Она была в таком восторге! Захлопала в ладоши, засияла — само очарование.
Он предложил ей руку, они вновь обнялись, она разомлела, положив голову ему на плечо. Правой рукой он гладил ее распущенные по плечам волосы, пальцы скользили все ниже, к талии. Он осторожно сжал пальцы на эфесе и стал медленно тянуть лезвие из ножен. Софи ничего не замечала, она продолжала висеть на его плече и качаться в танце.
Вот лезвие вытянулось вдоль его затянутой в белый чулок ноги, вот он отвел руку назад, направляя острие ей в бок — туда, где от груди к бедрам должен скользить тугой китовый ус. Но платья были не старинные, а современные поделки, театральные костюмы, без уса. В них имелся тонкий пластмассовый каркас и все. Острое, как игла, лезвие вошло ей прямо под ребра. Софи ахнула, будто в замедленном видео подняла руки и едва не упала. Он крепко прижимал ее к себе, держа эфес поднятым на уровне плеча, клинок на треть уходил в ее тело.
Эту картину я помню и сейчас, будто стою там, в темноте. Играет орган. Телом я чувствую тепло, исходящее от нее сквозь плотный материал, вижу расширенные глаза, ее дрожь передается мне.
Они замерли — или это был я? — на несколько секунд, показавшихся вечностью, а потом продолжили качаться в танце. Он заставлял ее двигаться. Она смотрела широко распахнутыми глазами, ее ноги заплетались. Она двигалась, точнее, он ее качал, а клинок все еще был в ее теле. Я видел пробегающую по лицу судорогу боли, слышал умоляющий стон.
Наконец он остановился и стал медленно вытягивать лезвие из тела. А потом опять замер, обнимая ее одной рукой.
— Что ты наделал? — выдохнула бедняжка.
— Ничего страшного, платье не даст тебе истечь кровью, — его вежливый тон продавца звучал неуместно и зловеще.
— Зачем было это делать?
Он ослабил руку. Бесформенной массой она осела на пол, пятно на корсаже стало размером с блюдце. Темно-красное на алом. Она беспомощно пыталась закрыть пальцами рану.
Вложив рапиру в ножны, он сел с ней рядом на пол, чуть толкнул — легкое движение кончиками пальцев, будто коснулся сидевшей на ветке голубки. Она опрокинулась на пол, как кукла, и лежала, раскинув руки, подогнув под себя ноги, уставившись в потолок. В огромных глазищах запечатлелся ужас смерти. Он медленно запустил руку под юбку, потом другую…
За его спиной не было видно ее предсмертных конвульсий, но он-то ими наслаждался в полной мере. Пятно на платье росло и росло.
Первое действие кончилось. Я задавался лишь одним вопросом: она умерла, уже умерла? Шагнув от нее, он долго стоял и смотрел на плоды своего деяния. А она лежит, обездвиженная ужасом, от уголков глаз пролегают черные ручейки растекшейся туши. Глаза открыты. Кажется, еще дышит. Я видел все это его глазами, будто стоял за спиной. Так, будто был им.
— Ты не умрешь. Слышишь меня? Ты не умрешь. Я отведу тебя в больницу… — Он нагнулся и помог ей сесть, уложив голову себе на плечо. — Идем.
— Я не могу.
— Если ты не пойдешь сама, я тебя не понесу. Идем, я отведу тебя в Отель-Дьё[13], здесь не слишком далеко, — он стал тянуть ее за подмышки. Она кое-как встала на ноги.
— Ты хотел, чтобы я тоже почувствовала боль? — жалобно простонала она.
— Нет, совсем нет. Я хотел совсем другого, но тебе не понять.
— Я не виновата, что папаша Массен избил тебя при нас. Я этого не хотела.
— О, ерунда! Монахи меня чествовали почище этого старого башмака.
Медленно переступая, покачиваясь, они исчезли из лавки.
Наутро весь Париж стоял на ногах — в парке найдена мертвой девушка. С белым, как у манекена, лицом она сидела у фонтана. Платье, которое штопала мамаша Массен для Комеди Франсез, вобрало в себя почти всю ее кровь. Она сидела, как фарфоровая куколка, голова чуть набок, волосы откинуты за плечи, ладони покоятся на юбке, ноги широко разведены. Первые прохожие даже не сразу обратили на нее внимание, подумали — манекен из многочисленных магазинов на Риволи.
В ночь убийства свидетели видели прогуливающуюся по парку странную пару, похожую на актеров, одетых в костюмы из разных эпох. Очаровательный Казанова в красном камзоле, парике и черной маске шел в сопровождении ослепительной красавицы под стать Луизе Лавальер, любовнице Луи XIV. Как и фаворитка короля, та прихрамывала. Спутнику приходилось поддерживать ее за талию. Но никому не пришло в голову, что наутро Лавальер окажется мертвой, во время странной прогулки она теряла кровь, от бессилия не могла позвать на помощь, верила, будто возлюбленный ведет ее в больницу. В Тюильри часто бродили актеры, одетые Екатериной Медичи, Наполеоном, Марией-Антуанеттой, поэтому никто не придал значения их появлению. А уж сколько ходило слухов про Красного человека, появляющегося исключительно в этом парке!
В лавке Массена была найдена не то шпага, не то рапира с круглым эфесом, а на ней — отпечатки пальцев лавочника и кровь девушки. Папаша Массен был посажен за решетку. Лавка перешла к какому-то ресторатору. Сейчас в ней кафе «Тюильри».
Но через полгода появилась вторая мертвая девушка, потом третья, четвертая… В год по два-три трупа. Юные создания, одетые в карнавальные платья, кровавые пятна под ребрами и поза куклы. И неизменно в ночь перед убийством люди видели странную пару, будто сбежавшую с венецианского карнавала, но каждый раз решали, что это уличные актеры, с которыми обычно фотографируются туристы.
