– Дело в том, что Эмилю нужно было создать максимально напряженные условия допроса. Я могу лишь догадываться, поскольку сама ни о чем не знала.
– Не знали?
– Нет. Я, как и вы, зашла в комнату управления видеонаблюдением, понятия не имея, что он запрет нас там, а Зоя достанет оружие. Для меня это стало неожиданностью. Я была очень удивлена.
– Для человека в удивлении вы выглядели довольно спокойно.
– Все дело в тренировках… Он запрещает мне показывать эмоции.
– Запрещает? Да кто он вообще такой?! Вера встрепенулась.
– Я не так выразилась. – На ее лице появилась вымученная улыбка. Выразилась она, на самом деле, верно, более чем. – Я хотела сказать, что он учит меня владеть эмоциями. Профайлер должен полностью контролировать свои лицо, тело и реакции.
Джон Леви хмыкнул, опустив глаза, – ему стало стыдно за то, что дал себя вовлечь в провокацию. Он начал понимать план Эмиля, но вместе с тем еще больше его ненавидеть.
– Я уже привыкла. Он постоянно устраивает нечто подобное. – Вера выдавила улыбку. – Знаете, как мы с ним познакомились? Он нанял меня на роль живца для маньяка. И, разумеется, не сообщил об этом.
– Похоже, вы вступили с ним в крайне абьюзивные отношения. – На лице Леви появилось отвращение. – Вы с ним спите? С ним, с его сестрой? У вас такой уютный тройничок, получается?
– Нет! – воскликнула Вера. – Нет! Вы говорите сейчас, как обиженный ребенок.
Леви нахмурился и смежил веки: любое его движение явно отдавалось головной болью.
– Я психолог в штате его детективного агентства, занимаюсь профайлинговыми беседами.
– И приманка для маньяков по совместительству. Простите, но до меня не доходит. Вы ему мать? Опекун? Спасатель? Зачем вы пытаетесь его защитить?
– Спасатель…
Вера прикинула: интересно, как можно назвать их с Эмилем отношения?
– Да, спасатель. А он жертва в треугольнике Карпмана. Жертва и тиран в одном лице. Мне приходится спасать его от него же самого. Все так, вы правы, Леви.
– Зовите меня Джоном, – пробурчал тот.
– Вера. – Она протянула руку с улыбкой. Тот сделал вид, что пожал ее нехотя, но было видно, как от удовольствия у него приподнялись брови и зарделись скулы.
– Вы потакаете его поведению. Хотя, как психолог, должны осуждать. Он действует, нарушая личные границы других людей.
– А разве органы, подобные ФБР, полиции, Интерполу, не делают то же самое? Только скрытно, используя ловушки сознания и двойные стандарты. Эмиля Герши зовут, когда делу уже ничто не поможет, он делает за таких, как вы, грязную работу. Да, он запугивает, обманывает, устраивает целые представления, становится зверем, охотником, но это приносит результат. И он не кривит душой, не кичится своей честностью. А вы могли придумать бы крутую схему, вроде той, что он провернул в комнате охраны? Ручаюсь, вам бы не хватило ни смелости, ни безбашенности. Такое под силу только…
– Психопатам, – подсказал Леви.
– Я тоже раньше думала, что он психопат, у него нет ни грамма эмпатии, а детективной деятельностью он занят исключительно, чтобы потешить самолюбие. Но нет, в душе он другой. Просто натренировал себя до такой степени, что, кажется, сделал невозможное: подчинил свою вегетативную нервную систему и работу всех областей мозга. Полный контроль эмоций и их проявлений, полный контроль за выработкой гормонов, рецепторов и нейромедиаторов.
– Чушь, это невозможно.
Вера прикусила губу и посмотрела на Джона Леви, словно говоря: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
– Если бы он не поторопился разоблачить Хавьера Барбу, все это могло затянуться. Тот смог бы избежать правосудия, и осудили бы ребенка, – сказала Вера.
– Девочку? Редда?
– Да, ее. Они общались в сети: Аксель и Барба. Он пытался ее подставить. Мне кажется, он решил убрать половину персонала в музее. Устроить резню, а свалить все на неадекватного подростка, нуждающегося в лечении. У нее ПТСР после смерти матери.
Вера достала телефон и, открыв папку с фотографиями, нашла изображение Аски со скрина видео того дня, когда она приходила якобы устраиваться в агентство Эмиля. Камеры в кабинете Юбера зафиксировали ее визит. Пересев на скамейку к Леви, она показала ему фото. Аска сидела перед Эмилем на столе в короткой юбке, с хвостами, с чупа-чупсом во рту.
– А вот какая она в лицее. – Вера, пролистав снимки, нашла общее фото ее класса перед высокими арочными дверями лицея Фенелон. На нем Аска была чистой отличницей. Красные волосы убраны назад, никакого пирсинга, – в школу она его не носила.
– Типичная двуличность, – отозвался Леви.
– Она закончила лицей с высшим балом, третий дан по карате, а еще непонятные отношения с отцом. Она запуталась. Эмиль пытается ей помочь. Он не психопат, у него доброе сердце, но он хороший лицедей.
– Да уж. То, что лицедей отменный, – это я заметил. Он вырубил меня еще в зале Тициана, когда вошла его сестра с орущей на весь музей колонкой, – проговорил Леви со злой обидой. Они с Верой сидели одни в холе, и ему хотелось выговориться.
