Мама, по традиции, проснулась с похмелья, около двенадцати. Я готовил на обед суп. Скоро с линейки должна была прийти Янка. Свою же линейку я прогулял.
Мама запила таблетки от головной боли кофе. С грустью взяла с барной стойки пустую бутылку из-под ликера, перевернула и потрясла над чашкой, надеясь, что зрение ее обманывает. А затем открыла бар и замерла: там ничего не было. Мама стала обыскивать кухню.
– Мам, ты удивишься, но в кофе, помимо бухла, можно много чего добавить. ― Я натирал на терке морковь. ― Например, лимон, молоко, корицу, сироп.
– Я предпочитаю ирландский. ― Мама громыхала дверцами шкафчиков.
Так и не найдя ничего интересного, мама вылила кофе в раковину со словами: «Не могу пить эту пустую бурду», а затем стала одеваться.
– Я в магазин. Что-нибудь надо?
– Нет. У нас все есть. ― Я кинул на сковородку измельченные лук и морковь.
Я стоял лицом к плите, но по звукам понимал, что делает мама: расстегивает сумочку, проверяет деньги в кошельке, не находит их. Поднимается по лестнице в спальню ― тяжело, медленно. Когда морковь прожарилась до золотистой корочки, наверху снова послышались шаги, но теперь другие. Вниз мама уже спускалась резво и нервно. Она влетела на кухню и спросила с возмущением:
– Стас, где деньги?
– Какие деньги? ― Я сделал вид, что не понимаю, о чем речь.
– Те, что отец давал.
Я развернулся, вытер руки о кухонное полотенце.
– У меня.
Мама была так потрясена, что обрела дар речи только через несколько секунд.
– Давай их сюда. ― Она требовательно протянула руку.
– Не отдам, ― спокойно сказал я.
– Ты чего, оборзел?
Она уже кипела от возмущения, но я сохранял невозмутимый вид.
– Отец дает тебе деньги на меня и на Яну. Я имею на них полное право, и пусть они лучше будут у меня.
– Ты охренел, от матери деньги прятать? ― Мама смотрела на меня со смесью удивления, обиды и гнева. ― А на что еду покупать?
– На еду буду выдавать.
– Ты кем себя возомнил? ― Она бросила сумку на диван. ― Ты ребенок еще, ты не имеешь права в дела взрослых вмешиваться!
– А ты у нас такая взрослая, да, мам? ― Я снова повернулся к плите и, помешав зажарку, бросил через плечо: ― Детей кинула и все бабло на бухло тратишь.
– Какое право ты имеешь меня судить? ― завизжала мама. ― Ты ведешь паразитный образ жизни, ты…
– Паразитарный, мам, правильно говорить паразитарный, ― перебил я.
Она ненадолго закрыла глаза, пытаясь совладать с гневом.
– Просто верни мне деньги, Стас, ― наконец сказала она уже спокойнее, но дрожь в голосе выдавала ее нервозность.
– Не верну. Это мои деньги и Янины. Мам, не переживай, если что понадобится, я буду выдавать. Но не на бухло.
И тогда она закричала еще оглушительнее:
– Верни деньги, паршивец! ― И, накинувшись, принялась лупить меня ладонями куда попало.
– Успокойся ты! ― Я сжал мамины руки и толкнул ее на диван.
Она плюхнулась на сидение, резко замолчала, сжалась и зарыдала. Тут же я почувствовал себя чудовищем. Мне стало жаль маму.
– У тебя же проблемы, я вижу, ― проговорил я, садясь рядом. ― Может, тебе к врачу сходить? Он что-нибудь успокаивающее тебе пропишет. Это лучше, чем алкоголь.
В воздухе повисла тишина, а потом мама сумрачно произнесла:
– Знаешь, Стас, а ведь если бы я тебя не рожала, ничего этого бы не было. И жили бы мы сейчас втроем любящей счастливой семьей.
Наступила оглушительная тишина. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать слова и оправиться от шока.
– Ну так засунь меня обратно и преврати в яйцеклетку! ― огрызнулся я и вскочил. ― Чего? Не умеешь? Так чего теперь говорить-то?
Я не хотел показывать маме, как меня ранили эти слова, поэтому быстро вышел из кухни. За спиной раздался звон битой посуды.
Я пронесся по дому бешеным торнадо, быстро оделся, взял из гаража баллончик с краской, а в ванной ― упаковку презервативов.
«Это ты и только ты виновата, Тома! Ты разрушила мою семью, а теперь и я разрушу твою идиллию! Вот так. Пусть родные знают, какая ты тварь».
Вылетев из дома, я уверенно направился к дому Мицкевич. Дойдя, навел баллончик на калитку и стал выводить краской надпись. В висках стучало, перед глазами стояла пелена. В ту минуту мне было плевать, засекут ли меня. Буквы то расплывались, то снова обретали четкость. Наконец на калитке появилась большая надпись:
НАТЯНУТАЯ НА ЧЛЕН ДРАНАЯ КОШКА
«Недостаточно. Все еще недостаточно для нее. Мало, мало, нужно больше!»
Я чувствовал себя так, будто в желудке у меня черная дыра. Акулы никак не могли насытиться. Распаковав коробку и вскрыв пакетик, я развернул один презерватив и бросил за калитку. А затем ― еще и еще. Я не успокоился, пока не перевел все.
Закончив, я почувствовал облегчение. А еще вдруг накатили усталость и непонятное смущение, будто все соседи наблюдали за мной. Я быстро осмотрелся и, убедившись, что меня никто не видит, покинул место преступления.
