— Что было потом? — прервал его Эмиль.
— Я стал звонить нашему учителю по французскому… месье Куаду… единственный адекватный чел в школе… он сразу приехал… потрогал его, стал ходить кругами… Он не сказал нам, что Стефан умер! Он не сказал, что Стефан мертв! Говорил, что все хорошо. «Все хорошо, все хорошо!» — как заело. Мы успокоились, донесли его до машины, вернулись, посветили телефонами, все убрали, забрали камень, сорвали ветки и подмели дорожки. Месье Куаду сказал нам все это сделать! А потом вылил всю воду из своей машины, целый блок, чтобы смыть кровь, но ночью пошел дождь. Никто потом не заметил, что у могилы Жана Живодера было немного мокро.
— А куда вы его отвезли? — спросил Кристоф.
— Не знаю. Месье Куаду оставил нас у входа в метро и уехал. Наверное, в больницу! Я не знаю, куда он дел Стефана… — Тьерри опять расплакался. — Я не знал… не знал, что его отец убивал в парке Тюильри девушек… Он… он сам мне об этом сказал, когда заставлял надевать это платье, угрожал оружием… пистолетом… Он заставлял меня намазывать на себя краску перед зеркалом… говорил, что убьет и отнесет меня к фонтану… за то, что я сделал с его сыном…
— А вот нечего было бить товарища по голове. Прежде чем булить одноклассника, — Эмиль дал ему щелчок по лбу, — убедись, что его отец не маньяк-убийца.
— Это же надо! — развел руками сосед, который все это время был в квартире, стоя за распахнутыми двойными дверями гостиной. — Кто же на него подумал бы, что он — «Призрак Тюильри»! Тихий, интеллигентный, обходительный. Вот так музыку, громко, впервые включил. Потому-то я и забеспокоился, думал, он решил покончить с собой, выкрутил на всю мощь и… В какое время мы живем, что маньяк, что полицейский…
И глянул на Эмиля, понадеявшись, что тот не понял намека. Эмиль, держа у уха телефон, поднялся и молча махнул Кристофу.
Они прошли в ванную комнату, где над раковиной висел шкафчик с зеркальной дверцей. Эмиль включил горячую воду, и тотчас на зеркале проявилась фраза, написанная наискосок: «Я знаю, кто ты».
— Это писала Зоя. Они встречались, — гробовым голосом сообщил он.
— С Жаккаром? Как ты узнал?
— Случайно.
— Вот тянет ее на всяких придурков.
— Она не берет трубку.
Глава 19Восхождение «Призрака Тюильри»
Было уже далеко за полночь. Вера лежала в своей кровати на спине, раскинув руки, и думала. Рядом с ней раскрытый ноутбук с поставленным на паузу «Гражданином Кейном». Периодически кто-то топал сверху, дрожали потолок и стены — Эмиль тоже не спал. Его тренировочная комната находилась над спальней Веры. Видно, переживает за пропавшую Зою. Сегодня она должна была провести экскурсию, на которую не явилась. И зачем он так настойчиво требовал от нее участия в расследовании? Она же просто искусствовед. Навлек на нее беду…
Вера повернулась на бок к ноутбуку, открыла Гугл, вбила имя Зои в строку поиска. Ничего! Попробовала и так, и эдак. Черт! Ну как так-то?
Тогда ей пришло на ум ввести в строку поисковика бессвязный набор слов: «зоя искусствовед экскурсии по лувру». Тут же вылезла ее страница и несколько публикаций, написанных под другим именем, причем русским — Зоя Дмитриевна Гершина.
Вера вскочила и в удивлении открыла рот, читая названия ее книг: «Психология творчества. Убийство как перформанс», «Психоанализ в искусстве», «Фрейдизм и юнгианство как средства восприятия искусства» и «Творчество — бессознательный процесс?». Все изданы на французском, издательством «Somogy Éditions d'Art», а в биографической справке она значилась экспертом в области уголовного судопроизводства.
Вера уставилась в экран, отказываясь верить своим глазам.
— Чего? — только и смогла произнести она. — Диплом Парижского института криминологии?! — А потом возмущенно добавила: — А искусство-то тут при чем? Она же искусствовед, елки-палки! Экскурсии водит…
Но вспомнив о букете своих увлечений, сама же ответила:
— Ладно, ладно. Кризис идентичности беспощаден. Все понятно! С одной стороны, профессия, навязанная родственниками, с другой — дело жизни.
Вера перешла к соцсетям Зои и залипла минут на двадцать.
Сестра Эмиля вела свою страницу еще безобразней, чем Вера, но подписчиков у нее было в два раза больше. Визуал она выстраивала такой же мрачный, черно-белый, какой была и сама. Все фото сделаны как бы в движении, никаких четких форм и обработаны фильтром в подражание пленке. Сторис нет вовсе. Но были некоторые в актуальном — ничего более странного Вера не видела. Зоя включала камеру и пялилась в нее, точно была под кайфом, иногда что-то сообщала о новых экскурсиях или какой-либо встрече, но голосом замогильным, невыспавшимся, обкуренным или простуженным. В шапке профиля было лишь одно слово — «искусство».
До сих пор Вера не понимала, какие отношения у сестры и брата. Она бы не удивилась, застав их в одной постели, хотя однажды так и вышло.
