Вера ни на минуту об этом не забывала, ловя тяжелый, темный взгляд Зои, которая улыбалась только накрашенным ртом, демонстрируя выученную эмоцию радости лучше, чем дочка Пола Экмана на иллюстрациях его книг по психологии лжи.
Глава 11. Эффектный выход
Пятница, 7 апреля
– Вставай, соня, просыпайся.
Вера плавала в темно-оранжевой дымке и уже как будто просыпалась, но никак не выходило открыть глаза. Утреннее солнце заливало светом спальню. Им досталась просторная комната с собственным, выходящим на бухту Кавалер, балконом. Посреди нее стояла огромная кровать из кованого металла с тонкими столбиками по углам, ажурным изголовьем и прозрачным белым балдахином. На стене слева была выписана средневековая фреска с изображением Девы Марии с младенцем в пламени горящего куста и двумя ангелами, протягивающими ей руки. Даниель поведал, что все фрески в замке датированы пятнадцатым веком, их написал ученик Доменико Гирландайо[15], а в этой самой спальне когда-то располагалась часовня.
– Эпоха кватроченто[16]! – восхищенно сообщил ей вчера Даниель, когда они после ужина обходили комнаты замка. – Можешь себе это представить? Я жил среди этих фресок, они есть почти во всех комнатах. Я просто не мог не полюбить искусство!
В остальном спальня была похожа на номер в дорогом отеле с минимумом мебели. Вместо комода – глубокая ниша с зеркалом и полками из стекла, иллюстрирующая глубину мощных стен старинного замка. У балкона – изящная белая кушетка, торшер, по обе стороны от кровати два стеклянных прикроватных столика. Справа – дверь, ведущая в ванную комнату. А там прямо посередине пола из светлого кафеля стояла огромная белая ванна, будто бутон японского спатифиллума. Широкое окно с белыми занавесками, подоконник которого был уставлен комнатными растениями в белых кашпо, тоже выходило на море.
Вера протерла и открыла глаза, не сразу вспомнив, где она. В первую минуту белый балдахин над головой ее удивил, и ажурная спинка кровати, и яркий свет, и запах моря.
– Доброе утро! Уже почти полдень. – Даниель, сидевший на краю постели, нагнулся и нежно поцеловал ее в лоб. Он был одет в те же джинсы и ту же майку с Железным Троном Таргариенов на груди.
– Я принес тебе завтрак. Решил разбудить, а то кофе стынет.
Она села на постели, завернувшись в белое, как облако, одеяло. Воздушный, с хрустящей корочкой багет с мягким сыром и кофе со сливками – ничего вкуснее она не ела в жизни, даже вчера вечером, когда ее угощали блюдами от мишленовского повара.
После они оделись потеплее и пошли прогуляться по окрестностям, посмотреть на виноградники.
– Кто же за всем этим ухаживает, если в замке только повар, официант и горничная?
– Здесь огромный штат умельцев, но обычно на пасхальные выходные мама всех отпускает – этой традиции много лет. Отель полностью подготавливают к туристическому сезону, который обычно начинается в середине апреля. Отдыхают в пасхальные дни, а потом принимают гостей. Во вторник ты бы не узнала это место из-за шумной толпы.
Странно было слышать, как он звал мачеху мамой. Вера никак не могла разобраться в отношениях этой странной семьи.
– Во вторник? – спросила она.
– Понедельник – официальный выходной.
Они ходили между виноградными шпалерами. Гибкие лозы были усеяны молодыми листочками. Вера куталась в большую шаль из овечьей шерсти, которую ее заставил взять с собой заботливый Даниель. Она накинула ее поверх куртки, застегнутой на все клепки и молнии, но все равно немного мерзла. Небо ослепляло кристальной голубизной, лицо обдувал неслабый ветер с острым запахом озона – где-то рядом, в горах, гремели грозы, а со стороны моря доносились крики чаек.
Они поднялись на самую высокую точку мыса, чтобы еще раз полюбоваться видом на город Кавалер-Сюр-Мер.
– Я могу вечно смотреть на здешние пейзажи, – проговорил Даниель, поставил ногу на валун и оперся локтем о колено. Перед их глазами распростерся приморский городок, залитый утренним солнцем. – Хотел бы и умереть здесь. Ренуар доживал свои последние дни в городке поблизости от Ниццы, и какие потрясающие средиземноморские пейзажи он оставил! Лазурный Берег всегда привлекал художников. Здесь жили Пабло Пикассо, Поль Сезанн, фовисты Анри Матисс и Дюфи[17]. Синьяк[18] написал свою первую картину в стиле пуантилизма. Помнишь, как в «Ускользающей красоте»[19]? «В этих холмах великая традиция искусства…»
– Ускользающая красота… – пробормотала Вера дрожащими от холода губами. – Пуантилизм – это от слова «пуант»?
– Да. Это живопись точками. А в Ницце даже есть музей Шагала, обязательно заскочим на обратном пути.
Он обернулся к Вере, взял ее руку.
