На следующий день в школе я везде выискивал глазами Тому. Я чуял ее, знал, что она рядом. Но она не попадалась на глаза. Мышь. Гнусный паразит, без спросу пробравшийся в мой дом. Я вытравлю ее отсюда.
Я нашел ее в столовой, с Дынькой. Примостившись рядом, я бросил пару издевок и с удовлетворением отметил, как мышь задрожала. Я с охотой продолжил бы игру, вот только Дынька, прыснув на меня чаем, объявила геймовер. Ну ничего, это только начало. С этой мыслью я ушел.
В этот же день я подловил Тому в раздевалке и высказал ей все, что думаю: какого черта она вернулась, тут ее не ждет ничего хорошего, и лучше бы она бежала, пока не поздно. Тома залепетала то же, что втирал Егор: она не виновата, она была ребенком.
Я взбесился. Еще и оправдывается! Я не знал, что удержало меня от того, чтобы накинуться на Тому, схватить ее за патлы и как следует повалять по полу. Но тут в голову закралась идея получше.
Вечером я скачал Томины фотографии в соцсети. Создал липовую анкету на сайте знакомств, везде указал ее страницу и добавил ее номер телефона, предварительно выяснив его у классной руководительницы Томы.
«Ищу парня для секса…» ― застрочил я в анкете.
На следующий день, стоя в курилке, я увидел стоящую неподалеку Голядкину. Я задержал взгляд на ее тонкой талии, а затем ― на пухлых губках и позвал ее в кино. Она согласилась. Целуясь с Голядкиной на последнем ряду кинотеатра, я с мрачным удовлетворением думал о Томе. Представлял, как она читает пошлые сообщения и отвечает на гадкие звонки. Вот бы увидеть ее сейчас… Я был на нервах, весь напряжен, и даже от поцелуев не расслабился. Наконец я оторвался от Голядкиной и встал.
– Ты куда? ― удивилась она.
– В туалет.
– Купи мне колу.
– Ладно.
– Только диетическую!
Но в туалет я не собирался, вместо этого двинулся к выходу. Прямо из кино я направился к Егору, допоздна рубился в приставку с ним и его младшими братьями и сестрами ― в семье Опанасюк было еще пять детей. Это хоть чуточку отвлекло.
Дома перед сном я просматривал Томин аккаунт в соцсетях. В комментариях ее заваливали пошлыми предложениями, но, обновляя страницу, я заметил, что комментариев становилось меньше. Очевидно, Тома как раз их удаляла.
На следующий день у Янки должно было состояться родительское собрание, но мама спала после выпивки, и мне не удалось ее разбудить. Все, что я смог, ― вытащить мамин палец из бутылки виски, где он безнадежно застрял. Вернувшись в комнату и сев за компьютер, я обнаружил, что созданную мной анкету удалили по причине нарушения прав. А Тома оказалась умнее, чем я думал. Она поняла, откуда дует ветер.
Но ей было не выиграть эту борьбу. Она проиграла заранее.
Я создал множество новых анкет на разных сайтах. С левой страницы я отправил Томе вложение-картинку, которое было прикрытием для вредоносной ссылки. Тома открыла картинку, а в мне в руки попали доступы от ее аккаунта.
Весь выходной я занимался Томиной страницей. Поменял информацию о ней, залил измененные в фотошопе снимки: просто взял фотографии порноактрис и изменил лицо на Томино. Указал ее телефон и домашний адрес.
Тамара – мокрощелка – Мицкевич.
Деятельность – минетчица.
Потом я прошелся по всем развлекательным группам и группам знакомств и распространил разные посты.
«Ищу парня для секса, но у меня ЗППП», «Один парень заразил меня ВИЧ, решила отомстить всем мужикам и переспала с сотней», «Как вы думаете, отсос ― это измена?» Посты были разные, но все ― провокационные.
Вечером я грел остатки вчерашнего ужина ― курицу с рисом. Мама вернулась из магазина.
– Ужинать будешь? ― спросил я.
– Да, подогрей, пожалуйста, Стасик, и разбери пакеты. Я так устала…
Я взял пакеты ― они предательски зазвенели. Я смущенно глянул на сестру, но Яна сделала вид, что не услышала. В пакетах был только алкоголь, никаких съестных продуктов.
Во время ужина у мамы завибрировал телефон. В Ватсап пришло голосовое сообщение ― от Янкиной классной руководительницы. Она говорила о следующем родительском собрании и настоятельно рекомендовала кому-нибудь из Яниных родителей на нем все же появиться. Мама выключила сообщение.
– Ты пойдешь? ― Я кивнул на телефон.
– А куда деваться? Не приду, так она вашему отцу скажет. А он только и ждет повода поругаться…
Я был не согласен с мамой. Мне казалось, единственное желание отца ― жить новой, счастливой жизнью и установить со старой семьей дружеские отношения на расстоянии. А вот маме легче было верить, что папа думает о ней так же часто, как она о нем. Но в чем-то я был с ней согласен… Папе не стоило знать, что мама «забывает» о родительских обязанностях.
В школе я наблюдал за Томой с мрачной улыбкой. Она была явно напугана: голова вжата в плечи, глаза бегают. Увидев, как на перемене Тома общается с одноклассником и передает ему свою тетрадь, я весело крикнул:
– Эй, Соколов! Я бы не брал у нее ничего, у нее же сифилис!
Соколов недоверчиво посмотрел на меня.
– Вон, язва на губах!
