Я надеялся, что о Мицкевич Лена забудет.
2
За пару часов до Янкиного родительского собрания я застал маму в спальне ― в невменяемом состоянии. Она не валялась на кровати трупом, наоборот, была чересчур бодра. Она быстро натягивала цветастые лосины и свободный свитер крупной вязки с открытыми плечами. Мама уже накрасилась, но так, будто наносила макияж с закрытыми глазами. Выглядела она странно: будто шла в провинциальный ночной клуб.
– Мам… А ты куда? ― спросил я, надеясь, что моя догадка не подтвердится.
Маму подводила координация: то она не смогла влезть в штанину, то, проходя от шкафа до зеркала, потеряла равновесие и оперлась о подлокотник кресла.
– Как куда? ― несвязно и удивленно сказала она. ― В ш-ш-школу. На ро-ро-родительское с-с-собрание.
Мама покачнулась. Я вздохнул.
– Мам, тебе нельзя в таком виде идти.
– А что не так?
– Ты выпила.
– Да я вина лизнула, как котеночек. ―У мамы был такой честный и обиженный взгляд, что я усмехнулся. Как ее отговорить? И что вообще делать?
Приди мама сегодня на собрание или не приди, классная руководительница Янки все равно позвонит папе, а этого допустить нельзя. Я так и видел его разочарованный взгляд: «Без меня вы ничего не можете». Не дождется. Я сам все решу. Отец больше не часть семьи, поэтому семейные дела и проблемы его не касаются.
– Мам, тебе не стоит идти. Я сам пойду, ― сказал я.
– Это почему?
– Классуха, если тебя увидит, отцу позвонит. И ты представляешь, что начнется? Он ведь только и ищет повод, чтобы к тебе прицепиться…
Манипуляция сработала. Мама напряженно задумалась.
– Ты прав, Стасик… Нельзя, чтобы отцу…
– Да, да, нельзя. Так что ты дома посиди, а я схожу сам.
– Ну хорошо… ― сдалась мама. ― А я полежу. Устала…
С тяжелым вздохом я ушел в свою комнату и открыл шкаф. Долго выбирал, что надеть, и остановился на черных брюках и нейтральном черном свитере, под который надел рубашку. Волосы я расчесал и аккуратно уложил. Посмотрел в зеркало: задрот задротом, очков не хватает. Затем я заглянул к Яне. Она рисовала.
– Янка, я пошел.
– Куда? – удивилась сестренка.
– В школу.
– А мама?
– А мама устала.
В эту ложь мы с сестрой играли уже давно: «Мама устала». Так мы будто создавали для себя вторую реальность и ненадолго спасались в ней.
– Так что я за нее, – сказал я и добавил с притворной суровостью: – Ну смотри у меня! Если тебя будут ругать, приду и надаю по жопе.
Янка захихикала и погрозила мне пальцем.
– Иди уже давай, опоздаешь! И тогда мне придется тебя ругать.
По дороге до школы я очень волновался. Все же это большая ответственность – выступать за родителя. А вдруг будет какое-то серьезное обсуждение, где потребуется принять важное решение, и я не справлюсь?
Когда я вошел в кабинет, собрание еще не началось. Мамаши, окружив классную руководительницу, жаловались на качество и цену школьных завтраков. Заметив меня, все замолчали. Стало тихо.
– Стас? – удивилась Наталья Павловна. ― А где твоя мама?
– Она не смогла. Попросила прийти меня.
Я напрягся: вот сейчас Наталья Павловна возмутится, что родительское собрание на то и родительское, чтобы на нем присутствовали взрослые, без детей… Но она, вздохнув, сказала, что сегодня присутствие мамы необязательно. В итоге на собрании обсуждали варианты поездок, и я, как и большинство, проголосовал за цирк: Янка с лета клянчит у мамы, но мама всегда «уставшая».
После собрания все мамы подходили к Наталье Павловне, чтобы лично поинтересоваться успехами детей. Я заважничал и, решив поиграть в образцового родителя, также поинтересовался у учительницы делами Яны.
– Стас, дома все хорошо? – спросила учительница с легкой тревогой после обсуждения Янкиной учебы.
– Все просто замечательно, ― уверил я, нацепив на лицо самую беспечную из своих фирменных улыбок.
Дома в нос сразу ударил запах свежесваренного кофе. Я сначала обрадовался, но радость угасла, когда я прошел в гостиную. Там сидела мама и щедро подливала себе в кофе «Маккалан» – виски по четыре тысячи за бутылку. Я нахмурился и сообщил:
– Я вернулся.
– Ну окей, – бросила мама, будто я отлучился на минутку в магазин. Затем она отставила бутылку и, отпив кофе, закрыла глаза от наслаждения. ― Божественно!
– Даже не спросишь, как все прошло? – спросил я с холодком.
Мама пожала плечами.
– А как проходят все собрания? Снова небось на что-то требуют денег, а эти тупые коровы только и рады, когда их доят. Что на этот раз? Завтраки? Занавески? Учебники?
– Цирк.
Мама лишь пренебрежительно хмыкнула.
– Янкина классная попозже будет собирать деньги на билеты.
Мама покачала головой.
– Пока денег нет.
– Что значит нет? – опешил я. ― Тебе отец выдает прилично. За меня и Яну.
– И что? – тут же завелась мама. ― Ты вообще имеешь понятие о деньгах? О том, сколько стоит вас содержать, кормить, одевать? ― Она сделала несколько глотков кофе. ― Мы на нуле, Стас.
