И Роберт тоже будет любить малыша, призналась она себе, взглянув на него, пока он сворачивал с главной улицы на узкую пыльную дорогу, ведущую к вилле.
Время суток и тосканский зной меняли кирпичный цвет стен дома на более мягкий, высветленный оттенок, где-то между розовым и терракотовым. Жалюзи, теперь закрытые из-за полуденного солнца, светились белизной Местный фермер, которого Сильвия, оставшись вдовой, наняла присматривать за ее владениями, похоже, недавно обновлял фасад, решила Шарон, заметив блеск свежей краски.
Роберт остановил машину и вышел. Шарон неуверенно последовала за ним.
— Марк должен был приготовить для нас кое-какие припасы, — сказал Роберт, имея в виду фермера. — Если нет, то я тебя ненадолго оставлю. Ты располагайся, а я съезжу в деревню и кое-что привезу. Есть что-нибудь особенное, чего бы тебе хотелось?
— Только воды, — сказала Шарон чуть-чуть поморщившись. Ее рот был сух, все тело, казалось, пропиталось дорожной пылью. Жара и ее собственное внутреннее напряжение привело к довольно сильной головной боли.
Надев темные очки, чтобы избавиться от солнечного марева, она заметила, что Роберт нахмурился.
— Лучше тебе укрыться от жары в доме, — сказал он ей.
— Я беременна, Роб, вот и все, — ответила она раздраженно. — Не о чем беспокоиться. Ты ведь не из-за меня беспокоишься, — заключила она с горечью. — Тебе же наплевать, что со мной происходит.
— Чего ты от меня хочешь?
Шарон внутренне сжалась, услышав в его голосе агрессивность.
— Мы оба знаем, что тебя в действительности раздражает, Шарон, — мрачно произнес Роберт, — и что это не мое так называемое «беспокойство». Ради Бога! — воскликнул он. — Я знаю, что я не Фрэнк, но когда же ты, черт побери, повзрослеешь и поймешь, что… — Он замолчал, потирая шею и щуря на солнце глаза. — Пошли в дом, — сказал он ей, поворачиваясь к входной двери.
Шарон в молчании следовала за ним, осмотрительно держась на расстоянии, пока он отпирал старую деревянную дверь. Внутри царила благословенная прохлада.
Пока Роберт открывал жалюзи, Шарон пошла на кухню. Марк, безусловно, побывал там, о чем свидетельствовала стоявшая на кухонном столе коробка с продуктами. Заглянув в нее, Шарон с благодарностью разглядела ветчину местного приготовления и свежие отборные помидоры, внезапно ощутив неописуемый голод.
— Ага, тебе бы этого хотелось, да, малыш? — поддразнила она ребенка, высказывая свои мысли вслух. От вида и аромата свежеиспеченного домашнего хлеба у нее потекли слюнки. — Ты собираешься стать таким, как твой папочка, и полюбить свои итальянские корни? — засмеялась она, чувствуя, что усталость исчезла и тело ее расслабилось, отбросив напряжение от постоянного присутствия Роберта.
Было что-то новое в том, что она только что ощутила, в этом словесном общении с ребенком.
— Ну, не надейся, что я стану сумасшедшей итальянской мамочкой и буду баловать тебя, — в шутку предупредила она. А затем обернулась и вспыхнула, обнаружив, что на пороге стоит Роберт.
Как долго он там находился? Достаточно для того, чтобы услышать все ее глупости, решила Шарон и привычно приготовилась к бою.
— Во всех книгах говорится, что очень важно общаться с ребенком еще до его рождения, давать ему знать, что ты рядом и заботишься о нем, любишь его.
— И ты любишь его… или ее?
— Он или она — это мой ребенок… Как я могу его не любить? — вспылила Шарон.
— Твой ребенок — это и мой ребенок тоже, — напомнил ей Роберт. — Такие вот дела, почтенная миссис Дуглас… Позволь предупредить тебя на всякий случай, вдруг ты попытаешься вообразить, что отец ребенка — мой брат, так же как ты воображала его своим любовником…
— Марк, кажется, забыл купить нам молока, — попыталась Шарон перевести разговор в другое русло, быстро отворачиваясь, чтобы он не увидел, как пылает ее лицо.
— Шарон… — угрожающе произнес Роберт.
— Нет… Нет, я никогда не смогу вообразить Фрэнка отцом моего… нашего ребенка, — непроизвольно поправилась она. — Ни я, ни кто другой.
Какое-то время Шарон отвлеченно стояла у окна. Внезапно прежняя боль безжалостно охватила ее душу.
— Но Роберт, как же мы все-таки выдержим это? — резко спросила она, обернувшись к нему. Ее глаза выдавали гнетущее страдание. — Мы ведь не любим друг друга. — Голос ее задрожал. — Мы даже не питаем друг к другу симпатии…
— Мы выдержим это, потому что должны — ради него или нее, — сумрачно произнес Роберт, выразительно взглянув на ее живот. Он перебросил ключи от машины из одной руки в другую. — Я занесу вещи наверх и потом съезжу в деревню за водой. Оставлю твой багаж в главной спальне. Я буду спать в другой…
На вилле были только две спальни, одна чуть побольше — ее называли главной, другая поменьше. Ванная была только одна, и чтобы попасть в нее тому, кто жил в маленькой спальне, нужно было обязательно пройти через главную. Сильвия раньше всегда говорила, что обязательно устроит вторую ванную, но до этого у нее так и не дошли руки.
