Впервые за несколько дней я полностью распахнул шторы, и в комнату пролился солнечный свет.
За окном, на сколько хватало глаз, простиралось голубое небо, и меня такая погода в первый день новой жизни более чем устраивала.
Ополоснув лицо и вытерев его полотенцем, я поднял глаза на зеркало. Встретился взглядом со все таким же изнуренным парнем, но на лицо, кажется, вернулось немного красок. Нормальное, живое лицо. Наверное, разогнал вчера кровь долгой прогулкой.
Но главное отличие – над головой. Ненавистные цифры, на девяносто девять дней приставшие ко мне, как репей, наконец растворились. И, совершенно счастливый, я наконец улыбнулся своему отражению.
– Утречко! Я с сегодняшнего дня возвращаюсь в школу! – объявил я, как только вышел из ванной, маме, которая готовила завтрак.
На секунду у нее округлились глаза, а потом она расплылась в улыбке:
– Да? Тогда я сейчас состряпаю тебе с собой обед. Кстати, мне кажется, или к тебе немножко вернулся румянец?
– Может быть… А я вчера сходил к дедушке на могилу.
– А? На могилу? Чего это ты вдруг?
– Да просто подумал, что давно не был… Надо будет как-нибудь вместе наведаться, и, если получится, с бабушкой. – Я улыбнулся озадаченной маме и уселся за стол.
Надо будет с ними обеими поговорить по-человечески. Рассказать, как погиб дедушка.
Уверен, и мамино мнение о нем исправится, и бабушка обрадуется, узнав правду. И больше всего я радовался, что смогу рассказать им о той стороне его жизни, которую они обе не знали. Я уже предвкушал, как они удивятся, услышав, как на самом деле обстояли дела.
После завтрака я переоделся в форму и пошел в школу. Мышцы после вчерашнего ломило, так что я еле крутил педали, но от боли чувствовал себя только живее.
Наверное, прозвучит патетично, но каждая секунда дня, которого я не должен был увидеть, наполняла меня восхищением. Вон пролетела ворона, а вон стоит дерево с опавшими листьями, а навстречу дует такой приятный холодный ветер – я бы ничего этого не увидел, ничего не почувствовал, если бы умер вчера. Я снова от всего сердца обрадовался, что до сих пор жив.
Пока я крутил педали в переизбытке чувств, впереди показался мальчик с четырьмя портфелями. Один висел на спине, другой – на животе, еще два он нес в руках и каждый шаг пошатывался. Над головой горело 11.
Я уж было проехал мимо, но опомниться не успел, как нажал на тормоз. Обернулся. Мальчик натянул на глаза кепку, опустил голову и явно меня не замечал.
– Тяжелые, наверное, портфели! – обронил я, и мальчик испуганно вскинул заплаканное лицо. – Ну-ка, давай помогу.
Я спустился с велосипеда, забрал портфели у него из рук и снял тот, что висел спереди. И правда тяжеленные! А уж как он, такой маленький, их тащил…
Два портфеля поместились в корзину, а третий я повесил на левое плечо.
Мальчишке сказал:
– Залезай! – И похлопал для убедительности по багажнику.
Бедняга смотрел на меня квадратными глазами и распахнул рот.
– Не зевай! Опоздаем. Я тебя подброшу.
Мальчик неуверенно кивнул и вяло вскарабкался ко мне за спину. Несчастным натруженным ногам пришлось тащить дополнительно младшеклашку и четыре портфеля в придачу, но велосипед все-таки кое-как тронулся. По пути мы миновали трех сверстников моего пассажира, которые ничего не несли, и я громко зазвенел колокольчиком.
Перед воротами школы я ссадил мальчика и отдал ему его груз.
– Если прямо им не скажешь, что больше не будешь ничего таскать, они не отстанут!
Школьник отвел глаза и закусил губу.
Я снова перекинул ногу через раму и кинул напоследок:
– Завтра опять подвезу, так что смотри не умирай!
Мальчик впился в меня изумленными глазами. Губы его задрожали, как будто он силился что-то сказать, но я торопился на электричку, так что пришлось поднажать на педали.
Тем не менее я услышал вдогонку тихое «спасибо». Я затормозил, обернулся, и мальчик мне робко улыбался.
Не знаю, достигну ли я таких же высот, как дедушка, но по крайней мере сделаю все возможное, чтобы цифры над головой этого мальчугана исчезли.
Я устремился к станции, молясь по дороге, чтобы они пропали уже завтра.
Впервые за три с лишним месяца я раскрыл тетради и учебники. Я силился наверстать упущенный материал и исписывал чистые листы убористыми знаками. Старался запоминать на уроке столько, сколько упихивалось в голову.
Глазом моргнуть не успел, как занятия кончились. Как только отзвенел звонок, я покидал все в сумку.
Южный корпус, третий этаж. Я отправился в кабинет литературного кружка.
Внутри царила тишина. Репетиции группы и странные завывания из лаборатории оккультных исследований стихли до окончания итоговых контрольных. Я занял привычное место и огляделся по сторонам.
С тех пор как к нам вступила Куросэ, с полок исчезла вся пыль. Кадзуя постоянно оставлял за собой пакетики из-под закусок, крошки и банки. Теперь его нет, и въедливой Куросэ, которая обожает наводить чистоту, возможно, станет скучновато. Из дел осталось разве что заполнить новый сиротливый стеллаж книгами.
