Но не это было главным среди Твоих впечатлений — а то, что, несмотря на беготню, Ты успевала бывать на заседаниях семинара и даже записывала кое-что из выступлений, так что возвращалась заряженной уймой новых идей и мыслей, которые тут же, за ужином, передо мной вываливала; при этом мы еще обменивались мнениями, так что наши разговоры — даже споры! — поднимались на новый уровень: Ты теперь легко опрокидывала мое общее знание о вашем предмете и торжествовала: извини, мол, но истина — дороже…
Однако все это — во-первых. А во-вторых, на одном из заседаний Ты взяла слово и, возражая против какой-то научной выкладки, сделала краткое, но дельное сообщение, и оно было замечено: о нем потом упомянуло в своем резюме одно из приезжих светил, назвав Тебя при этом "научным сотрудником"; это светило, кроме того, отыскало Тебя в толпе и с Тобой побеседовало, и не снисходительно, как это умеют делать приезжие снобы, обращаясь к женщине: "девушка", — а обращаясь к Тебе по имени-отчеству, и Ты этим была несказанно польщена.
Третьим же событием, прямо вытекающим из второго, оказалось, что из-за Твоего выступления Марков на Тебя разбрюзжался: зачем вылезла без его дозволения? Покрасоваться, блин, решила: смотрите, какая я умная? — ибо научная субординация — куда строже военной: там хоть, если проявил инициативу без позволения начальства, всего лишь схлопочешь головомойку, а здесь обиженный начальник может навек испортить тебе карьеру; Ты этого, похоже, еще не знала… Однако сказалась, сказалась у Маркова природная смекалка: сумел, видно, обуздать свои амбиции, просчитал все "за" и "против", и "за" перетянуло: раз уж Ты засветилась в ученом мире — то отступать некуда; и, потом, как не воспользоваться толковой лаборанткой? При этом человечек, великодушно прощенный, бывает ведь вдвое преданней… Короче, вволю набрюзжавшись, Марков предложил Тебе аспирантуру, о чем Ты, влетев домой едва не на крыльях, тотчас же мне выболтала, правда, присовокупив при этом:
— Хочу, милый, посоветоваться с тобой: стоит или нет идти в аспирантуру? — хотя всё в Тебе так и кричало: стоит! стоит!
И что мне было ответить?.. Честно говоря, я женился не на научном работнике, а на той, что взяла меня в плен любящим взглядом и умела отдавать себя всю, не требуя залогов… Но почему я, в таком случае, два года назад не воспротивился Твоему желанию пойти в лаборантки — ведь то уже была заявка?..
А что я мог, если Ты изо всех сил рвалась навстречу судьбе?.. Именно так я и подумал, а потому и не возразил: хватит, мол, с нас и одного кандидата; насмотрелся я на научных работников женского пола — Тебе-то это зачем?..
— Ну что ж, — сказал я вместо этого, — дерзай, раз труба зовет, — однако не забыл при этом и напомнить Тебе то, о чем Ты еще не имела понятия: Ты была лишь на празднике — а ведь подобным крохам радостей предстоит долгий черный труд; а начать придется с экзаменов… И не поздно ли — в тридцать-то — начинать?.. Однако Ты выслушала мои предостережения в пол-уха — Ты жаждала дела, и трудности лишь разжигали жажду.
— В конце концов, у нас будет куча денег, когда я защищусь — мы сможем тогда много себе позволить! — возбужденно лепетала Ты.
Что, интересно, Тебе представлялось под этим "много"? Куча платьев, сапог, туфель, в которых Ты пока что себе отказывала?.. Я тогда, помнится, чуть-чуть посмеялся над этим "много", а Ты обиженно произнесла — будто пригрозила: "Ладно, смейся, смейся!.."
А если бы я тогда воспротивился — смог бы я Тебя остановить?..
Впрочем, я не верил серьезно в Твою решимость: блажь, вызванная восхищением говорунами; перегоришь и остынешь. Мне ли не знать, сколько аспиранток не доходит до финиша? И подумал: до защиты дело едва ли дойдет, а вот позаниматься как следует своим интеллектом никому не мешает…
6
Твое поступление в аспирантуру тянулось всю зиму: оформляла документы, бегала на курсы английского, готовилась к экзаменам… Впрочем, шло это как-то незаметно, — мои предупреждения заставили Тебя осторожничать. Ты ждала трудностей и жаждала их преодолевать, а их пока не было, и Ты между делом втягивалась в работу… Но однажды Ты пришла и сказала:
— Можешь поздравить: сдала английский!
— Как? Уже? — удивился я. — И какой балл?
— Пятерка! — Твой голос звенел от ликования.
— Поздравляю. Хоть бы предупредила — я бы торт купил.
— Да боялась, не сдам. А тортик сама испеку, — и через час мы уже и в самом деле пили чай с простеньким манником, и Ты рассказывала про свои страхи на экзамене — да как гладко все получилось… Тут же обсудили подготовку к следующему экзамену — по философии.
Я представлял себе, какая нагрузка предстоит Твоей бедной головушке: всё, что для меня просто — для Тебя полно непостижимой тайны; то, что я произношу походя как избитую истину, Ты принимаешь за откровение, тайком от меня, знаю, записываешь в тетрадку и терпеливо потом осмысливаешь. Ну что ж, я и сам когда-то проходил этот путь, причем — один; а у Тебя есть я…
Учебниками по философии Ты уже вооружилась; я Тебе только предложил: всё, что непонятно — спрашивай; насколько смогу — отвечу.
Принимать экзамен должны были на кафедре, которой подчинялась ваша лаборатория; Тебя там уже знали — можно было надеяться на поблажки. Но жизнь научила Тебя не ждать поблажек: каждую мелочь Ты привыкла добывать сама, поэтому все делала всерьез; всерьез приступила и к философии. Только однажды попросила меня рассказать об идеализме.