– Да, вы потеряли бдительность именно в тот момент. А дальше ему не составило труда раздразнить вас, выставив перед вами свою маскулинность, вывести на сопротивление и… произошло то, что произошло. Вы потеряли контроль над эмоциями, ваша лобная и префронтальные доли отключились, первую скрипку стали играть более древние области головного мозга – миндалевидное тело, отвечающее за страх и агрессию.
– В той клетке он был более сильным павианом? – усмехнулся Леви.
– Да, так и есть. Любопытно, что вы сейчас это сказали. – Вера улыбнулась. – Наверное, тоже читали много исследований в области нейропсихологии. В тот момент я как раз вспомнила о приматах и законе силы, которому они подчиняются. То есть мы – подчиняемся. Потому что мы – приматы.
– Он уверен, что это сойдет ему с рук. И ведет себя так, будто не испытывает ни малейшего сомнения, что я потом его не достану.
– Хотите скажу, почему?
– Неужели вы и на этот вопрос знаете ответ? – зло усмехнулся Леви.
– Я сейчас попробую объяснить… Вы, то есть ваше тело, подали ему сигнал, что боитесь. Эмиль натренирован не только контролировать свои эмоции, но и эмоции людей вокруг него. Страх имеет свой запах, и он его хорошо распознает среди других.
– Ерунда. Инстинкт зверя?
– Мы, люди – звери, увы. Животные. С инстинктами. Пусть другие психологи и исследователи человеческой биологии, физиологии закидают меня камнями за это мнение, но мы животные, пока нами управляют древние участки мозга. Instinctus – побуждение. Мы испытываем побуждение дышать. Мы дышим, за это отвечают древние участки нашего мозга, значит, мы животные. У Роберта Сапольски рассказывается об одном исследовании. Людей разделили на три контрольные группы. Одну группу попросили побегать в спортзале, другим – показывали сцены насилия и запугивали. Потом образцы пота обоих групп давали нюхать третьей группе. И знаете что? Когда люди из этой третей, контрольной группы чувствовали запах пота человека, подвергшегося страху, их миндалевидные тела начинали искрить. Мы чувствуем запахи эмоций! Особенно самых древних – таких, как страх, радость. Но делаем это неосознанно. А Эмиль… он ничего не делает неосознанно.
– Он, вообще, землянин? – Леви скривил рот и отвернулся. – Вы так им восхищаетесь… Не имеет смысла продолжать дискуссию.
Спецагент заерзал на скамье. Сама мысль, что он стал объектом наблюдения, физиология которого прочитывалась с такой легкостью, ему не нравилась. Он чувствовал себя голым, когда Вера рассказывала, как устроен его мозг, обоняние, по каким принципам работают его эмоции и где он прокололся.
– Подумать только, вы сравниваете нас с павианами! – пробормотал он. – Его можно было просто прижать и допросить. Зачем этот спектакль?
– Нет, про павианов вы сами сказали, Джон, – с улыбкой напомнила Вера. – Эмиль должен был создать атмосферу максимального напряжения, чтобы преступник не мог контролировать свои эмоции при ответах на вопросы, которые он ему задавал. Он задавал всем вам вопросы вперемешку, чтобы застать его врасплох.
Вера опустила локти на колени, сцепив пальцы.
– Вы же слышали, о чем именно он его спрашивал? Из переписки мы поняли, что убийца совершил несколько преступлений в детстве и юношестве. Когда Эмиль заговорил с ним о школе и университете, тот не мог сдержать вегетатику. Он замирал, задерживал дыхание и бледнел, его пальцы тряслись. Всего этого не случилось бы в более спокойной обстановке. Он опытный преступник и мог бы выдержать простую беседу. Бьюсь об заклад, он ее много раз рисовал у себя в воображении, готовился. Эмиль знал это, поэтому сделал так, чтобы тот был застигнут врасплох. Не успел не то чтобы подготовиться, но и сообразить, что происходит. Если потеряли контроль вы – опытный солдат, спецагент Федерального Бюро, то и он тоже.
– Все это было затеяно за моей спиной. А инспектор знал?
– CNP знал только то, что преступник в музее. Вы разве не заметили? Инспектор, бедолага, в обморок упал. Уж он-то не актер, чтобы такое сыграть.
Леви поджал рот, уголки губ съехали вниз.
– Это незаконно, и Герши за это ответит.
– Вы любите кино? – спросила Вера, придвинувшись к нему ближе.
– Что?
– У вас есть любимый режиссер?
– К чему вы клоните?
– Ответьте. Например, видели фильмы Хичкока? «Психо»?
– Ну видел.
– Хичкок обманул актрису при сьемках «Психо». Взял ее якобы на главную роль и убил в первой трети фильма. Провались «Психо», карьера актрисы рухнула бы, потому что тогда зритель очень не любил неожиданных вывертов на экране. Ее звали Вера Майлз. – Она улыбнулась. – Мы тезки. А Бертолуччи? Знаете, что выкинул этот итальянец? Он позволил совершиться акту насилия в его ленте. Марии Шнайдер не сказали, что в сценарии задумана сцена насилия, настоящего, телесного, страшного. Марлон Брандо надругался над ней, Бертолуччи заснял. А зрители восхищались одн