Скрипнула дверь, и на пороге выросла вторая участница кружка. Она бросила на меня смущенный взгляд и присела за ту же парту, что и обычно. Робела, видимо, потому что я ее вчера обнял в порыве чувств. Лицо обдало жаром, и я тоже неловко отвернулся.
– В кружке остались только мы… – заметила девушка, доставая из сумки книгу, завернутую в дополнительную обложку.
– Да, жалко. Теперь, наверное, нас закроют.
– А, нет, за это не переживай. Я уже говорила с куратором.
– О чем?
– Что до нашего выпуска Кадзуя будет считаться участником кружка. – Куросэ сдержанно улыбнулась и добавила: – Учителя не возражают, так что литературному кружку быть.
– Ого. Ну и замечательно.
– Угу.
Я тоже достал из сумки книгу и покосился на ту, что читала Куросэ. Наверняка опять саморазвитие. Судя по вороху торчащих во все стороны закладок.
– Кстати, я же у тебя тоже хотел спросить.
– Что? – Она закрыла томик и подняла на меня глаза.
Мы в последнее время нередко оставались наедине, но не успели поговорить на одну тему.
– А ты зачем живешь?
Уж кто, как не Куросэ, любительница мотивирующей литературы, лучше всех мне ответит, в чем смысл жизни. Может, она хотя бы отчасти поняла ответ на вопрос, над которым я бился последние три месяца.
– Кадзую-куна тоже спрашивал? – хихикнула Куросэ, и я честно ответил:
– Да.
– Он за тебя переживал. В день, когда его не стало, он мне сказал, что тебя явно что-то гложет.
– Ого…
– Я… – вымолвила Куросэ и остановилась. Видимо, подбирала слова, а я внимательно смотрел, как ее взгляд блуждает по комнате. – Я не знаю.
– А? – Она столько времени молчала, и такой ответ?
Девушка серьезно поглядела на меня:
– Не знаю, но что-то такое у меня засело в душе, что иначе я жить не могу. Хотя сама не понимаю что.
Что ж, наверное, тоже один из возможных ответов. Наверное, на такой вопрос каждый отвечает по-своему. А может, и вовсе не стоит искать никакого ответа.
– А ты, Арата-кун? Зачем живешь?
Она меня огорошила, и я умолк. Я только спрашивал, а собственные мысли еще ни разу не формулировал. Куросэ не сводила с меня глаз и ждала, что же я скажу.
– Я тоже не знаю. Но еще будет время подумать.
Пока что ничего другого в голову не идет. Теперь, когда вся жизнь еще впереди, я неспешно заполню картину штрихами или напишу свою историю.
Одно я знал точно: чтобы найти ответ, надо жить. Значит, пока рано сдаваться. Даже если вдруг над моей головой опять зажгутся цифры, я буду спасаться от смерти, пока не пойму, ради чего я все-таки жил. А потом уже можно и упокоиться с миром.
Остаток времени мы молчали, уткнувшись каждый в свою книгу. Без Кадзуи у нас в кабинете все-таки слишком гнетущая тишина. Что бы я отдал, чтобы мы все вместе прозанимались тут все три года до выпускного! Чтобы Кадзуя еще немного попредседательствовал в нашем литературном кружке. Вот было бы счастье.
Я глядел на пустующее место и размышлял о том, что могло бы быть, и тут зазвенел звонок. Зимой внеклассные занятия заканчивались раньше. Пусть я хотел еще немного почитать, но пришлось закрывать книги и собираться.
– По домам? – спросила Куросэ.
– Ага.
Мы как ни в чем не бывало миновали коридор, школьные ворота: Куросэ шла рядом и вела велосипед. Солнце только село, и небо, окрашенное багрянцем, казалось чьей-то ожившей фантазией.
– Арата-кун, ты как будто переродился.
– Разве? – переспросил я, переводя на нее взгляд.
– Наверное, это неудивительно, но до вчерашнего дня твои глаза казались мертвыми, ты ходил мрачнее тучи, а теперь у тебя лицо прояснилось, как чистое небо. Такой ты и есть обычно, да?
– Наверное. Когда я увидел цифры, то поставил на себе крест и ходил в несколько раз угрюмее, чем всегда. Но лично я считаю, что в основном переменился не потому, что угроза миновала, а потому, что в моей жизни теперь есть ты.
– Чего? А я-то тут при чем? Я же ничего такого… Правда?
– Правда, – улыбнулся я недоумевающей Куросэ.
Она озадаченно склонила голову набок:
– Ничего не поняла, но рада, если от меня правда была польза. – Она робко улыбнулась.
– Ой!
В Куросэ чуть не врезался встречный велосипедист. Она бы упала, но я успел ее подхватить до падения. Ее собственный велик вырвало из рук, и он отлетел на дорогу, но, к счастью, не попал под машину.
– Ты в порядке?
Паренек, который чуть не сбил ее с ног, на вид девятиклассник, звонко извинился и укатил дальше.
– Я в полном порядке. Но если б не ты, могла проститься с жизнью! – серьезно призналась она.
– Глупостей не говори, – пригрозил я и отпустил ее.
Из корзины велосипеда выпала сумка, а оттуда по дороге рассыпались книги. Видимо, эта растяпа забыла застегнуть молнию. Я помог все собрать.
«Как подойти к любимому мальчику», «Любовь и страсть», «Отношения для чайников». Самодельные обложки послетали, и миру явились названия припасенных Куросэ изданий.