Он, — показывала Ты глазами куда-то вверх, — всё видит и всем воздаст по заслугам!..
Но Тебе было легче: у Тебя был Он. А у меня был лишь я сам.
11
В Твоей тогдашней работе меня раздражало одно обстоятельство: чем глубже Ты вживалась в лабораторную среду — тем прочнее срасталась с ней, тем сильнее она превращала Тебя в ее часть, и влияние ее на Тебя начинало со временем довлеть над моим влиянием: я чувствовал, что теряю его над Тобой.
Кто составлял эту вашу среду? Ваш завлаб Марков, аспиранты, лаборантки; какая-то Юлия Борисовна, стареющая ученая дама, с мнением которой вы все почему-то считались; заезжие научные сотрудники.
Казалось, они все сговорились отучить Тебя от "предрассудков". Они потешались над Твоей старомодной женственностью и Твоей простодушной любовью ко мне, и над тем, что Ты беззаветно мне веришь: "Таких, как Ты, — убеждали они Тебя, — мужья дурят, сами имея при этом любовниц!.."
Они регулярно вбивали Тебе в голову, что институт семьи давно обветшал и трещит по всем швам, что сексуальная свобода женщины задавлена дурными традициями, патриархальным бытом, конфликтами между "разумным верхом" и "телесным низом"… Эту начитавшуюся плохих книжек и лживых теорий, охочую до чужих "мужиков" и "баб" и до скабрезных анекдотов компанию просто раздражала Твоя цельность и Твоя искренность, и они делали все, чтобы их в Тебе разрушить.
"Ну почему, почему, — мучительно думал я, — людям так досадно видеть рядом с собой людей чище, добрей, правдивей, чем они сами? Почему это не дает им покоя? Что за прихоть такая — непременно растлевать людей, втаптывать в грязь, опускать до себя?"… — и чем больше я над этим думал, тем неизбежней начинал понимать, что сам смыкаюсь с ними: сам когда-то выпалывал в Твоей душе цельность и простоту, — и вспоминал, с каким удовольствием разжигал сомнения в Тебе и жажду познания, поощрял честолюбие, учил материализму, атеизму… Зачем, ради чего я это делал?..
Не знаю: всё ли, о чем вы говорили в лаборатории, Ты рассказывала мне? — но над тем, что рассказывала, мы смеялись вместе; однако черви сомнений в Тебе уже поселились: отсмеявшись, Ты бралась меня допрашивать:
— А скажи мне: ведь у вас в институте полно молодых филологинь — неужели у тебя никогда нет желания закрутить с ними роман? Они ведь умнее меня, образованнее!.. А, может, ты уже и крутишь?
— Милая, да зачем мне это, если я люблю Тебя, если Ты заменяешь мне их всех! — горячо протестовал я.
— О-ох, Иванов, знаю я твои способности пудрить мозги! — шутливо грозила Ты мне пальцем. — А Марков говорит, что мужчина не может обходиться одной женщиной и что у любого мужчины есть сто способов обмануть жену!
— Что же он еще говорит, этот сукин сын Марков?
— Что женщина по природе своей — хищница и проститутка.
— Да неужели Ты не понимаешь, что он Тебя растлевает! — возмущался я. — Еще и переспать с ним будет от Тебя требовать! Дай-ка я поговорю с ним!
— Ради Бога, не надо! — просила Ты. — Ведь я же с тобой откровенна! Они тогда меня совсем запрезирают!..
Но я как в воду смотрел: как-то Ты призналась, что Марков и в самом деле предложил Тебе переспать с ним за то, что консультирует как аспирантку.
— Ну, это уж слишком — давай, я с ним разберусь! — возмутился я.
— Не надо, милый! — опять просила Ты. — Ведь он легко откажется от своих слов, да еще расскажет всем, и — представляешь, какой болтливой дурой меня выставит!
— В таком случае, Тебе надо уходить оттуда.
— Но я не хочу уходить — я люблю свою работу!
— Значит, надо менять руководителя темы.
— Но другого у нас нет! Это значит — искать в другом городе, а где гарантия, что другой — порядочней? В другом городе он еще мерзостней окажется!
— Да ведь обходятся же люди без диссертаций?
— Милый, но у меня почти готовый материал!..
Несмотря на Твои протесты, я все же при очередной встрече потрудился объясниться с Марковым… Да с ним и говорить всерьез не пришлось: он сразу все понял и, чего-то испугавшись, заверил меня, что то была лишь шутка, которую Ты, будто бы, со своей чисто женской логикой совершенно не так истолковала, что он приносит глубочайшие извинения нам обоим, и, если на то будет наше согласие, инцидент можно считать исчерпанным… И в самом деле помогло: после того разговора он прекратил источать на Тебя свои сальности. И не только он — каким-то чудесным образом подобные разговоры в лаборатории вообще прекратились… Или, может, Ты сама — из осторожности — перестала делиться со мной всем, что у вас говорилось?
Но я не каюсь, что поговорил с Марковым, и не считаю, что поставил Тебя в неловкое положение. Во всяком случае, Тебе это нисколько не повредило, и через три года Твою защиту мы шумно обмывали и у вас в лаборатории, и в ресторане, и у нас дома. Ты ходила счастливая и торжествующая — такой счастливой я Тебя видел разве что на нашей свадьбе: Ты чувствовала себя победительницей и упивалась своей победой.