– Это бывает, если каждую неделю увозить из магазина по тележке «Маккалана», ― съязвил я, но мама только поморщилась.
– Ой, не утрируй. Была пара бутылок, и те по акции. Ты знаешь, сколько обычно стоит «Маккалан»? Ни черта ты не знаешь, ни о ценах, ни о чем. Никогда не спросишь: как ты вообще, мам? Может, с чем надо помочь? Нет, от тебя только и слышно: дай, дай, дай! Ты саранча, Стас. Все только истребляешь. Нужны деньги? Иди проси у своего отца.
– Я сейчас о Яне говорю, а не о себе, ― напомнил я спокойно. ― Яна давно мечтает о цирке.
– Правда? Что-то я запамятовала.
– Это бывает, если по утрам запивать джин «Маргаритой».
– Ты на что это намекаешь? – опять взвилась мама.
– Ни на что. Просто констатирую факт.
Я даже не повышал голоса, но мама злилась все сильнее.
– Считаешь меня алкоголичкой? Осуждаешь? ― Сузив глаза, она обожгла меня негодующим взглядом. ― Этот номер не пройдет, Стас, не тебе меня стыдить. С этим иди лучше к отцу. Спроси у него, почему он бросил семью и кто в этом виноват.
Мама будто отвесила мне пощечину. Мы оба прекрасно знали: отец ушел из-за меня. А теперь мама еще и пыталась спихнуть на меня ответственность за то, что семья продолжает разваливаться на части.
Я схватил со стола бутылку виски и с яростью бросил в стену. Она разбилась вдребезги, и тут же в дверях раздался вскрик. Я резко обернулся. На пороге стояла Яна и держалась за лицо. Возле ее ног валялись осколки.
– Янка! – ахнул я, и мы с мамой бросились к Яне наперегонки. Мама по дороге сбила стул и запуталась в нем, дав мне фору. Я прибежал к сестре первым.
Янка всхлипывала.
– Убери руки, ― попросил я.
Она послушалась, и у меня сжалось сердце. Все Янино лицо было в мелких порезах. Я швырнул чертову бутылку, даже не глядя, куда, и поранил сестру.
– Ну? Доволен? – едко бросила мама над ухом. ― Ты ломаешь все, к чему прикасаешься.
– Мам, лучше сгинь, – процедил я сквозь зубы. Слышать это было невыносимо, но я всеми силами старался не впускать слова в сердце и думать только о Яне. ― Пока я еще что-нибудь не сломал.
Я отошел к шкафу, где хранилась аптечка, достал хлоргексидин и ватные тампоны и, вернувшись к Яне, занялся ее ранами. Некоторое время мама еще стояла надо мной, а потом вдруг кашлянув в рвотном позыве, зажала рот рукой и понеслась в ванную.
– Да что мы за семья-то такая? – в сердцах выдал я.
Я обрабатывал Янке порезы, периодически вытирал глаза рукавом и, хлюпая носом, громко пел песенку про котенка и паровозик ― чтобы сестра не слышала рвотных звуков, раздающихся из ванной. Затем я отвел Янку в ее комнату. Она немного успокоилась, но, увидев себя в зеркало, снова зарыдала.
– Да не реви ты! ― устало взмолился я.
– Как я в таком виде в школу завтра пойду? ― причитала сестренка.
– Возьмем у мамы тональник, замажем тебя, даже незаметно будет!
– Честно ― незаметно? – Яна перестала рыдать.
– Честное слово Стасика! – Я приложил одну руку к сердцу, а вторую поднял. ― Будешь даже еще красивее, чем сейчас.
– А можно еще и помаду мамину взять?
Я вздохнул.
– Можно. Но только на один день.
– Ура!
Когда Янка, угомонившись, улеглась на кровать с книжкой, я вышел из ее комнаты. Мама к тому времени заснула на полу в ванной. Я перетащил ее в спальню и, уложив в кровать, вернулся в ванную прибрать за ней. Закончив с этим, я понял, что больше ни минуты не высижу в этом дурдоме.
Вскоре я уже несся на квадроцикле в сторону окраины, к полю. И вдруг впереди я увидел Тому. Она шла по тротуару, низко опустив голову, словно считала шаги. А может, просто боялась поднять глаза на мир, который так ее пугал. Моя игрушка. Мой мышонок-антистресс. Вот что мне сейчас нужно больше всего.
Я остановился рядом, снял шлем. Тома замерла и испуганно посмотрела на меня. Она и хотела бы убежать, вот только было некуда. За ней – забор. А я с другой стороны преградил ей путь отступления.
– Куда идешь?
– Тебе какое дело? – Ее голос дрожал.
– Подвезти хочу.
– С чего это вдруг?
– Дождь идет.
– И с чего вдруг такая забота?
Я уже раздражался.
– Садись. Так куда идешь?
Она сопротивлялась, сказала, что ей нужно к Даше. Я слез, подошел, сгреб Тому в охапку и силой усадил на сидение. Протянул шлем. Она трясущимися руками попыталась завязать ремешки, но только запуталась в них. Это меня умилило. Я сам завязал эти чертовы ремешки, почему-то представив в этот момент на месте Томы Янку.
Я сел вперед и снова рванул с места. Тома ойкнула и вцепилась в меня. Я ехал быстро, сильно рисковал. В ушах свистел ветер, но даже сквозь него был слышен испуганный писк за спиной. И вот, я уже несся по полю, истерически смеялся и кричал летящему в лицо ветру. Я и сам превратился в ветер, сильный, неуязвимый и беспечный. Вот бы навсегда остаться ветром и унестись прочь от убогой реальности.