войн… Так что моим творческим актом на некоторое время стала наша с Тобой жизнь. Правда, я испытывал некоторое беспокойство от творческого безделья: сколько, интересно, оно может длиться? А если всю жизнь?.. И холодел от этого каверзного вопроса, пробуя подобрать к нему самый главный ответ: зато, может быть, от нашей с Тобой любви мир хоть чуточку, но потеплеет?..
Однако оттого, что я мало занимаюсь, появлялись угрызения у Тебя. Они сгущались иногда до такой степени, что Ты едва не силком усаживала меня вечером или в воскресенье с утра за стол, велела Алене не шуметь, а сама активней занималась домашними делами. И я действительно работал; а потом кто-нибудь из нас не выдерживал: или Ты подходила спросить шепотом какую-нибудь мелочь (будто шепотом нельзя помешать человеку!), или сам я шел к Тебе, унюхав соблазнительный запах из духовки, и мы с избытком компенсировали время, что провели врозь… Это было какое-то наваждение; верь я в колдовство — я бы решил, наверное, что меня "испортили"; но я не верил ни во что, кроме своего горячего чувства и своей неизрасходованной потребности в Тебе.
* * *
А когда привели квартиру в порядок, я забрал у Ирины главное свое богатство: свою часть библиотеки вместе со стеллажами.
Когда-то я собирал эти книги, как пчела мед: каждую надо было высмотреть в магазине, не без волнения взять в руки, над каждой помучиться сомнениями: купить? не покупать?.. И когда я привез их все в нашу новую квартиру — удивился тому, какая их уйма: пока они стоят одна к одной, сомкнутые, на стеллажах или в шкафу, это незаметно, но стоит их снять и упаковать в связки — набираются тонны! И эти тонны надо снести, погрузить в машину, затем сгрузить, поднять по лестнице, сложить в двухметровый штабель на полу, затем снова расставить.
Целая неделя ушла на это, и когда, наконец, каждая моя книга заняла свое место, я сел перед ними в кресло, оглядел их, как полководец — свои войска, перебрал взглядом корешок за корешком — и вдруг ощутил: какая добрая, успокаивающая энергия исходит от них! Они теперь придавали моему быту уют, душевную устойчивость и опору… Причем мне даже незачем их доставать: я мысленно беру каждую и мысленно же листаю страницу за страницей, безошибочно находя места, где у меня закладки, отчеркнутые абзацы, записи на полях…
Меня только беспокоило, как отнесешься к библиотеке Ты: впишется ли она в нашу с Тобой жизнь, станет ли и Твоим товарищем — или разожжет ревность и станет барьером меж нами?.. Затем привез с работы огромный, списанный в утиль письменный стол, разложил в его тумбах свои папки и только тогда почувствовал: странствия мои в бурном житейском море закончились — я причалил!
* * *
В каждой семье есть свои маленькие ритуалы; в будни нашим главным ритуалом стало встречаться за ужином.