На чертовом колесе я посмотрел на город с высоты, но не увидел ни зданий, ни дорог, ни деревьев. С высоты я увидел все, что сделал с Томой. И ужаснулся.
Больше никакие проблемы не засоряли мой разум. И больше я не считал, что поступаю с ней правильно и она этого заслуживает. Именно тогда я впервые сравнил двенадцатилетнюю Тому с Янкой и понял, что в тот день у костра Тома действительно не могла осознать своих поступков из-за страха. Я будто весь год находился под каким-то наркотиком. И только теперь моя кровь наконец очистилась.
Люди сами превращают друг друга в монстров. Жестокость ― болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем. А Круч однажды сказал, что насилие ― это как укус вампира. Круч превратил в чудовище меня, я собрался сделать монстром Тому. Но этого не случится. Я понимал, что должен прервать эту цепочку, пока она не стала длиннее.
Я отпустил отца. Оставалось лишь отпустить Тому.
2
Я шел по территории ресторана, где у нас проходил выпускной. Тропинка, выложенная желтой плиткой, напоминала о дороге из «Волшебника Изумрудного города». Я шел к беседке, незадолго до этого увидев, что Тома ушла сюда.
Вокруг цвели ароматные пионы. Пышные розовые головки заглядывали в беседку сквозь перегородки. Тома, сидящая в своем кукольном зеленом платьице в окружении цветов, походила на картинку с открытки. Я молча вошел, сел рядом. Она не вздрогнула, не убежала, вообще никак на меня не отреагировала. А мне захотелось обнять ее и сказать все, о чем я думал.
«Прости, Тома, что так тебя подвел. Я не оправдал твоих надежд: не смог стать тем мальчиком из детства, по которому ты так скучаешь. Я больше не хочу быть монстром. Я похороню свое чудовище и изменюсь. Ты была права, для меня еще не все потеряно. Я обязательно помирюсь с Егором, сегодня же, со мной будет мой бро, мой сверчок Джимини».
Вот о чем я думал, но сказал совсем другое: что отпускаю ее. Что заберу документы и уйду из школы, поступлю в какой-нибудь колледж в Москве. Мы больше не будем пересекаться. Она слушала. Ее взгляд был устремлен куда-то далеко. И вроде она глядела на цветы, но, казалось, на самом деле, смотрит сквозь них, сквозь деревья и дома, на что-то в километрах отсюда. Наконец она сказала, чтобы я ушел. А я на прощание ответил, что мне жаль.
Потом я сидел в углу ресторана и тихо напивался. Все танцевали, участвовали в дурацких конкурсах, но я ― нет. Было грустно осознавать, что сегодня мы с Томой станцевали свой последний танец.
Я увидел Егора. Он сидел в одиночестве, как и я, за другим концом стола. Решив составить ему компанию, я присел рядом. Егор сделал вид, что не заметил меня, но его выдали крепко сжатые губы.
– Как дела? Чего скучаешь? ― примирительно спросил я.
– Что… наскучила тебе твоя игрушка? ― холодно поинтересовался Егор, который, очевидно, заметил мое и Томино отсутствие. ― Уже закопал ее где-нибудь под клумбой?
– Я не мучил ее, ― тихо сказал я. ― И больше не стану.
Егор покачал головой.
– Не верю. ― Он упрямо избегал моего взгляда, смотрел в центр зала, где проводился очередной конкурс. Ученики разделились на две команды, каждый участник держал по большой картонной букве. Ведущий загадывал загадку, а команды должны были отгадать и выстроиться так, чтобы буквы сложились в ответ. Чья команда первая, та и победила.
– Веришь или нет, но это правда. Я отпустил Тому. Я заберу документы и уйду из школы. Вообще уеду отсюда и начну новую жизнь в другом месте.
– И там найдешь себе новую игрушку. ― Это был не вопрос, утверждение. Опять он бил меня по больному.
– Ты ведь говоришь несерьезно? ― поморщился я.
– Вполне серьезно. ― Он наконец посмотрел на меня. В эту минуту передо мной словно сидел чужой человек. ― Такие, как ты, не меняются, Шутов.
– Такие, как я? ― тихо повторил я.
– Садисты, ― отчеканил Егор. ― Психопаты. Те, у кого в крови заложено мучить других и причинять боль.
Его голос звучал глухо, бесцветно, спокойно ― но меня будто расстреливали в упор, каждым словом. Я задохнулся от возмущения и обиды.
– Ты знаешь, что я не такой, ― с огромным усилием заговорил я, стараясь сделать голос холодным. ― Ты знаешь правду. Ты знаешь, зачем я поступал так с Мицкевич. И только с ней. Знаешь, что я больше ни с кем не смогу так поступить.
Егор снова покачал головой.
– Я, похоже, совсем не знаю тебя, Стас. И… не хочу узнавать.
Меня захлестнула боль. Это что… предательство? Егор вот так, за минуту, обесценил все годы нашей дружбы?
– Не смей говорить мне такое! ― выпалил я. ― Ты знаешь меня лучше, чем все остальные и даже лучше, чем я сам! ― Помолчав, я добавил с мольбой: ― Это я, Егор. Это все еще я. Твой бро.
– Нет, больше нет. ― Его тон был все таким же ледяным.
– Давай все вернем, как было. ― Я все еще не понимал, я говорил все горячее, пытаясь дозваться до него. ― Давай уедем вместе. Все кончилось, бро. Моя семья выиграла суд, Янка остается у нас. Мицкевич в безопасности. У нее все будет хорошо… Я решил похоронить прошлое, думать о настоящем и будущем. Ну же, Егор. Давай вместе подумаем…
Но его ответ сводил все мои попытки что-то исправить на нет.