Полиция, отпустившая Массена спустя год, настоящего преступника так и не нашла. Позже убийства прекратились сами собой. Но до сих пор все помнят о «Призраках Тюильри», а настоящие актеры, зарабатывающие на фото с туристами, редко заходят в этот парк, чтобы не стать жертвой полицейской безжалостности. За шесть лет было задержано около сотни актеров, безвинно попавших в список подозреваемых.
Глава 9Я короную тебя
Эрик наполнил бокал и протянул с торжественной, чуть грустной улыбкой.
Теперь Вера знала, что в чаше наркотик, а может, и смертельный яд, но двумя днями ранее она подписала свой смертный приговор. Она согласилась продолжить охоту на живца, где роль последнего исполняла сама. Приняв в руки бокал, она опустила глаза к огненно-красному кружку, в котором отражалась люстра. Звучал Моцарт, реквием… Вера сама выбрала эту пластинку. И теперь перед первым глотком, шагом в неизвестность, попыталась отсрочить казнь, оттянуть мгновение жизни. Могла ли она когда-нибудь подумать, что подобно булгаковской Маргарите будет вынуждена последовать за Сатаной в ад, представляя на грандиозном балу королеву?
Теперь она чувствовала действие наркотика явно. Постепенно стены комнаты стали таять, реквием наполнил пространство густыми звуками. Вера обреченно улыбнулась, протянув пустой бокал Эрику.
— Не бойся. Ты вся дрожишь. — Он приблизился тенью, взял ее вялое запястье в руки. Она не решилась надеть свои умные часы. Он все равно бы не позволил взять их с собой на коронацию.
— Я не боюсь. Напротив, чувствую, как моя душа наполняется силой и решимостью, — проронила она, усиленно вспоминая, куда положила свой телефон. Если получится, можно взять его с собой, включить камеру и спрятать под подвязкой чулок. Видео, конечно, не будет, зато запишется звук. Она загонит беса в бутылку, заставит дьявола остаться там, где ему самое место. Но одновременно с этими мыслями голову разрывали другие. Она королева! Королева на балу у Сатаны…
Действуя непонятно по чьему велению, Вера принялась раздеваться. Стянула джинсы, сняла через голову майку. Стоя в одних чулках посреди ярко освещенной спальни, она ловила себя на мысли, что выполняет чьи-то приказания. Но голоса она не слышала, только густые отзвуки ре минор, дребезжание хора из моцартовского реквиема.
Эрик подхватил белую тунику, надел на нее, взял под руку и повел к двери. Тьма сгустилась за их спинами, но Вера успела различить щелчок выключателя. Надо ловить звуки жизни, цепляться за то, что остается реальным.
На Риволи они поймали такси. Вера впилась взглядом в номер машины. Буквы тотчас вылетели из головы, но цифры она не сразу забыла. Шесть-восемь-три, шесть-восемь-три… Ее шепот стал слишком громким. Замолчи, ведь он все поймет!
В салоне ей завязали глаза. Машина ехала невероятно долго. Зачем они катались? Она прекрасно знала, что стать королевой ей предстоит в саду Тюильри. Паук наматывал вокруг своей жертвы паутину дорог. Они, вероятно, ездили вокруг Лувра или по площади Каррузель.
В конце концов, ее укачало. Она уснула и очнулась, когда Эрик поставил ее босые стопы на холодный каменный пол. Глаза ее по-прежнему были завязаны, она хотела снять повязку, но обнаружила, что ее руки стянуты за спиной, а на ногах недлинная веревка. Тело подрагивало от холода.
— Ты боишься, что я сбегу? — спросила она. Во рту пересохло, горло свело. Хотелось пить. Била дрожь.
— Это святое место. Сюда ты войдешь рабыней, а выйдешь королевой. Веревки сейчас снимут. Это лишь часть ритуала.
Несколько метров ей пришлось преодолеть, спотыкаясь и едва не падая. Ее кто-то поддерживал с двух сторон. Это был не Эрик. Руки мужские, грубые, как у охранников ночных клубов. Она вошла в какую-то залу: ощущалось широкое пространство, было холодно, из-под маски виднелся мерцающий свет множества свечей.
Наконец кто-то развязал ей глаза. По обе стороны от нее стояли красные фигуры палачей в высоких колпаках-масках с разрезами для глаз. При их жутком виде Вера ощутила, как трезвеет, волнами тошноты накатывает ужас, ее решимость стала просачиваться в бреши, оставленные наркотиком, у которого имелся свой срок действия.
Зала была огромная, выложенная камнем, возможно, это один из подвалов Лувра, или просто муляж. Сводчатые потолки озаряли тысячи зажженных свечей. Нет, кладка старинная, настоящая, как в одном из тех залов, где находился старинный донжон.
У стен выстроились фигуры в карнавальных костюмах — начиная с египетских, вавилонских, античных туник, заканчивая платьями с высокими каркасными воротниками, турнюрами и париками времен Помпадур. Какое-то дикое смешение эпох. Фигуры были странно неподвижны, каждая приняла причудливую форму, будто застыла в менуэте. Может, это манекены? Вера не могла разглядеть их лиц — на каждом маска. Внезапно одна из фигур дрогнула и отделилась от общей массы, приблизилась к Вере. Парик, черная кружевная маска на молоденьком, набеленном лице. Присев в глубоком реверансе, она подала серебряную чашу, взяв ее со столика, стоявшего слева. Один из палачей разрезал тонкий шнурок на запястьях за спиной, второй — веревку, болтавшуюся между щиколоток.