Обзор на несколько секунд закрыла проходившая мимо группа арабов, громко разговаривавших высокими гортанными голосами, потом тележка, доверху нагруженная какими-то картонными ящиками… Когда я вновь увидел стойку регистрации, последним в очереди стоял Захаропулос, он же Пельтекис — я слишком хорошо помнил смазливую физиономию со снимка, чтобы ошибиться. Рядом с ним, спиной ко мне, стояла женщина.
Дмитрий был одет в темно-синюю куртку с узким меховым воротником, джинсы и светло-коричневые, кажется, замшевые, зимние ботинки. Он держал в руке дипломат, а у его ног стоял небольшой чемодан на колесиках с выдвинутой ручкой. На его спутнице было бежевое полупальто с капюшоном.
«Ну, вот и неуловимая София, — подумал я. — Определенно, ее возникновение в зале аэропорта является не менее загадочным, чем ее исчезновение. Интересно, где она отсиживалась все это время? И почему?»
Чем больше человек раздумывает перед решительным поступком, тем меньше в нем остается уверенности — эту истину я усвоил давно.
И я шагнул в его сторону.
Шагнул — и остановился.
Потому что как раз в этот момент спутница Дмитрия повернулась ко мне. Потрясение, которое я испытал при этом, было сродни тому шоку, что вызвало у меня сообщение Теодориду о предательстве мужа Инны.
Потому что передо мной была совсем другая женщина!
Во-первых, старше. Во-вторых, у нее начисто отсутствовал тот правильный овал лица, что был на фото Софии. Лицо этой женщины, напротив, было вытянутым, как у актрисы Юлии Рутберг, хотя и не лишенным привлекательности. У нее были длинные волосы, хотя, конечно, они могли оказаться и париком — в этих вещах я не силен. Губы, в отличие от пухлых губ Софии, были тонки, плотно сжаты и говорили, наверное, о жесткости характера и уверенности в себе. Но в целом это была красивая женщина.
Нет, эта особа никак не могла быть Софией Стефану — ни один пластический хирург не смог бы перекроить внешность так основательно.
Весь мой анализ занял не более трех секунд. Еще через две я стоял перед ними.
— Простите, можно вас на минуту?
Дмитрий удивленно взглянул на меня. Искорка тревоги мелькнула в его глазах.
— А в чем дело?
— Мне надо с вами поговорить.
Он поколебался, потом полез во внутренний карман, вытащил билет и паспорт. Отдал своей спутнице.
— Я сейчас.
36
— Ну? — недружелюбно произнес он, когда мы удалились шагов на двадцать и остановились у бесхозной багажной тележки.
— Привет от Инны, Дмитрий.
Он вздрогнул и отшатнулся от меня, словно ожидая удара. Через секунду или две самообладание вернулось к нему — в какой-то степени. Не очень убедительно он попытался разыграть удивление.
— Какой Инны?
«Весь мир — театр, и люди в нем — актеры, — сокрушенно подумал я. — Шекспир, кажется? Только вот некоторые — актеры довольно посредственные».
— Какой, говорите? Вашей жены.
— Я не знаю…
— …никакой Инны, — закончил я за него. — Бросьте. У нас с вами получается вроде как сцена из второсортного детектива — так что все известно наперед. Сейчас вы скажете, что я вас не за того принял, потом, что я сумасшедший, потом пригрозите вызвать полицию. Но мне кажется, поднимать шум — не в ваших интересах, Дима Захаропулос. Хотя нет, сейчас вы, кажется, Пельтекис, да?
Своим коротким монологом, точнее, его последней Фразой, я послал своего визави в нокдаун.
Какое-то время он лишь таращился на меня, не в силах произнести ни слова. Краска сходила с его лица постепенно и оставляла небольшие красные пятна, словно кто-то несколько раз шлепнул его по физиономии.
— Что… что вы?..
— Что вы хотите? — снова пришел я к нему на помощь. — Что я хочу? Просто поговорить. И прошу вас: мне не задавайте никаких вопросов, я все равно не скажу, как отыскал вас. Примите это как данность.
— Хорошо, — глухо произнес Дмитрий, очевидно, осознав, что проиграл. — Пойдемте… сядем где-нибудь.
Он махнул своей спутнице, постучал пальцем по циферблату часов и показал растопыренную пятерню.
— Боюсь, пятью минутами дело не обойдется, — заметил я.
Он бросил на меня неприязненный взгляд и промолчал. Мы направились в сторону свободных сидений. Только сейчас я заметил, что он слегка прихрамывает на левую ногу.
— Почему вы бросили ее, Дмитрий? — спросил я, когда мы сели.
— Скажите, по крайней мере, кто вы такой.
— Знакомый Инны.
— Это она вас послала?
— Да, — ответил я.
Он долго-долго молчал. Его рука, лежавшая на колене, чуть дрожала. Он сунул ее в карман.
— С Инной… просто в какой-то момент я понял, что у нас все кончено. Да, у нас было. Прошло. У наших отношений не было будущего, вы понимаете?
— Вы осознали это, когда нашли монеты? — насмешливо поинтересовался я.
— Какие монеты?
— Да бросьте вы! — с досадой произнес я. — Мы, кажется, договорились.
