пельницу. Он пристально смотрел на Карлотти.
— Вы хотите сказать, что это был не несчастный случай? — сказал он голосом, которым можно было бы разрезать черствую буханку.
Джун Чалмерс перестала разглядывать меня и склонила голову набок: она, казалось, впервые заинтересовалась тем, что происходит.
— Это решать следователю, — сказал Карлотти. Он был совершенно невозмутим и встретил колючий взгляд Чалмерса, не дрогнув. — Есть осложнения. Целый ряд подробностей нуждается в объяснении. Похоже, есть две версии. Первая: ваша дочь случайно сорвалась с утеса, когда снимала; вторая: она покончила жизнь самоубийством.
Плечи Чалмерса сгорбились, лицо налилось кровью.
— У вас есть основания для подобных утверждений?
Он имел в виду, что Карлотти, черт побери, лучше представить какие-нибудь веские доводы.
И Карлотти врезал ему без всякой жалости:
— Ваша дочь была на восьмой неделе беременности.
Наступило долгое, гнетущее молчание. Взглянуть на Чалмерса я не смел. Я уставился на свои потные руки, зажатые между колен.
Молчание нарушила Джун:
— Ах, Шервин, я не могу поверить, что…
Я украдкой глянул на Чалмерса. Он жаждал крови: такое лицо можно увидеть на киноэкране у посредственного актера, играющего роль загнанного в угол гангстера.
— Придержи язык! — цыкнул он на Джун голосом, дрожавшим от ярости, а когда она отвернулась и снова стала смотреть в окно, спросил у Карлотти: — Это сказал доктор?
— Я прихватил с собой экземпляр протокола вскрытия, — ответил Карлотти. — Можете взглянуть, если хотите.
— Беременная?! Хелен?!
Он оттолкнул стул и встал. Он по-прежнему внушал подобострастный страх, был по-прежнему крут и безжалостен, но я теперь почему-то не чувствовал себя рядом с ним таким уж пигмеем — окружавший его ореол величия частично померк.
Он неторопливо заходил по гостиной. Карлотти. Гранди и я уставились себе под ноги, а Джун смотрела в окно.
— Покончить жизнь самоубийством она не могла, — заявил он вдруг. — У нее был сильный характер.
Его слова показались пустыми — неожиданные слова в устах такого человека, как Чалмерс, Я поймал себя на том, что размышляю, а давал ли он себе труд разобраться, есть ли у Хелен характер вообще.
Никто ничего не сказал.
Он продолжал ходить по гостиной, руки в карманах, лицо сосредоточенное и хмурое. Всем было неловко. Потом он вдруг остановился и задал старый, как мир, вопрос:
— Кто он?
— Этого мы не знаем, — ответил Карлотти. — Ваша дочь — вероятно, намеренно — ввела в заблуждение агента по продаже недвижимости и деревенскую женщину, сказан им, что он американец. Американца под такой фамилией в Италии нет.
Чалмерс подошел к столу и снова сел.
— Он скорее всего взял себе другую фамилию, — сказал он.
— Возможно, — согласился Карлотти. — Мы навели справки в Сорренто. В поезде, прибывшем из Неаполя в 3.30, был какой-то американец, путешествовавший один.
Я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Дышать стало трудно.
— Он оставил на вокзале чемодан, — продолжал Карлотти. — К сожалению, описывают его по-разному. Особого внимания на него никто не обратил. Один проезжавший автомобилист видел, как он шел пешком по дороге Сорренто — Амальфи. Все, правда, сходятся в том, что он был в светло-сером костюме. Служитель на станции сказал, что он высокий. Автомобилисту он показался среднего роста, а мальчику из близлежащей деревни — плотным коротышкой. Четкого его описания нет. Часов в десять вечера он забрал чемодан и уехал на такси в Неаполь. Он очень спешил. Он предложил водителю пять тысяч лир чаевых, если тот довезет его до вокзала, чтобы успеть на поезд до Рима в 11.15.
Чалмерс сидел, подавшись вперед и сосредоточенно глядя на Карлотти.
— Эта дорога на Амальфи ведет и на виллу?
— Да. Там есть поворот.
— Моя дочь умерла в 8.15?
— Да.
— А этот тип поспешно взял такси в 10?
— Да.
— Сколько нужно, чтобы добраться от виллы до Сорренто?
— С полчаса на машине, а пешком около полутора часов.
Чалмерс задумался.
Я сидел, дыша открытым ртом и чувствуя себя довольно скверно. Я ожидал, что после всех этих вопросов он выдаст какое-нибудь ошеломляющее открытие, но ничего подобного не последовало. Он лишь сгорбился и сказал:
— Самоубийством она покончить жизнь не могла. Я уверен. Выкиньте эту версию из головы, лейтенант. Все ясно: она сорвалась с утеса, делая съемки камерой.
Карлотти промолчал. Гранди беспокойно заерзал и уставился на свои ногти.
— Вот вердикт, который я ожидаю услышать, — продолжал Чалмерс резким неприятным голосом.
— Мое дело представить следователю факты, синьор Чалмерс, — мягко возразил Карлотти. — Его дело — решать.
Чалмерс вытаращился на него.
— Да, понятно. Кто следователь?
— Синьор Джузеппе Малетти.
— Здесь, в Неаполе?
— Да.
Чалмерс кивнул.
— Где тело моей дочери?
— В морге в Сорренто.
— Я хочу взглянуть на нее.
— Разумеется. Никаких проблем. Только скажите, когда, и я вас туда отвезу.
