Ты, тобою, о тебе — страница 38 из 47

междусобойчика сегодня на работе Тебя вряд ли отпустят… Я и звонить Тебе не стал, чтоб не дергать попусту — взял книжку, читаю и жду.

Ты явилась часов в десять вечера, встала на пороге и глупо хихикнула:

— Что, Иванов, потерял меня? А я пьяненькая пришла!

— Ну, раз Твое явление состоялось, — говорю, — проходи: почетной гостьей будешь.

Ты прошла в гостиную, увидела накрытый стол, всплеснула руками:

— И все-таки ты!.. И — розы, те самые!.. — подошла, опустила лицо в цветы, вдохнула их запах, замерла надолго и вдруг… разразилась рыданиями!

— Что с Тобой? — кинулся я к Тебе, растерянный: неужели я настолько пронял Тебя этими знаками внимания?.. Ты, отворачиваясь и все же опахивая меня винными парами от своего дыхания, продолжала рыдать.

— Успокойся, — обнял я Тебя и стал оглаживать. — Кто Тебя обидел?

Ты резко оттолкнула меня и выпалила с отчаянием:

— Не трогай меня — я грязная! Я влюбилась! Я была с ним!

Я онемел; еще не веря Тебе вполне, сказал как можно спокойнее:

— Эка невидаль… От этого еще никто не умирал.

— Как ты можешь спокойно это говорить? — истерически крикнула Ты.

— А что мне делать? Убить Тебя, что ли? — мрачно усмехнулся я.

— Ну, отругай! Побей! Сделай что-нибудь! — кричала Ты.

— Не буду я с Тобой ничего делать! Сядь! Ты просто пьяна, — я усадил Тебя, подал бокал минеральной воды, который Ты мгновенно осушила, и спросил: — Ты что, это всерьез? Или — как Тебя понять?

— Не знаю я ничего! Ничего не понимаю!

— Как не понимаешь? Когда Ты успела отдаться?

— Ничего я тебе больше не скажу!

Тут только до меня стал доходить весь смысл сказанного — слишком неправдоподобным оно показалось сначала: шуткой, розыгрышем, — чтобы ярче оттенить наш праздник! И в то же время Твои слезы и истерика давали понять, что в самом деле случилось что-то серьезное.

— А Ты помнишь, — сказал я, — как мы с Тобой договаривались, когда женились? Мы свободны — ничто нас не держит вместе, кроме чувства. Но если его нет — что ж…

— Это ты договаривался — я не договаривалась! Да, я — тварь, и вообще черт знает что со мной! Но ты готов так быстро от меня отказаться?

— Я не знаю, что мне делать… — я действительно не знал; на меня вдруг навалилось чувство тупика и пустоты; я сел, налил себе вина и стал пить мелкими глотками. — Тебе не предлагаю, Ты и так наквасилась… И кто же он?

— Просто… хороший человек, — ответила Ты коротко, боясь, наверное, вызвать во мне бурную реакцию и опустив глаза с размазанной от слез тушью на веках.

— Я спрашиваю: кто он? Чем занят? — уже резче спросил я.

— Он… — нерешительно начала Ты, подчиняясь моему резкому тону, — он аспирант, приехал из… — Ты назвала город, забыл уж, какой.

— И сколько лет Твоему аспиранту?

— Тридцать.

— Теперь понятно, чем он хорош! — возмущенно усмехнулся я.

— Да, он молодой и красивый! — с вызовом ответила Ты, огненно блеснув глазами. И почему-то я сразу представил себе этого человека — на своем веку уже повидал их: красавчика, что присасывается к способной энергичной женщине намного старше себя, в надежде, что она, теряя голову, поможет ему одолеть очередную ступеньку на поприще успеха: напишет ему кандидатскую, поможет защититься, должностишку выхлопочет, — больше ему и не надо. Только ведь он, по недалекости своей, просчитался: ему попалась нестандартная…

— И что же, он не женат, этот молодой красивый аспирант? — спросил я.

— Женат. Но бросил семью и ушел в общежитие.

— Из-за Тебя, конечно?

Ты пожала плечами.

— И дети у него есть?

— Есть. Двое.

Меня просто подмывало швырнуть Тебе в лицо: "И у Тебя хватило совести соблазнить мужчину намного моложе себя, развалить семью, осиротить детей?" — и осекся: я не имел права на упрек — сам-то!.. Однако мне не терпелось сказать Тебе что-нибудь едкое, злое — чтобы лопнул Твой воздушный замок, Твой мыльный пузырь, и я сказал:

— Тебя я, по крайней мере, понимаю; но ему-то что от Тебя надо — сама подумай? Может, ему хочется вместо меня на пригретое местечко в постели улечься?.. Он Тебя использует, а потом перешагнет! Ты же социолог — должна такие задачки влёт щелкать!

— Может, и перешагнет… Но у меня такое чувство, будто я лечу!.. Да ведь у нас с тобой то же самое было — только наоборот! — хихикнула Ты.

— Не-ет, не то же самое! — убежденно покачал я головой. — Неужели не видишь разницы? У нас было будущее!

Ты посмотрела на меня с тоскливым укором, поняв, что я и в самом деле разрушаю Твой воздушный замок, и пролепетала:

— Прости меня — я не знаю, что со мной!

— Ну, прощу… А дальше что?

— Не знаю… Не знаю я ничего!

— Тебе что, было так плохо со мной?

Ты склонила голову, не желая отвечать.

— Ты мне врала, что любишь меня? — настойчиво продолжал я.