* * *
С той поры наша жизнь стала быстро меняться… Нас будто подхватила волна возможности неплохо зарабатывать, и — после стольких-то лет неустройства! — мы, наконец, взялись энергично восполнять это неустройство…
К моему удивлению, Ты оказалась практичной в смысле умения зарабатывать и, в отличие от меня, быстро научилась пользоваться своим ученым званием: кроме обычной надбавки к зарплате в лаборатории, Ты стала вести на курсе у Маркова практические семинары и вести дипломников; Ты подготовила собственный курс лекций и читала его сразу в нескольких технических вузах; Ты уже сама вела договорные темы на больших предприятиях и консультировала мелкие предприятия; особенно Тебе нравилось работать с торговыми фирмами — они были гораздо щедрей и платежеспособнее… И отовсюду Тебе капали денежки.
— Слушай, Иванов! Что нам с ними делать? — смеялась Ты, принеся домой и выкладывая на стол толстые пачки денег, немного бравируя ими передо мной, еще не привыкнув к их обилию и слегка ностальгируя по былому нашему безденежью и бездомью. — У нас теперь этих денег столько, что даже скучно!
— Терпи! — улыбался я. — Это нам испытание на вшивость…
Но терпеть Ты не желала. В первую очередь Ты ринулась покупать себе одежду и обувь и скоро завалила ими квартиру. Меня эти вороха одежды поначалу умиляли: Ты имела на них право — после многих-то лет воздержания…
По оставшейся аспирантской привычке заниматься с утра до ночи Ты продолжала много работать вечерами, а то и ночами. Однако меня отчего-то беспокоил этот Твой бесконечный труд и вкрадывались сомнения: а не стоит ли за Твоей нескончаемой работой элементарная жадность?..
Когда я заговаривал с Тобой об этом, Ты, прекрасно понимая, о чем я, и чувствуя себя теперь в наших спорах уверенней — кандидатский диплом и заработки Твои с некоторых пор стали в наших спорах существенным аргументом — обрушивала на меня лавину возражений:
— Ты, милый, старомоден, ты безнадежно отстал от жизни… Оглянись вокруг! Время энтузиастов и простодушных романтиков ушло — теперь время прагматиков, делающих карьеры, деньги, состояния. Да, они работают за деньги — но они еще и работают на общество!.. Я ведь не просто зарабатываю деньги — я еще зарабатываю себе имя, авторитет, общественный вес, меня знают все больше и больше людей, и чем больше меня знают — тем больше я могу, в том числе и зарабатывать тоже!.. Ты хочешь, чтобы я, как прежде, сидела в уголке и вязала на спицах? Это мило, конечно — но я хочу быть личностью, причем личностью полноценной и свободной, а свободу, если говорить откровенно, дают только деньги!..
Мои возражения относительно свободы, денег, прагматизма и моих "старомодных" взглядов, отставших от "современной" жизни — я сам чувствовал это — казались против Твоих доводов наивным лепетом: ведь со мной по-прежнему были мои "пыльные" классики, а с Тобой — все современные естественные и экономические науки с их безжалостной формальной логикой, бесчисленные печатные издания и университетские кафедры с миллионоголовой армией современных экономистов, социологов, футурологов, объединенных в одну дружную корпорацию, с известными всему миру именами авторитетов, так что гуманитарию просто даже невозможно противостоять их стальной логике, в которой нет места таким понятиям, как влечения души, сердца, любовь, привязанности, доброта, порядочность, чувство долга, чувства такта, вкуса, гармонии…
Причем Ты теперь, хорошо усвоив социологические уроки и современные методики, в спорах со мной становилась жестко-аналитичной, какой бывала, наверное, на семинарах и в аудиториях, смотрела на меня сквозь прозрачные стекла своих очков очень твердо и серьезно и, наверное, видела во мне лишь оппонента, которого надо переубедить — или уничтожить. После таких споров некоторое время между нами оставался холодок отчуждения…
* * *
Я, конечно, тоже что-то зарабатывал, но Твои заработки не шли ни в какое сравнение с моими. Я даже не знал, сколько Ты теперь получаешь: деньги шли к Тебе из трех-четырех источников одновременно, — а когда я допытывался у Тебя о Твоих истинных доходах, Ты отвечала с громким смехом:
— Милый, да разве в деньгах дело? Пусть эти глупости тебя не волнуют! — и я понимал подоплеку Твоего смеха: когда-то сам говаривал Тебе эти самые фразы; а теперь Ты давала мне понять, что прекрасно помнишь их и возвращаешь их мне. Так что получалось, будто мы менялись в семье местами…
Ты полностью взяла в руки наш семейный бюджет — правда, привлекая себе в помощницы взрослеющую Алену, натаскивая ее и в денежных расчетах тоже, в то же самое время меня от денежных хлопот постепенно освобождая. Ты облегчала мне жизнь; только должен ли я был позволять Тебе делать это?
Зато через несколько лет мы уже жили в собственной квартире, полностью нами обставленной, а летом на пикники и в отпуск на озера с Павловскими ездили уже на собственной машине. И все же нам постоянно было нужно что-то еще, и чего-то все не хватало и не хватало…