Соколов глянул на Томины изжеванные губы и, в ужасе вернув тетрадь, быстро зашагал прочь. Тома посмотрела на меня с обидой. Ее губы дрожали.
– Зачем это, Стас? ― устало спросила она. Я повернулся к ней полубоком и заметил, как Тома изучает вытатуированную акулу на ухе.
– Мне это нравится. ― Я широко улыбнулся и, насвистывая, пошел прочь. Было весело. Вот как я, оказывается, мог расслабиться и уйти от реальности.
Егор все это наблюдал. Он не вмешивался, но смотрел осуждающе. По его напряженной позе было ясно: он вступится за Тому, если я перейду грань.
В столовой между нами все же состоялся очередной неприятный разговор.
– Ну чего ты лезешь к ней? Ты ее уже извел.
– Еще не совсем. Она мне все еще должна.
– Ты псих, Стас.
– Так надень на меня рубашечку задом-наперед. И привяжи меня к койке. Тебе разрешаю.
Егор даже не улыбнулся.
– Знаешь, иногда я думаю, что однажды мне придется это сделать.
– Да чего ты серьезный такой? ― рассердился я. ― И пошутить нельзя. Валерьяночки попей, а то ты какой-то тревожный в последнее время.
– Ты напрягаешь меня, ― не отставал Егор. ― На Мицкевич тяжело смотреть.
– Так не смотри! Расслабься, бро. Ничего я ей не сделаю. Так, попугаю немножко. Поиграю ― и брошу. Кыш из моей песочницы.
Я говорил шутливо, даже корчил рожи. Но лицо Егора оставалось каменным.
– Это неправильно, Стас. Она девчонка. Она слабая…. ― Он помедлил, нахмурился. ― Правда хочешь возмездия? Так иди к баракским торчкам, поищи там Круча и разбирайся с ним. Это он виноват, а не она.
Егор будто сыпанул мне соль на открытую рану. Он всегда это умел ― пробиваться через толстую шкуру и находить самые уязвимые места. Из-за этого я одновременно и ненавидел его, и любил. И… слушался. Его и только его.
Я и не думал мстить Кручу. Никто никогда не нагонял на меня такого ужаса, как этот баракский монстр с темными зубами. Я не пускал эти мысли в голову и успокаивал себя тем, что просто не знаю, где его искать. Один раз я прошелся по району бараков ― быстро, по кустам, как крысенок, ― и на этом успокоился, решив, что Круч переехал и исчез навсегда. А Егор сейчас пытался повернуть меня лицом к той правде, которую я принимать не хотел.
«Ты ищешь возмездия не там. Потому что ты просто трус».
Я задохнулся от возмущения. Захотелось тоже задеть друга за живое.
– Ты как сверчок из Пиноккио, который был его совестью, ― бросил я. ― Не надоело работать без отдыха? Нашел бы девчонку, взял бы выходной.
Егор смутился. С девушками в последнее время ему не везло.
– А у меня вахта, ― нашелся он.
Когда мы доели и поднялись с места, я небрежно бросил:
– Знаешь, кстати, что сделал Пиноккио со сверчком в оригинальной сказке?
– Нет. И что?
– Убил его молотком.
Егор лишь сжал губы ― так, что вокруг рта образовались морщинки, как у старика. Я закатил глаза и громко, выдохнув сквозь надутые щеки, сказал, что это шутка. Знает ли Егор, что такое шутка и как вообще на нее реагировать?
Но его лицо словно застыло. Он либо не понял шутки, либо сделал вид.
Я целовался с Леной Голядкиной в библиотеке ― за стеллажом с учебниками по углубленной физике и математике. Я уже залез к ней в трусы, но тут нагрянула библиотекарша. Мы со смехом выбежали из библиотеки и продолжили свое приятное дело в закутке за кабинетом истории. Правда, до трусов уже дело не дошло. Лену вдруг пробило на разговоры, и я понял, что надо валить. Не любил я глупый девчачий треп.
– Что у тебя с Мицкевич? ― выпалила она.
– С Мицкевич? Ничего.
Голядкина нахмурилась.
– А чего цепляешься к ней все время?
– Она дура, ― равнодушно бросил я. ― И страшная. Коротконогий гном с коровьими глазами.
Лена засмеялась. Ответ ей понравился.
– Это да. Не повезло ей с личиком и ростом, бедняжка.
– Не то, что тебе. ― Я крепче обнял Лену, и она закатила глаза от удовольствия, но допрос не прекратила:
– А почему именно к ней?
– Чего к ней?
– Цепляешься. Страшных-то много. Вон, Истомину возьми или Лапенко.
Я вздохнул. Видимо, у этой девчонки какое-то внутреннее чутье.
– Да мне плевать вообще, над кем поржать, клоуны всегда найдутся, ― заявил я. ― Ну давай завтра с тобой над Истоминой поприкалываемся? Ты видела, в чем она сегодня приперлась? ― Я старался перевести внимание Лены на кого-то другого.
– О, да. В шмотках своей бабули, ― хихикнула Лена. ― А шарфик у нее видел? Это же последний писк моды!
– «Торжокский трикотаж», ― хмыкнул я.
Когда мы уже собрались идти на уроки, Лена сказала: «Подожди!» ― достала помаду, накрасила губы и поцеловала меня в шею.
– Трофей, ― гордо сказала она. Так я и проходил с трофеем весь день на зависть пацанов. По Голядкиной все сходили с ума.