В тот день, когда они с Эмилем просматривали видео с камер наблюдения из больницы, Вера уснула головой на клавиатуре. Проснувшись ночью от жажды и ломоты в спине, она пошла в кухню. Эмиля за компьютером не было. В коридор, который огибал гостиную по периметру, лился тусклый свет из двери, бывшей ранее запертой на ключ, но ныне распахнутой настежь. Вера, крадучись, пересекла гостиную и сделала несколько шагов. В дверях было видно большое, во всю стену, зеркало, висевшее так, что в нем отражалась разобранная кровать. Эмиль сидел у изголовья, вытянув и скрестив ноги, а Зоя лежала спиной на его животе, положа голову ему на сгиб локтя. Они оба были в нижнем белье, как любовники. Тело Эмиля почти полностью покрыто татуировками — какие-то санскритские строки, индуистские знаки, а Зоя — вся в шрамах, кожа, как чешуя рептилии.
— Ты не понимаешь. Мы будто два осколка одного целого: он — охотник, я — жертва, он жаждет убивать, а я — хочу смерти. Нет, ни за что не скажу тебе его имя… Да, он псих, каких еще свет не видел… Но и я не сказать чтобы нормальная.
«Странное дело, — подумала Вера, — наверное, она спит и видит сон». Эти двое лежат, обнявшись, и обсуждают любовника Зои! А потом вдруг Эмиль достал нож, сделал на запястье сестры надрез и стал пить ее кровь. Вера тотчас развернулась, чтобы уйти, но, обернувшись, глянула еще раз. Красными от крови губами он нежно, совершенно по-братски, поцеловал ее в лоб, оставив кровавый росчерк в межбровье. Амур и Психея, только из вампирской саги типа «Выживут только любовники».
Вера ушла в кабинет, села за компьютер, стала листать фотографии, но вскоре опять уснула. Проснувшись утром, она решила, что это был сон, тем более события не давали ей возможности вернуться мыслями к этому случаю. А сейчас, в темноте ночи, слушая, как Эмиль топочет по потолку, она вновь вспомнила эти два сплетенных на белых простынях тела. Неужели они спят вместе? Кто знает этих европейцев — другой менталитет! Вдруг это у них что-то вполне нормальное.
Наутро были запланированы поиски антиквара Андре Массена.
Зоя так и не объявилась, Эмиль был мрачнее тучи. Он отвез Веру по адресу, дал листок с цифрами домофона. Сам сел у подъезда прямо на тротуар и как заговоренный нажимал кнопку вызова, подносил телефон к уху, ждал, когда автоответчик Зои оживет, зло сбрасывал звонок. И так по кругу раз за разом, будто это могло помочь.
Предоставленная самой себе, Вера поднялась на этаж, где жила вдова Массена. Андре, как оказалось, умер в прошлом году.
Жена бывшего антиквара приняла русскую гостью очень радушно, напоила вкусным кофе с молоком, показала, какие наряды шьет для частной школы в Мезон-Лаффите — для балов, костюмированных постановок и школьных парадов.
— Это ведь я обучила Мелека шитью. Он был очень способным учеником. Молчаливый, исполнительный, муж мой его именно за это и не любил. Он его нарочно дразнил, а потом вошло в привычку и пересекло границы дозволенного.
— Как вы считаете, — Вера осторожно вела допрос в кухне, попивая кофе из большой керамической кружки с вылепленной на ней пчелкой, — Мелек мог убить человека?
— Нет, нет, что вы… он был таким слабым, нежным, чутким. У него в семье случилось большое горе. Отец — француз, остался еще с шестидесятых жить в Алжире, в жены взял алжирку — красавицу: волосы как смоль, глаза черные, ресницы — стрелы. А ее убили во время «Черного октября» в 1988 году, когда молодежь Алжира подняла восстание.
— Что? — ахнула Вера. О таком историческом событии она знала лишь из учебников.
— Да, выволокли на улицу и… застрелили. Говорят, это была личная расправа… Отцу Мелека пришлось вернуться во Францию, он запил. Чтобы мальчик не пропал, отдал на воспитание монахам.
— А вы бы узнали Мелека, если бы я показала его нынешнее фото?
— Да, конечно! Эти, черные огромные глаза его матери не спутать ни с какими другими.
Вера достала ксерокопию карточки Жаккара.
Мадам Массен долго рассматривала ее в принесенную лупу, а потом отложила ее на стол и вернула листок Вере.
— Он весь в каких-то ожогах…
— Это Мелек?
— Да, бесспорно, это он. Но половина лица изуродована.
Вера рассказала женщине про пожар в общежитии для беженцев, произошедший в августе 2005 года.
— А куда бы он еще подался, бедный мальчик!
Вера не смогла сказать доброй женщине, что этот бедный мальчик зарезал двенадцать девушек, одного ребенка и отравил известного писателя. Нужно было выяснить кое-что еще.
— А в каком монастыре он воспитывался?
— В аббатстве Сен-Мари-д’Эгремон, в сорока километрах от Парижа, где-то за Сен-Жермен-ан-Ле. У его отца поблизости была земля с ветхим домом. Монастырь небольшой, в нем живут трапписты, цистерцианцы.
— Они строгие?
— Да, и аскетичные.
— Они могли обижать Мелека?
— Кто их знает, девочка моя! — На старческом лице мадам Массен появилась горькая улыбка. — Но в шестнадцать он от них ушел и ничего особенно не рассказывал. Учили его хорошо, он знал латынь почти в совершенстве и хорошо разбирался в искусстве. Мог отличить хорошую копию Караваджо от плохой. Я, хоть убей, в этом ничего не смыслила. Андре тоже. Он бы нам послужил, если бы Андре его не задирал. Он считал, что тот слишком изнежен, покупатели будут думать, что он из этих… ну вы поняли.