— Вы расскажете мне, что произошло?
Молчание. Неужели все напрасно? Надо, чтобы подозреваемый начал говорить хоть что-то, тогда Эмиль сможет определить, лжет ли он. Как же его расшевелить? Вера же не специалист по допросам, да и, вообще, она детский психолог. С чего Эмиль взял, что она подходящий человек? Чуть поразмыслив, Вера решила зайти с другой стороны.
— Расскажите, что произошло в тот день, когда мальчики вздумали пойти ночью на кладбище?
Опять молчание, но в лице Турно появилось новое выражение — совершенно отчетливое чувство отвращения.
— Ваш сын сознавался вам в чем-либо?
Отвращение сменилось гримасой боли.
— У вас есть дети? — выдавил через силу подозреваемый. Его подбородок дрожал, на висках проступили вены.
— Нет, но я детский психолог и…
— Вам когда-нибудь приходилось встречать ребенка, который камнем забил насмерть своего товарища?
Вера вздохнула и отвела глаза: ей было сложно смотреть на этого человека, скрученного в жгут от навалившихся на него неприятностей.
— Сама я такого не встречала, но у нас были случаи, когда один ребенок причинял вред другому. В особенности часто это происходит с подростками…
— Я никогда не воспитывал в нем преступника! — перебил ее Турно громким вскриком и не сдержал слез, полившихся из покрасневших, исстрадавшихся глаз. — У нас была собака, я взял щенка нарочно, чтобы привить Адриену любовь к животным… — Он замолчал, стиснул зубы и опять посмотрел в пол, делая невероятное усилие, чтобы перестать рыдать перед незнакомой женщиной. Вера кожей чувствовала, какой сложный букет чувств он испытывал — унижение, страх, боль потери. Смотреть было невозможно, она понадеялась, что камера снимает все и этого будет достаточно. Она опустила глаза, уткнувшись взглядом в неровности и царапины столешницы.
— Чтобы он не стал таким, как я, — вдруг выдавил сквозь сжатые зубы Турно совершенно изменившимся голосом, — не стал бандитом и убийцей. Я ведь… убил собственного сына. Хотите знать, как? Я вспорол ему живот! Этому отродью! Я его породил, и мне было решать, имеет ли он право жить после того, что совершил!
Он говорил так, будто бил ножом в истерзанное тело. Каждое слово — удар молота по наковальне.
Ошарашенная Вера отклонилась от стола и судорожно водила ладонями по столешнице. Он смотрел вниз, не было видно, куда именно повернуты зрачки. Но это так важно! Лишь бы только Эмиль смог хорошо разглядеть, как двигаются глаза подозреваемого.
— То есть все-таки Адриен ударил Стефана? — пролепетала Вера, просто чтобы сказать хоть что-то.
— Ударил? — Турно скривился, выплюнув это слово. — Не ударил, а забил, как животное. Я… я как услышал… сразу перед глазами сцена из «Повелителя мух». Кто бы мог подумать, что мой сын окажется таким дикарем.
— А почему он так поступил?
— Вы издеваетесь! — вспылил Турно, так сильно дернув рукой, что запястье под наручником покраснело. Он внезапно расхохотался, а потом хохот перешел в завывание раненого зверя. Он уронил лицо в нескованную ладонь. Вера сжалась, прекрасно понимая, что разговор с ней был для него худшей пыткой.
— Они там… вместе с сыном актриски, этим прохвостом Тьерри, — он дернулся вперед, но наручник не позволил ему наклониться слишком низко, — хотели посмотреть, что будет. Посмотрели, блин! Думали, смерть — это игрушки.
Его лицо стало ледяной маской. Он смотрел на Веру, не видя ее, — куда-то в пространство взглядом человека, которому нечего терять. Каждая черточка его лица расправлялась, страдания расщеплялись на атомы, оставляя вакуум.
— Мой сын получил по заслугам, — сказал он ровным, бесцветным голосом. — За такое я должен был… сделать то, что сделал.
В том, что Адриен совершил этот поступок, Вера уже не сомневалась. По крайней мере, Турно был полностью убежден в вине сына. Но все же… смог бы отец прервать его жизнь, узнав, что тот убийца? Столь ли легко вспороть своему чаду живот, а потом хладнокровно обрядить в платье? Несколько секунд Вера представляла себе эту картину: отец закалывает сына, а потом, явно не в себе, облачает в платье, возможно, оставшееся после участия дочери в перформансах Куаду, и привозит в парк. Почему-то вспомнились ужасающие случаи из СМИ, когда мать убивает своих детей во время послеродовой депрессии. Но у Турно не могло быть послеродовой депрессии! За этой трагедией стоит то, чего Турно недоговаривал. Переживал он очень искренне, скорее всего, это подтвердит и Эмиль, но за такой сложной гаммой чувств можно спрятать даже слона. Эмиль бы прав, детектор лжи был бы здесь бессилен.
— А вам разве не сказали, что Стефан жив? — вдруг выпалила Вера.
Ее инструктировали, что говорить подозреваемому можно, а чего — нельзя, но она не могла вспомнить, нужно ли держать в тайне тот факт, что сын Жаккара, возможно, где-то отсиживается, пока его отец творит свою вендетту.
— Жив? — лицо Турно побелело, он даже привстал, но наручники не дали ему подняться. — Он же… Да я… Что? Откуда вам это известно? Вы же врете, чертовы флики! Это правда? Откуда вам известно?
Вера решила действовать на свой страх и риск.