Я начал с Платона — с кого же, как не с него, если вся европейская философия им предопределена, а диалоги его я почитывал на сон грядущий как детективные повести?.. И, видно, настолько увлекся, рассказывая Тебе про его Космос и Мировую Душу, что Ты спросила:
— Милый, а ты сам, случайно, не идеалист?
— О, я бы много дал, чтобы им быть! — рассмеялся я; мы впервые говорили на такую серьезную тему — как-то не до того нам было до сих пор; поэтому разговор наш меня тогда слегка смешил. — Материализму ужасно не хватает крыльев, — продолжал я, уже серьезнее. — Когда человек уверен, что им движет божество — насколько сильней он становится!
— Милый, а Бог есть на самом деле? — спросила Ты.
— У каждого он — свой, — пожал я плечами. — Для кого-то — абсолют, для кого-то — судья, для кого-то — мастеровой, а для кого-то Бог — это Безбожие.
— А у тебя какой? — допытывалась Ты.
— Никакого. Я — человек, испорченный образованием.
— Ты — марксист?
— Да почему обязательно марксист? Существует около десятка материалистических воззрений.
— Но ведь марксизм — единственная теория, основанная на научном материализме! — неуверенно возразила Ты мне.
— Ну, во-первых, — ответил я, — марксизм — это еще не теория. Чтоб быть теорией, в нем слишком много уязвимых мест.
— О-ох, милый, научишь ты меня на мою голову! — ужаснулась Ты.
— А ты не слушай.
— Да как же не слушать, если интересно? А я, милый, и в марксизм верю, и в Бога: мне ничего без Бога непонятно: как жизнь зародилась, кто Вселенную запустил? Если взрыв — так отчего?
— Но, по-моему, гораздо легче представить себе все это без Бога.
— Да как же — без него?
— Так и пусть он будет, раз Тебе с ним спокойней.
— А-а, ты опять смеешься!.. Нет, а в самом деле?
— А я и говорю: раз для Тебя есть — значит, есть. Только не пойму: откуда в Тебе это чувство? Оно не бывает случайным. Твои родичи от этого далеки…
— Это — от бабушки, — вздохнула Ты. — Кстати, давай, съездим к ней летом в деревню? Я бывала у нее в детстве. Вот увидишь: это такая бабушка!
— Давай.
— Она трактористкой и комсомолкой в молодости была, и в Бога верила, а иконы прятала в подполье, чтобы дети не видели. Полезет за картошкой и помолится заодно. И меня учила…. Но, милый, ты мне не ответил: есть он — или нет?
— Милая, да зачем Тебе это? Мы же решили: для Тебя Он есть.
— А, может, мне хочется думать, как ты?..
И я попался на Твою провокацию! Я забыл правило: разрушая чужое знание, разрушаешь человека, — и начал терпеливо Тебе объяснять:
— Конечно, это здорово, что Тебя такие вопросы тревожат. Только у меня свой — может, даже испорченный — ответ на Твой вопрос. Опустим предысторию: как человек встал на ноги и начал махать дубиной. Но вот представь себе: природа вдруг обнаружила, что у нее завелся гадкий утенок на двух ногах, с головой, в которой мозгу больше, чем надо, и — с передними лапами, которыми он может вытворять вещи, которым она его не учила. Она отказалась от этого урода: иди, мол, отсюда и живи, как знаешь! Вот он и живет сиротой, и мучается поэтому; ему страшно, ему одиноко, ему тоскливо с самим собой, и чтобы не сойти с ума, он придумал себе двойника, сильного, грозного двойника, и стал с ними беседовать, жаловаться ему, просить помощи… Обрати внимание: все боги похожи на человека: ничего он не смог придумать, кроме своего отражения! Но — странное дело — этот двойник стал ему помогать! Человек покорился ему и назвал его Богом… Объективно говоря, Бог был гениальным изобретением человека — важнее железа, колеса и гончарного круга. Зато можешь себе представить, насколько человеку стало легче, когда он снял с себя столько обузы и переложил на Бога!..
— А почему ж тогда, раз всё так просто, гадалки, например, угадывают судьбу человека? — с подозрением спрашивала Ты.
— Потому что судьба и в самом деле есть: ее заложили в нас родители, предки, наши характеры. Просто гадалка умеет прочесть ее. А Бог… Если принять за Бога всю Вселенную со всеми ее законами — такого Бога я, пожалуй, приму… Но не хочу подчиняться его диктату — хочу пройти свой, собственный путь… А многие не хотят: им уютнее под властью Сильного и Доброго, — так спокойней, и спится крепче; можно поплакаться, попросить добра, участия, и уж совсем приятно знать, что ты его частица, а потому бессмертен… Да, я бы хотел верить в него — но не могу! Знаю: за гробом ничего нет; трудно это принять — но не дает мне мой разум идти там, где легче, и нет у меня отчаяния оттого, что жизнь — такая каверзная штука: вручила мне шикарный подарок: тело, сознание, — а я обязан подарок вернуть, и это будет уже так скоро — не успеешь оглянуться. И в то же время настолько удивительно — знать, что все управляется только законами природы — и так слаженно, я бы сказал, управляется; вот что потрясает! И не удивительно ли, что человек, этот мурашик, затерянный на небольшой планете, живет себе, преодолевая свое бессилие и страхи — и не просто живет, а еще и обустраивает, и украшает свою жизнь, поднимается над бытом, создает города, науки, технику, философию, искусство, — это ли не мужество, не вызов природе? Я горжусь тем, что принадлежу к человеческому роду!..