— Хорошо, не буду… Нет, я осознал это много раньше. Вы знаете, что у нас… у нее не могло быть детей? Какой-то там неудачный аборт в молодости — и все, приговор на всю жизнь. Она мне не сказала, скрыла. А я-то строил планы, хотел двоих: мальчика и девочку… Я, если вы заметили, уже не так молод. Первая жена могла — но не хотела, боялась, что это поставит крест на ее карьере. Для любого нормального человека дети — это и есть будущее. Да, мы были с Инной очень близки — какое-то время. Когда я остался без работы, жили на ее зарплату да на пенсию отца. Как говорится, трудности сближают. Но должна сближать — любовь. Если честно, последние годы я жил с Инной… как бы по привычке. А потом эти старые письма из Греции. Сначала, конечно, мы не поверили… но оказалось — все правда. Судьба дала мне шанс начать сначала.
— Вам дала, а у нее — отобрала?
Дмитрий не ответил.
— Инна по-прежнему любит вас и ждет… ждала. Она с самого начала не верила, что вы погибли. Понимаете — чувствовала сердцем? Вы знаете, с каким трудом она достала деньги, чтобы послать меня сюда? Что она заложила ювелирные украшения своей матери?
— Да, наверное, я виноват — в какой-то степени. Послушайте, не знаю, как вас…
— Игорь.
— Послушайте, Игорь. Я вышлю ей деньги, в самое ближайшее время, переводом, по «Вестерн юнион» или еще как. Передайте, что обязательно вышлю. И напишу.
— Ей были нужны вы. Инна готова была плюнуть на эти сокровища, лишь бы вы вернулись живым.
Дмитрий опустил голову и упрямо повторил:
— Я начну все сначала.
— С этой женщиной?
— С этой, — с вызовом подтвердил он.
— Кто она?
— Зачем это вам?
— Да в общем-то незачем, — честно сказал я. — Просто хочу расставить все точки над «i». Лично для себя.
— Иными словами, дорисовать мой портрет законченного подлеца? — криво усмехнулся он. — Валяйте, рисуйте. Эта женщина ухаживала за мной в клинике, там мы и познакомились. Она тоже понтийка, — он помолчал, потом хотел еще что-то добавить, но передумал. — Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство.
Ну, вот и все.
Мне удалось посмотреть ему в глаза. Заглянуть в его душу — не уверен. Но если он говорил искренне, мне не хотелось судить его слишком строго, потому что, положа руку на сердце, я понимал, что и моя жизнь без оболтуса Севки выглядела бы совсем по-другому: дети, как ни верти, обеспечивают своим родителям некую иллюзию бессмертия. А бессмертие — это все-таки лучше, чем уход в никуда.
Особенно остро я почувствовал это прошлой бессонной ночью.
Оставался еще один вопрос — не то чтобы он имел особое значение теперь, когда я нашел Дмитрия и мог считать свою миссию выполненной, но… Появление «под занавес» неизвестной женщины требовало хоть какого-то объяснения отсутствия известной.
— А где София Стефану?
— В Германии, — как-то чересчур поспешно проговорил он, словно ждал подобного вопроса.
И эта поспешность показалась мне подозрительной…
37
В этот самый момент мне в голову пришла шокирующая мысль.
Не исключено, что я разговариваю с убийцей.
С самого начала мне казался странным и необъяснимым факт исчезновения Софии. Что-то здесь не срасталось: встретив Захаропулоса, обнаружив половину карты на своей иконе, она тут же уезжает в Германию? Могла ли девушка добровольно отказаться от участия в поиске сокровищ — вроде как махнуть рукой на свою долю?
И вдруг все встало на свои места. Пребывание в жестком цейтноте — а мое общение с Дмитрием было ограничено всего лишь несколькими минутами, и время стремительно истекало — заставило мой мозг трудиться на повышенных скоростях.
Владелица магазина сувениров на Самотраки рассказала об обнаружении разложившегося женского трупа — а Теодориду упоминал о том, что во время их первой встречи Захаропулос был во взвинченном, напуганном состоянии. Тогда я подумал, что Дмитрий просто боялся засветиться с этими монетами и что, сломав ногу, он решил отлежаться в больнице подальше от Александруполиса по этой же причине. Но что если это был еще и другой страх — страх быть обвиненным в убийстве? Не поэтому ли он выступал против своей вторичной поездки на Самотраки, а журналист не мог понять, в чем дело? Гм… а еще говорят, что преступника тянет на место преступления.
Конечно, все могло оказаться случайным совпадением, а найденные останки могли принадлежать совсем другой женщине. Я ничего не мог утверждать на все сто процентов, у меня были лишь смутные догадки и предположения, но если они были верны, это значило, что человек, которого безумно любила Инна, стал убийцей!
Бывает, что и блеф — благородное дело: все зависит от конкретной ситуации. Мне показалось, что это как раз тот самый случай.
— Облегчите душу, Дмитрий. Мне кажется, вы уже убедились, что мне и так известно немало.
— Не понимаю, о чем вы, — вяло огрызнулся он.
— На Самотраки на днях обнаружен труп Софии.
Он вздрогнул и бессильно уронил плечи. И правая коленка его стала подпрыгивать, будто некий невидимый невропатолог принялся безостановочно стучать по ней своим молоточком.