— Да, он жив. И отец его подозревается в серии преступлений.
Произнося эти слова, она мысленно перекрестилась, заранее представляя, как будет злиться на нее Эмиль.
— А он это знает? — Турно пучил глаза, хватаясь за край стола. Его лицо опасно покраснело, глаза будто вылезали из орбит. Сейчас его хватит удар, а виновата будет Вера. Она молчала, не зная, как управлять создавшейся ситуацией. Невольно она посмотрела на матовое стекло, за которым стояли, наблюдая, Эмиль и Кристоф.
— Чего вы замолчали? — орал Турно, нависая над столом, как ядерная ракета. — Мальчишка живой?
Вера вскинула на него испуганные глаза.
— Да, Стефан жив.
— Эмма, — упал на стул Турно и стукнулся лбом о стол. — Что вообще происходит? Чего он хочет? Если его мальчишка жив, зачем ему… — Он вскинулся, опять пытаясь дотянуться до Веры, сидящей, будто кол проглотила. — Но он сам этого не знает! Скажите ему, что его сын жив… Он с горя слетел с катушек! Боже, Эмма! Моя дочь… у него моя дочь!
Ворвался Эмиль, знаком показал Вере, что она свободна.
— Что Эмма? А? — Он упал на освобожденный стул. — Посыпался на дочери? Давай выкладывай все как есть! И тогда мы сможем, наверное, найти ее раньше, чем…
Кристоф вывел Веру из комнаты для допросов и захлопнул дверь, скрыв от нее пылающего азартом Эмиля. К комиссару подошла сотрудница BRI — темноволосая дама в очках, чем-то напомнившая Велму из «Скуби-Ду»: на ней был похожий осеннего цвета свитер с воротником под горло, а очки в темной оправе точь-в-точь как у мультяшного персонажа.
— Комиссар Герши, нашли Эмму Турно.
— Живая? — тотчас выдохнула Вера.
Велма из Префектуры прикрыла глаза и удрученно покачала головой.
— Нет, убили предположительно в среду. Колотая рана нанесена посмертно, ее задушили до того. На теле следы борьбы.
— Вот дерьмо, — выругался Кристоф. — Где нашли?
— В квартире напротив той, где жил Куаду. Она пустовала две недели, жильцы, которые ее снимали, съехали, а новых еще не нашли.
Комиссар развернулся, собираясь вернуться в комнату для допросов.
— Подождите. Это еще не все. Она была одета в платье с корсетом… и поясом под золото, а на нем четкий отпечаток ладони. Эксперты уже провели тест на соответствие отпечатков пальцев. Они принадлежат лейтенанту Герши, вашему племяннику.
Вера чуть не села. Мгновенно в ее голове пронесся вихрь ярких осознаний: Эмиль так хотел засадить Куаду, что мог пойти на подставу. Она ведь его совсем не знает! А вдруг он убил девушку в среду, когда еще ничего не было известно, чтобы подвести дело к Куаду?
Нет, стоп! В среду? А что было в среду? Утром они ездили на Пер-Лашез, днем Эмиль залег на диван и спал, как мертвый. Не подсыпали ли ему снотворного? Он же носит с собой барбитураты. Кто мог подсыпать ему снотворное? Жаккар! Он ведь постоянно крутился у Юбера…
Вера закрыла глаза, представив, как Жаккар прокрадывается в квартиру Эмиля — у него давно уже есть дубликаты всех ключей в доме, наверняка! Он подсыпает барбитурат в единственную чистую кружку у раковины в кухне — он ее предварительно вымыл и поставил на видное место. Эмиль возвращается. Конечно же, он хочет пить. Приходит на кухню, плескает воду в кружку, пьет. Да, у барбитала вкус не ахти, но Эмиль его принимает давно и вкуса не замечает. Даже, возможно, закидывает свою таблетку в рот прежде, чем выпить воды с дозой снотворного. Да, именно так и было! Он доходит до дивана, падает на него и засыпает мертвым сном. Жаккар снимает с его руки отпечаток прямо на золотой пояс так же, как двадцать лет назад нанес отпечаток пальца антиквара на эфес рапиры. Занавес, господа!
— Есть примерное время смерти? — быстро спросила Вера, выйдя из плена дедуктивных умозаключений. — Там же по трупным пятнам можно высчитать, верно?
— Да, между шестнадцатью ноль-ноль и полуночью. Точнее определят судмедэксперты при вскрытии.
Вера повернулась к Кристофу и торжественно объявила:
— У Эмиля есть алиби. Он спал в это время. Мы вернулись с кладбища Пер-Лашез, он был расстроен неприятным инцидентом с могилой вашего деда, поднялся к себе и отрубился начисто… Но мне кажется, что его опоили снотворным.
Она с гордостью и сияющей улыбкой на устах рассказала о своих подозрениях.
Кристоф слушал ее, скрестив руки на груди, с непроницаемым выражением лица. Видя, что ее объяснение не произвело на комиссара никакого впечатления, Вера вынула смартфон и стала показывать время сердцебиения в приложении «Здоровье».
Кристоф попросил телефон, пролистал взад-вперед длинный столбец времени, когда был зафиксирован низкий пульс, показал его сотруднице.
— У вас не бывает такого низкого пульса? — спросила та.
— Никогда! Единственный спорт, который я предпочитаю, — скоростной просмотр сериалов по вечерам под хруст чипсов. Ну то есть, я не бегаю и не хожу в спортзал. — Вера стушевалась. — Мой пульс — не меньше семидесяти.