Ты подняла глаза и горячечно заговорила:

— Не врала, неправда! Мне с тобой в самом деле было хорошо!.. Но я и вправду не знаю, что со мной: увидала его, и в меня будто бес вселился!.. Он веселый — он поет, сочиняет песни, играет на гитаре, рядом с ним самой хочется петь, танцевать, быть веселой, делать глупости!.. — Твои глаза наполнились слезами. — Ну что мне делать, если мне тошно жить, когда не могу любить безумно, забывая себя?.. Помоги мне, милый, помоги выбраться! Я сильная, я выберусь, только помоги!

— Но как, чем я Тебе помогу? — отчужденно спросил я, в самом деле не зная, чем можно помочь жене, влюбленной в чужого молодца. Бить его по мордасам? — так ведь только придашь любовнику ореол страдальца, претерпевшего от нелепого в ревности мужа!..

— Знаешь что? — осенило Тебя. — Давай уедем отсюда?

— Да куда ж мы уедем?

— Куда-нибудь! В другой город… В деревню, в конце концов — будем там работать… в школе! Разве это несбыточно? Огород заведем… Я, ты знаешь, давно мечтала жить в деревне! Вырви меня отсюда: мы живем какой-то чужой, ненастоящей жизнью — пустой, суетливой! Хочу, чтобы каждый наш день был новым, ярким, полным смысла! Родим, наконец, ребенка — мы же еще в состоянии сделать это? Давай, милый!..

Я не знал, что ответить; но то, что не кинусь сию минуту исполнять Твою прихоть, я знал точно.

— Но, дорогая, мы же не птицы, чтоб порхать с ветки на ветку! Менять свою жизнь из прихоти я не могу, — сурово ответил я. — Да, я вышел из деревни и люблю ее, но я готовил себя к другому — поэтому я здесь. А Тебе она быстро надоест. Что тогда скажешь?.. После налаженного быта да в деревню — не слишком ли это рискованно? Там много работать надо, и мало благ, к которым Ты привыкла.

— Меня работой не испугать, ты знаешь! — запальчиво бросила Ты.

— Ну, знаю, — продолжал я в том же — суровом — тоне. — Конечно, идеальной нашу жизнь не назовешь… Но есть же у нас какие-то планы, обязательства, связи, которые нас держат, так что пустой я ее не считаю: все зависит от того, как Ты сама себя в ней позиционируешь. Ты много порхаешь и суетишься, а потому устала и впала в кризис. Остановись, подумай; Ты ж не девочка уже — Ты взрослая женщина на пятом десятке: пора разумом жить!..

Еще долго я убеждал Тебя в том же духе… Конечно, Ты была уже не столь чувствительна к Слову, как когда-то, когда Ты была молода и мы только что встретились, и все же молчала и внимательно слушала. Я старался не задевать Твоей смятенной души упреками: только — разумное и спокойное Слово, только оно должно было стать моей помощью Тебе — чтобы Ты смогла победить свою слабость.

* * *

Я постелил себе в гостиной, давая Тебе время побыть одной, остыть и протрезветь, чтобы утром исчерпать инцидент и, возможно, помириться.

— Ты не хочешь быть со мной? — робко спросила Ты, глядя, как я стелю.

— А Ты что, хочешь быть сразу и со мной, и с ним?..

Погасил свет и лежал, думая о Тебе. Было тяжело, мерзко, муторно… Да, — думал я в отчаянии, — я упустил из виду, что женщину надо каждый день завоевывать; вчера ты ее завоевал, а сегодня она уже забыла, что завоевана… И, потом, может быть, я выдумал Тебя, я сотворил из Тебя легенду и решил с этой легендой жить — а Ты взяла и все разрушила?.. Я знал, конечно, что супружество — это труд души, и труд непрерывный… "Где ж Тебе его выдержать! — возмущенно думал я, сдирая с Тебя, как праздничное платье, мною созданный ореол: красота — и серость, интеллект — и глупость, доброта — и коварство, любопытство — и апатия, активность — и лень, — всё это Ты, Ты одна, и все это, несовместимое, взрывается в Тебе, искрит, как шутиха…" — я всё распалял и распалял себя этими мыслями и не мог уснуть… Кроме того, мешала уснуть Твоя бесконечная возня то на кухне, то в спальне… "Чего она там возится, почему никак не угомонится? — раздраженно вслушивался я в Твою в возню. — Напилась, натворила черт-те чего!.. Давай, помучайся, помучайся теперь!"…

И все-таки я уснул. А проснулся среди ночи от странных звуков; они походили на громкую икоту. Я вскочил, встревоженный, быстро прошел в спальню — звуки шли оттуда — включил там свет, и то, что я увидел, повергло меня в ужас: Ты, одетая в легкую ночную сорочку, лежала на краю постели на животе, беспомощно свесив вниз голову и обнаженную руку, а на коврике перед постелью растеклась лужа зеленой рвоты, пахнущей алкоголем, и в ней плавало множество таблеток, и уже полурастворенных желудочным соком, и — еще целых.

— Что с Тобой? — кинулся я к Тебе и начал трясти за плечо. Ты была без чувств, совершенно на меня не реагируя, однако при этом содрогаясь всем телом в спазмах и громко икая, а из Тебя продолжала течь рвота вместе с таблетками. Сколько их было! Мне стало жутко: казалось, Ты умираешь.

На трельяже рядом с постелью стояла большая железная коробка из-под чая, в которой мы хранили лекарства, совершенно теперь пустая; рядом — кружка с водой, а пол вокруг усеян пустыми упаковками… Кружкой придавлен исписанный лист бумаги. Я схватил его и впился в него глазами; в глазах плыли торопливо нацарапанные карандашом строчки: "Прости меня! Я причинила тебе много зла и хочу умереть. Не суди меня строго! Я тебя очень, очень люблю!"