Контролируя финансы семьи, я хотел отучить маму от выпивки. Но она умудрилась где-то раздобыть дешевую паленую водку, после которой несколько часов обнималась с унитазом.
– Что же мне с тобой делать? ― вздыхал я, держа маме волосы.
Я понял, что борьбу с маминым алкоголизмом проиграл. Она и без денег раздобудет спиртное, да еще и непонятно какое. Пришлось пойти на компромисс: в доме снова появилась выпивка. Но теперь я хотя бы контролировал ее объемы и знал обо всех имеющихся в доме запасах.
На каникулах я старался реже бывать дома – хотелось отдохнуть от семейных проблем. А еще мне остро не хватало Томы. Хотелось крикнуть ей что-нибудь обидное, насладиться ее ужасом. Или… просто ее увидеть? Иногда я ловил себя на противоречивой мысли: мне легче, когда она просто рядом. Даже если при этом я ее не мучаю.
И вот наступила вторая четверть. Я так соскучился по своему мышонку, что в первый же день учебы ринулся его искать. Но тут меня ждал сюрприз.
Я столько сил убил на то, чтобы Мицкевич стала изгоем… а сейчас оказалось, что все коту под хвост. Я увидел Тому в столовой рядом со Шляпой, Пятачком и Ишаком. Нашла ущербную компанию под стать себе. Наверняка спелась с ними на каникулах. Но как? Где? Вот бы узнать. А еще интересно, как эта компашка бракованных игрушек проводит время. Они жалуются друг другу на трудную жизнь? Напиваются и ревут? Обсуждают меня? Я был уверен, что именно я их всех и объединил. Я ― их единственный общий интерес. Думать об этом так забавно, что я даже усмехнулся.
«Стас Шутов, ты такой классный, ты объединяешь вокруг себя людей, ха-ха!»
В этот день я совсем немного над всеми поиздевался, но быстро оставил в покое. Настроение было на удивление неплохим. Пожалуй, к лучшему, что Мицкевич спелась с этой компашкой. Все любимые игрушки оказались в одном ящике. Очень удобно.
Но одно изменение мне не понравилось: Тома вдруг поумнела и научилась прятаться. Ее стало не так-то просто найти, она будто превратилась в настоящую мышь ― осторожную, чуткую. Наверняка пряткам ее научили новые друзья. Они-то в этом деле более опытные. Даже когда я поджидал ее у калитки, она оказывалась хитрее: либо отсиживалась у друзей, либо все же проникала в дом незаметно. В школе же я все чаще ловил ее улыбку и слышал смех. В новой компании ей явно было хорошо. Это меня бесило. Тома не имеет права на радость. Она должна ежесекундно страдать.
Я разозлился. Койоты переловили всю компашку по одному, по очереди каждого затащили в туалет и как следует проучили. Вот так. Нечего давать моему мышонку уроки по выживанию. Тома должна остаться дрожащим растерянным зверьком. Такой она мне безумно нравилась.
3
Но за вторую половину ноября и начало декабря в моем отношении к Томе кое-что изменилось. Я даже сам не отдал себе отчета в том, что слегка ослабил оковы. На самом деле этому способствовали перемены в семье. Я примирился с отцом.
Все началось с того, что я наконец-то принял предложение провести выходной с ним, Янкой и Алисой. Сестренка была ужасно этому рада. Когда мы с Яной сели к отцу в машину, Алиса обернулась к нам, широко улыбнулась и поздоровалась.
Она правда радовалась и волновалась. Было не похоже, что Алиса терпит меня только ради отца. Казалось, ее радость искренняя и ей важно мое расположение. Она активно интересовалась моими делами, выведывала, что я люблю, чем увлекаюсь. Я тоже больше не испытывал к ней такого негатива, держался сдержанно, отвечал вежливо. Я видел, что отец доволен. Он весь сиял.
В океанариуме Янка восторженно разглядывала медуз, визжала, видя акул. Все дергала меня за руку, тащила меня посмотреть то на рыбу-ангела, то на рыбу-бабочку. После океанариума поехали в пиццерию. Янка, не закрывая рта, верещала о впечатлениях и прерывалась только на то, чтобы откусить и прожевать очередной кусок пиццы.
– Стас, Стас, а давай купим аквариум и заведем рыбок?
Идею я не поддержал.
– Да ну, Ян. С ними столько проблем. Воду им менять, чистить аквариум, возиться с подачей кислорода… Кто будет за ними ухаживать? Ты?
Янка помолчала.
– А может… Мама? ― предложила она. ― Ей как раз будет, чем заняться.
– Мама? ― засмеялся я. ― Вот кто твоими рыбами заниматься точно не будет, это мама, если только… ― Я хотел отпустить шутку в духе: «Если только не кинуть на дно аквариума бутылку “Маккалана”», но вовремя прикусил язык. ― Да не станет она.
– Ян, а давай у нас сделаем аквариум? ― предложила Алиса. ― Будете со Стасом приезжать, смотреть на рыбок, а ухаживать будем мы. ― Алиса подмигнула папе.
– А что, отличная идея! ― подхватил тот.
Янка пришла в полный восторг.
Весь день я ловил взгляд отца, полный гордости. Это удивляло и… радовало. Я чувствовал себя увереннее и значимее, ведь раньше в глазах отца я видел лишь разочарование. Впервые я задумался: может, его удастся вернуть? Того отца, что был до «судного дня». Да, он больше не с мамой. Но родным от этого быть не перестал.