– Нет больше никаких «вместе», Стас. С меня довольно. ― Он вздохнул. ― Пока мы были в ссоре, я все обдумал и понял, что не хочу этого: быть твоей мамашей, жилеткой, подушкой, твоим психотерапевтом, надзирателем, твоей совестью и черт знает сколько еще ролей ты мне отвел. ― Его голос чуть потеплел. ― Пойми, я просто… устал. Ты вытянул из меня столько сил, сколько мне и за годы не восстановить. И мне ведь казалось, что это нормально. Но больше я так не хочу. Я не хочу снова терять себя и растворять свою жизнь в твоей.
– Этого не будет, Егор… ― прошептал я. ― Прошу, не оставляй меня сейчас. Ты мне нужен.
Егор вздохнул.
– Ну вот опять. «Ты мне нужен». А ты задумывался хотя бы на секунду, в чем и в ком нуждаюсь я?! ― он повысил голос.
А ведь он был прав. Я устыдился и кивнул.
– Я… был хреновым другом, согласен. Прости. Но я все исправлю, обещаю.
Егор с каменным лицом посмотрел на ребят в центре зала. А затем перевел на меня обреченный взгляд, в котором я прочитал свой смертный приговор.
– Поздно, Стас. Ты сделал это. Ты пришиб сверчка Джимини молотком. Конец истории.
Егор резко встал и, отодвинув стул, направился в центр зала.
– Егор, Егор! ― кричал я, но он не обернулся.
Егор присоединился к участникам конкурса. Я знал, что ему сейчас совсем не до игр и веселья, но он сделал это, чтобы отвязаться от меня. Если бы он просто ушел в другой конец зала или вышел на улицу, я бы ринулся за ним. Но я просто сидел. Я чувствовал себя разбитым, уничтоженным. И не мог прийти в себя до самого конца выпускного. Я лишился друга. Лучшего. Как мне быть дальше?
Когда все стали расходиться, я подошел к койотам. Они стояли у входа и передавали друг другу бутылку явно с чем-то алкогольным.
– Вода есть? ― спросил я. Мне предложили ту бутылку, но я отмахнулся.
– Не это, просто вода.
– Есть вот это, специально для тебя. Взбодришься, ― хихикнул Костя и протянул мне бутылку, в которой на вид была обычная вода.
Я выпил половину. Я не придал значения тому, что друзья как-то мерзко хихикают. Но вскоре что-то поменялось: все запахи, звуки, цвета вдруг стали резкими, контрастными.
– Что за чертовщина? ― спросил я, с удивлением рассматривая свои руки. Они казались снимком, обработанным в фотошопе.
– Ты был таким тухлым! ― продолжали хихикать они. ― Мы хотели тебя немного развеселить.
Костя вытащил из кармана прозрачный пакетик с таблетками и потряс. Я не успел подумать, что же они натворили и к чему все может привести. Обострились все мои чувства: обида, отчаяние, гнев, желание все крушить и… мстить.
И вот под утро я нетвердой походкой, но быстрым шагом уверенно брел в сторону заброшенного железнодорожного моста. Кто-то из одноклассников Мицкевич сказал, что она и мушкетеры ушли туда встречать рассвет. Друзья потащились за мной, все, кроме Егора, конечно же: где был он, я не знал, да в ту минуту и не хотел знать. Койоты до конца не понимали, что я собираюсь делать. Они плелись следом и глупо хихикали: на них тоже все еще действовали таблетки и алкоголь. Понимал ли я сам? Нет. Меня слепо вело мое чудовище.
Половину парней я послал к мосту по другой стороне, чтобы окружить Томину компашку с двух сторон. И вот на середине моста я увидел знакомую четверку, расположившуюся у костра. Восхитительная картина. Все игрушки в одном месте, а вокруг ― никого. Играй не хочу.
Я не отрывал глаз от Томы. Она сидела все в том же зеленом выпускном платье, на плечи накинула коричневый плед с белыми узорами. Она казалась такой легкой, свободной, в глазах отражались искорки от костра. Она улыбалась, и какая же красивая у нее была улыбка… Тома думала, все ужасы остались позади. А ведь в какой-то другой жизни я мог сейчас сидеть с ней рядом и встречать рассвет. Мы бы смотрели друг на друга влюбленными глазами. Я бы поцеловал ее и увлек вниз, на расстеленный плед…
Я ступил на мост и увидел на другой стороне своих.
Мушкетеры пока не заметили чужаков. А когда заметили, было уже поздно.
Они вскочили и испуганно уставились на нас. Затем повернули головы в другую сторону, но все пути отступления были перекрыты. Не убежать.
Койоты окружили их. Я сказал, что все, кроме Томы, могут уйти. Но никто не шевельнулся. Тогда я подлетел к Томе, схватил ее за волосы и протащил по шпалам, затем бросил ее и повторил предложение: ей будет хуже, если они не свалят. И тогда трое, испуганно глянув на Тому и пообещав ей, что они кого-нибудь позовут, убежали. На самом деле я никого не отпускал. По команде «Фас!» койоты ринулись в погоню.
– Да что тебе нужно? ― рыдала Тома. ― Тебе все мало? За что?
– Я просто хочу, чтобы ты испытала то, что пришлось испытать мне. Из-за тебя.
И игра началась. Я помню, как мы со смехом бросали Тому друг дружке, словно мяч. Затем провал в памяти ― и вот я таскаю ее за волосы по шпалам: то отпускаю и смотрю, как она ползет в попытках спастись, то снова нападаю. Снова провал, и вот я хватаю Тому за шею и, наклоняя над костром, наслаждаюсь ее визгом. Ее платье все было в черной пыли от щебня и в крови. Пахло мазутом, костром, сыростью и страхом.