– Странный? Насколько?
Я давно хотел узнать, как он ответит. Хотя мне все равно потребовалось время, чтобы наконец спросить:
– В чем для тебя смысл жизни?
– Это что за внезапная философия? Мы прям становимся похожи на настоящий литературный кружок! – насмешливо хмыкнул Кадзуя. Но, увидев, как я серьезен, собрался с мыслями: – Жизни, говоришь?.. Я не уверен, что у жизни есть смысл… Но, наверное, люди как раз и живут, чтобы его найти? Не знаю!
Он смущенно фыркнул и отвел глаза.
Я не отводил:
– И что же, он найдется по ходу жизни?
– Фиг его знает. У кого-то да, у кого-то нет, наверно. Правда, не знаю.
Я невольно улыбнулся, насколько он ответил в своем духе. Сколько раз я задавал похожий вопрос – все сказали что-то свое, и это интересно. А я бы, наверное, так и не нашел ответа, даже если бы пожил подольше.
– Немного изменю формулировку. Вот ты – зачем живешь?
Кадзуя сложил руки на груди и задумался.
– Гм-м. Живу, потому что не хочу умирать, пожалуй. Мне еще столько всего хочется попробовать. Вот и живу. Как-то так!
– В твоем духе, – ответил я.
– Но знаешь? – продолжил он. – Жизнь похожа на то, как пишутся книги. Сам определяешь, о чем будет текст, и хотя не знаешь, куда идешь, но только от тебя зависит, будет конец счастливым или трагическим. Мне кажется, надо прожить так, чтобы за короткий срок новеллы как можно эффективнее распорядиться главным героем, то есть собой, чтобы она закончилась на позитивной ноте. Правда, что я понимаю… – добавил он в конце.
В принципе, логично, что Кадзуя, который в качестве хобби пишет книги, считает именно так. А как же его собственная жизнь? Когда умираешь таким молодым – это счастливый конец? Конечно, счастье не в длине срока, но Кадзуе он выпал совсем уж короткий. Что касается повести моей жизни, то у нее финал точно безрадостный.
Та девочка в больнице сравнила жизнь с картиной, Кадзуя – с книгой. Какой-нибудь бейсболист наверняка привел бы бейсбольную метафору, а музыкант – музыкальную.
Но Кадзуя еще не закончил.
– Хотя, знаешь, когда у меня книга не идет, я возвращаюсь на предыдущую страницу и все переписываю, а с жизнью такой номер не пройдет. Пожалуй, не самое удачное получилось сравнение, – невесело усмехнулся он.
Как про меня сказано. Что бы я отдал, лишь бы только перелистнуть назад страницы и спасти Акари, которую сам же погубил, но это невозможно. В нашей жизни нельзя переписать ни минуты, ни секунды. И здесь с литературой самая большая пропасть.
– Я иногда думаю: почему я тогда не умер?
Это он, наверное, про автобус. Они с Акари в тот год учились в одной параллели, но Кадзуя пережил аварию. Он тоже состоял в школьном совете и тоже сидел в носовой части, однако каким-то чудом отделался царапинами. В тот миг, когда автобус столкнулся с бензовозом, Кадзуя как раз нагнулся достать чего-нибудь пожевать из сумки. В этой позе он легче принял удар, и врачи даже удивлялись, как это он избежал хоть сколько-то серьезных травм.
– Можно, конечно, сказать, что мне просто повезло, но я думаю, что, может, это все-таки не просто так.
Кадзуя единственный выжил из представителей школьного совета, поэтому я не удивлен, что он видит в этом некий перст судьбы.
– Раз не просто так – то, получается, зачем?
Друг по-прежнему держал руки скрещенными на груди.
– Не знаю, поэтому так напряженно и ищу. Наверное, пойму по ходу дела. Так что мне пока рано умирать, – ответил он, нахмурившись.
От его слов меня пробрала дрожь, но тут в кабинет как раз зашла Куросэ.
– Привет! – тут же заулыбался Кадзуя.
– Ага, – пробурчала она в ответ, оглядела нас обоих и заняла свое место.
Полагаю, дымка, которую она видела за нашими спинами, уже совсем сгустилась.
– Куросэ-тян, напомни, во сколько мы завтра встречаемся?
– В девять утра на станции.
– Точно! Принял.
Уточнив детали завтрашней встречи, Кадзуя закрыл крышку ноутбука. Возможно, сегодня мы в последний раз собрались все вместе в кабинете. Меня грызла острая тоска, и я бы хотел еще немного вот так посидеть, но друг спрятал ноутбук и поднялся на ноги.
– Пора мне. До встречи!
Я лишь беспомощно проводил его взглядом. На миг я увидел в нем Акари, и сердце пропустило удар: душу пронзила та же боль, как когда девочка села в автобус.
– Это Кадзуя написал? – спросила Куросэ, указывая на конверт передо мной.
– Да. А что?
– Дай-ка почитать. – Она вытянула длинную, тонкую руку, сцапала рукопись и вытащила ее на свет. Молча села за чтение.
Я, в свою очередь, начал новую книжку.
Где-то через полчаса я услышал сдержанное шмыганье. Кажется, Куросэ дочитала, и теперь у нее по щекам катились слезы.
– Ты чего? Неужели настолько растрогало? – спросил я, забирая у нее рукопись, и девушка чуть заметно кивнула.
Рассказ, конечно, душещипательный, спору нет, но не до слез же!