— Это необязательно. Я не люблю, когда за мной таскаются. Меня отвезет Досон.
— Как знаете, синьор.
— Только договоритесь там, чтобы меня допустили. — Чалмерс взял новую сигару и принялся сдирать обертку. Впервые с тех пор, как я вошел в комнату, он посмотрел на меня: — Итальянская пресса освещает это дело?
— Пока нет. Мы держали это в тайне, ждали вас.
Он испытующе смотрел на меня, потом кивнул.
— Правильно сделали. — И повернулся к Карлотти. — Спасибо за факты, лейтенант. Если мне еще что-нибудь понадобится, я свяжусь с вами.
Карлотти и Гранди встали.
— Я к вашим услугам, синьор, — сказал Карлотти.
После их ухода Чалмерс посидел немного, глядя на свои руки, потом тихо и со злостью сказал:
— Чертовы макаронники!
Я решил, что самое время избавиться от шкатулки с драгоценностями, которую мне препоручил Карлотти, и выложил ее на стол перед Чалмерсом.
— Они принадлежали вашей дочери, — сказал я. — Их нашли на вилле.
Он нахмурился, подался вперед, открыл шкатулку и уставился на ее содержимое. Потом перевернул шкатулку, и драгоценности высыпались на стол.
Джун встала, подошла и заглянула ему через плечо.
— Ты ведь их не дарил ей, а, Шервин? — спросила она.
— Разумеется, нет! — сказал он, ткнув толстым пальцем в бриллиантовое ожерелье. — Что я дурак — дарить такое ребенку!
Потянувшись через его плечо, Джун хотела взять ожерелье, но он грубо оттолкнул ее руку.
— Оставь! — Резкость его голоса напугала меня. — Поди сядь!
Едва поведя плечами, она вернулась на свое место у окна.
Чалмерс сгреб драгоценности обратно в шкатулку и закрыл крышку. Обращался он со шкатулкой так, будто она сделана из яичной скорлупы.
Потом долго и неподвижно сидел, уставившись на шкатулку. Я смотрел на него, гадая, каким будет его следующий шаг. А что он его сделает, я не сомневался. Он снова обретал уверенность в себе, окружавший его ореол величия снова возгорался. Его жена, глазевшая в окно, и я, разглядывавший собственные руки, снова превратились в пигмеев.
— Свяжитесь по телефону с этим Джузеппе, как там его, — бросил Чалмерс, не глядя на меня. — Ну, с этим следователем.
Я отыскал номер Малетти в телефонной книге. Пока я ждал, когда нас соединят, Чалмерс продолжил:
— Сообщите новость в прессу: Хелен находилась на отдыхе, сорвалась с утеса и разбилась насмерть. Никаких подробностей.
— Слушаюсь, — сказал я.
— Завтра в девять будьте здесь с машиной. Я хочу съездить в морг.
Голос на линии ответил, что это контора следователя. Я попросил соединить меня с Малетти. Когда он взял трубку, я сказал Чалмерсу:
— Следователь на проводе.
Он встал и подошел к телефону.
— Ну, за дело, Досон, — сказал он, беря у меня трубку. — Имейте в виду, никаких подробностей.
Выходя из комнаты, я услышал, как он произнес:
— Говорит Шервин Чалмерс…
И собственное имя в его устах каким-то образом прозвучало гораздо важнее и произвело гораздо большее впечатление, чем любое другое имя на свете.
Часть V
I
На следующее утро в девять я, как мне было приказано, ждал у отеля «Везувий» в нанятом «роллс-ройсе».
Итальянская пресса уделила Хелен довольно много внимания. Почти все газеты поместили ее фотографию, на которой она была изображена в том виде, в каком я увидел ее впервые: очки в роговой оправе, волосы стянуты назад, лицо серьезное, интеллектуальное.
Накануне вечером, выйдя от Чалмерса, я сразу же позвонил Максуэллу и дал указание сообщить эту весть.
— Подай все как можно скромнее, — сказал я. — Ничего из ряда вон выходящего. История такая. Будучи на отдыхе в Сорренто и ведя съемку кинокамерой, она так увлеклась тем видом, который снимала, что сорвалась с утеса.
— И ты думаешь, кто-нибудь на это клюнет? — спросил он возбужденным голосом. — Всем захочется узнать, чем это она там занималась, одна на такой огромной вилле.
— Знаю, — отрезал я, — но это все, Джек, и тебе никуда не деться. Когда появится что-нибудь новое, сразу дадим. Так хочет старик, а если тебе дорога работа, делай, что тебе говорят. — Я бросил трубку, не дав ему больше препираться.
Увидев утренние газеты, я отдал ему должное. Он в точности последовал моим указаниям. В прессе появилась эта история и фотография, ничего другого. Ни один умник не выражал своего мнения. Газеты сообщали только эти факты, трезво и без истерики.
Минут в десять десятого Чалмерс вышел из отеля и влез на заднее сиденье «роллс-ройса». Под мышкой у него была куча газет, в зубах — сигара. Мне он даже не кивнул.
Я знал, куда ему нужно, поэтому не стал терять времени на расспросы, а, усевшись рядом с шофером, велел ехать и Сорренто, да поживей.
Меня несколько удивило, что Джун Чалмерс с нами не поехала. Со своего места я хорошо видел Чалмерса в зеркале заднего обзора. Он просматривал газеты быстро и внимательно, а прочитав то, что его интересовало, бросал их одну за другой на пол автомобиля.