Не дожидаясь ответа, Роберт направился к двери.
Позади виллы располагался затененный вьющимся виноградом внутренний дворик. Тем летом, когда Шарон жила здесь со своими родителями, они почти всегда ели там. Как, ради всего святого, она собирается вытерпеть эти две недели здесь наедине с Робертом? Если она не может вынести даже мысли о том, чтобы провести вместе две недели, то как она собирается жить с ним всю последующую жизнь? Утомленная, она пошла наверх.
Жена Марка, согласно пожеланию Роберта, приготовила им две отдельные постели. Что подумала эта шустрая, глазастая бабенка о молодой паре, собирающейся провести свой медовый месяц в разных спальнях? Шарон вяло размышляла об этом, стаскивая одежду, чтобы смыть с себя в душе дорожную пыль. После она тщательно привела себя в порядок перед зеркалом и легла в кровать под душистые, пахнущие лавандой, прохладные простыни.
Шарон удовлетворенно улыбнулась себе, натянув платье из тонкого батиста, и взглянула в окно. Небо было прекрасного чисто-голубого цвета, обещая еще один солнечный день.
Она почувствовала это, когда поправляла складки платья. Короткое слабое ощущение, словно лепесток цветка коснулся ее кожи. Она сразу поняла, что это, и непроизвольно позвала Роберта.
— Скорее!
— Что такое? Что случилось? — немедленно откликнулся он, распахивая дверь в спальню и замерев на пороге.
Какое страшное испытание — быть здесь вдалеке от всех наедине с Робертом, Она готовилась к тому, что это обязательно выявит всю порочность их отношений, подтвердит заведомую противоестественность их совместной жизни. Неудивительно, время в Тоскане летело так быстро…
Ее тело, утомленное испытаниями предсвадебных недель, стремилось лишь расслабиться, насытиться живительным воздухом и солнечным светом. Инстинкт требовал от нее не сосредоточиваться на своей антипатии к Роберту, но беречь и лелеять новую, с каждым днем набирающую в ней силу жизнь. Да, временами у нее сердце разрывалось из-за того, что она потеряла, из-за того, чего у нее никогда не будет, чего они оба лишились, приговорив себя к браку без любви… Тогда ее мучило безысходное, смутное чувство утраты и отчаяния.
Как ни странно, не о Фрэнке думала она в такие минуты — его образ, память о нем, которые она бережно хранила с раннего отрочества, казалось, больше не спасали ее в тяжелую минуту.
— В чем дело? — повторил Роберт уже поспокойнее.
Она бессознательно залюбовалась тем, как прекрасно смотрится он в легких светлых шортах и белой футболке. Голые, до черноты загорелые ноги, такие сильные для человека, работающего за письменным столом, руки… Шарон вдруг ощутила незнакомое острое чувство.
Ей показалось, что она вдруг увидела его совершенно иначе, словно вошла в заветную комнату, где все знакомые, привычные предметы оказались на других местах, и она впервые оценила их в новой обстановке, — увидела и поняла, что таила от себя их истинное очарование.
Сердце Шарон забилось быстрее.
— Тебе нехорошо? — Роберт подошел к ней вплотную. С самых первых дней здесь он настаивал, чтобы она по утрам оставалась в постели, пока он не принесет ей чашечку чая и немного печенья. Поначалу Шарон взбрыкивала, ее раздражало, что она позволяет так себя разнеживать. Она ядовито напоминала Роберту, что знает причину такой ревностной заботливости, что все это не ради нее, а ради ребенка. Но совсем недавно она поймала себя на том, что исподволь ей очень даже нравится, что он ее так балует. Это чувство, подкравшееся незаметно, застигло ее врасплох.
— Нет, со мной все в порядке.
Теперь, когда он был рядом, хмуро поглядывая на нее, явно раздраженный тем, что его от чего-то оторвали, она начинала сожалеть о своем порыве. Не надо было его звать, к тому же…
— Ничего, — сказала Шарон, отворачиваясь. — Я только хотела спросить, ты все еще собираешься поехать сегодня в город?
— Да. Нам нужен бензин, продукты и…
Он замолк, потому что Шарон вдруг коротко вздохнула в испуге. С озабоченным видом он ласково обнял ее за плечи.
— Шарон, если ты плохо себя чувствуешь…
— Нет, это не то, — пролепетала она со счастливым румянцем. — Это малыш, он шевелится, — Шарон затаила дыхание. — Потрогай. — Она вдруг взяла его руку и положила ее себе на живот.
Ощутив какое-то внутреннее сопротивление Роберта, она немедленно отпрянула от него, отдернув пальцы от его руки, словно прикосновение обожгло ее. Глаза Шарон наполнились слезами, которые она не могла сдержать, стараясь отодвинуться от него. Но Роберт не позволил ей и, несмотря на первую невольную реакцию, теперь уже сам приложил свою теплую и твердую ладонь к ее животу. Почему-то это прикосновение принесло ей покой и уверенность.
Ребенок, должно быть, тоже это чувствует, смутно подумала она, потому что тот вдруг зашевелился сильнее. Шарон, полная материнской гордости, громко засмеялась, увидев в глазах Роберта смесь недоверия и благоговения.
Какая-то тень пробежала по его лицу. Роберт казался теперь иным, более чистосердечным, ранимым. Он слегка опустил голову, рассматривая свою руку, лежащую на ее животе. У Шарон вдруг появилось странное желание обнять его.