– Просто сразу вас двоих вспомнила… – прорыдала она, размазывая слезы. – Вот бы ты тоже, как главный герой…
– Не. Я сильно сомневаюсь, что в жизни все будет так просто.
– Так, значит, завтра отсидишься дома? – Куросэ недовольно на меня зыркнула.
Вместо ответа я поднялся с места:
– Мне пора. Удачи завтра.
– Ты уже домой? Неужели ты правда бросишь Кадзую-куна на произвол судьбы?
– Просил же помягче выбирать слова… Я его не бросаю, я его провожаю. Из дома.
Вслед мне, стоило коснуться двери, полетело:
– Бесхребетный! Бестолочь!
– Говори что хочешь, – огрызнулся я, заткнул уши и вышел.
А то я сам не знаю, что я трус и толку от меня никакого. Мне страшно. Страшно увидеть, как не станет моего лучшего друга. Но, поскольку я трусливая и бестолковая душонка, мне его все равно не спасти.
Всю ночь я так нормально и не сомкнул глаз. С самого пробуждения вернулась и моя новая постоянная спутница – головная боль. Едва перевалило за пять утра. Меня не только голова мучила: весь организм, казалось, сломался, и даже выползти из постели стоило мне больших трудов.
Утро первого декабря выдалось морозное, и, раздвинув шторы, я обнаружил, что снаружи чуть порошит.
– В такой день – и первый снег… – пробормотал я под нос.
Не то чтобы землю замело. Снежинки порхали в воздухе, а осев на дорогу, тут же таяли.
Я забрал конверт с рассказом со стола и присел на кровать. Я перечитывал его вчера весь вечер и теперь продолжил. Раз за разом листал рукопись, пока листы совсем не смялись.
«Все-таки, – в который раз подумал я, – мне не стать таким, как главный герой».
Мы с ним в чем-то похожи, но кое в чем радикально отличаемся.
А именно – ему хватает смелости на первый шаг. Некоторые жизни я бы спас, если бы только не застывал на месте от нерешительности. Лучше бы моя сила досталась какому-нибудь справедливому человеку.
Наконец я убрал помятые листы обратно в конверт и вернул его на стол.
Шел девятый час. Если предположить, что Кадзуя погибнет в аварии, то самый опасный момент – когда он будет добираться на место встречи.
Мне внезапно живо представилось, как его сбивает машина. В ушах завизжали шины. Я увидел, как взлетает обмякшее, будто тряпичное, тело. Даже почувствовал запах крови так явственно, что меня чуть не стошнило. Слишком ярко пылала перед глазами картина, которую я увидел въяве всего месяц назад, только вместо Саяки перед мысленным взором вставал Кадзуя. И все же… раз такая ему на роду написана судьба, то ничего не поделаешь. Я успокоил себя все теми же словами, переоделся и вышел погулять, чтобы развеяться.
Под снежком я добрался до станции. Интересно, Кадзуя еще жив? Раз они договорились встретиться в девять, то он, скорее всего, как раз вышел из дома. Может, Куросэ его даже поджидает в засаде.
Я вышел на платформу и вскоре сел в поезд. Устроившись на свободном месте, проверил часы. Уже девять. Как они там, встретились? Куросэ бы, наверное, написала, если бы что-то пошло не так. Значит, наверное, пока все в порядке. Сколько я себе ни напоминал, что меня это все не касается, мысли упрямо возвращались к друзьям.
Вышел на нужной станции и пошел к бабушке в больницу, а то я совсем бросил ее с тех пор, как увидел цифры. Хотелось поговорить еще хоть раз напоследок.
По дороге я посматривал то на часы, то на экран телефона: вдруг что-то написали? Наверное, они уже шли в кинотеатр.
Вскоре после цветочного магазина показалась и больница. Самая большая в городе – говорят, из некоторых палат даже видно летний фестиваль фейерверков.
В коридорах, несмотря на будний день, царило давящее на нервы оживление, и я постарался как можно скорее прорваться к лифту.
В комнате отдыха на четвертом этаже несколько пациентов смотрели телевизор и болтали. Честно говоря, шум меня раздражал.
Девушку, которая тут постоянно рисовала, я не увидел. Ей тоже остались считаные дни. Наверное, бедняжке уже не до рисунков. Я пошел дальше, к бабушкиной палате.
Бабушка, разумеется, читала очередную толстую книжку. Две цифры – 83 – колебались над ее головой, не давая отвести от них взгляд. Ну и черт с ними.
– Какие гости! Устраивайся, – привычно улыбнулась бабушка, когда меня заметила.
– Привет. Что читаешь?
– Английское фэнтези. Очень интересно, дам тебе почитать, когда закончу.
– Угу, спасибо, – ответил я, но голос плохо слушался: мне не суждено прочитать эту книгу.
– Вот, угощайся. – Как обычно, бабушка предложила мне печенье. У меня с самого утра во рту маковой росинки не было, так что я с готовностью взял три штучки. – Погоди-ка, а сегодня разве выходной? Как же школа?
– У нас годовщина ее основания.
– Вон оно что.
Даже во время разговора я то и дело косился на телефон. И каждый раз облегченно переводил дух: Куросэ все еще не писала.
Минут через двадцать я решился задать бабушке вопрос, которым в последнее время всех мучил:
– Бабуль, слушай. Скажи, зачем ты прожила жизнь?
– Что это вдруг за вопросы такие? – неловко улыбнулась она, как всегда, когда я капризничал.