– Да ты совсем замерзла. – Он потянул ее к себе. – Дорога вниз нас согреет. Я должен кое-что тебе показать.
Они вернулись к виноградникам, а там было рукой подать до восточной стены замка. Под единственным балконом на торце имелась странная пристройка, похожая на шахту с крохотной железной дверью внизу, наполовину скрытой ветвями цветущей бугенвиллеи.
Даниель издалека показал на нее.
– Видишь этот каменный столб, похожий на дымоход? Это вход в подземелье. Он идет прямо из хозяйской спальни замка. – Он указал на балкон, где стояли пустые в этот час ротанговые креслица. Хоть Вера и проспала до обеда, остальные спали еще дольше.
– Я решил воспользоваться тишиной в замке, чтобы спуститься туда.
Они подошли к каменной шахте. Даниель, отклонив в сторону ветки, отпер дверцу огромным ключом, который больше походил на тот, что дала черепаха Тортилла Буратино, только ржавый. Вера взяла его и взвесила на ладони.
– Ключ размером с дверь, и такой тяжелый!
– Этим замка́м лет пятьсот. Все, что касается потайного хода с балкона – а там есть люк – ничего не трогали со времен дочери барона дю Датье, Маргариты Бригоди. Она, кстати, была женой одного из сыновей Родольфо Гирландайо, ученик его отца – автор фресок.
– Ого, как все запутанно.
Они вошли в узкое сводчатое пространство с винтовой лестницей, ведущей куда-то вниз. Шахта, начинающаяся под балконом на восточной стене, уходила глубоко под землю. Пахло влажностью и земляными червями. Вера иногда касалась каменной кладки руками и тотчас отдергивала пальцы – стены были склизкими.
Вдруг ее прошиб страх, опять позабылось, что здесь она не ради увеселения. Она Ватсон в Баскервиль-холле! Правда, ее Шерлок Холмс нынче пребывал за решеткой.
Даниель шел впереди, светя фонариком, но вдруг обернулся и взял Веру за руку, успокоительно сжал пальцы, словно говоря: не бойся, я с тобой. Он будто чувствовал ее, слышал мысли, улавливал вибрации сердца. Он либо святой, либо колдун. Вера невольно сжала его ладонь.
Лестница привела к небольшому холлу со сводчатым потолком, в стене которого была вделана современная металлическая дверь – мощная, как в фильмах про ограбление банков, с несколькими кодовыми замками. Даниель залез в заметки на телефоне и, близоруко щурясь сквозь очки, стал переносить цифры на экран небольшого голубого монитора сбоку от наличника. То и дело загоралась зеленая лампочка. Вскоре дверь издала щелчок.
Вера не могла остановить биение сердца, ей все еще казалось, что Даниель запихнет ее в темницу, запрет и никогда не вернется, как в сериале «Ты». Тем более что и бункер здесь похожий.
Они шагнули внутрь и попали в довольно обширное пространство, обшитое современным отделочным материалом белого цвета. На стенах густо, рама к раме, висели картины из разных эпох. В дальнем углу стоял стеклянный шкаф с редкими рукописями и миниатюрами, в углу был большой металлический стол для реставрационных работ, а центр украшали три скульптуры белого мрамора. Амур, сидящий на высокой тумбе и прислонивший пальчик ко рту. Высокий и стройный Меркурий в шлеме с крылышками. Юноша с крыльями, делающий вид, что стреляет из лука.
– Я не стану закрывать дверь, чтобы тебе не было неуютно… – Даниель обнял ее за талию и ткнулся носом в висок. – Ты чего так боишься?
Вера сама не замечала, как ее била мелкая дрожь.
– Холодно, – ответила она.
– Здесь поддерживается оптимальная для мрамора и картин температура и влажность – гораздо выше, чем снаружи. Примерно, как в любом музее. Стены обшиты несколькими слоями влагонепроницаемого материала.
– Этими словами маньяки обычно начинают свою речь перед жертвой, – невольно сорвалось с губ.
– Ох, я так и знал, что ты меня за разбойника держишь. Хочешь, уйдем? – Он с грустью посмотрел на нее сквозь очки.
– Нет, – Вера отмахнулась от дурацких мыслей, – расскажи мне, что это за статуи. Я буду спорить, что вон того Меркурия где-то уже видела.
Они подошли к трем мраморным фигурам.
– Правильно, в Лувре. Отцовские экспонаты почти все разбросаны по музеям Франции, есть кое-какие работы в Нидерландах и Германии, Испании. А это скульптура Огюстена Пажу[20] 1780 года. Теперь ее продадут…
Он с горечью погладил Меркурия по руке.
– Но почему?
– Вся наша богатая коллекция принадлежит маме.
Опять это слово! Оно полоснуло Веру по сердцу. Даниель называет матерью женщину, которая хочет упечь его в психушку!
– И знаменитого «Амура» Фальконе[21] тоже. И Франсуа Жозеф Бозио[22] – это крылатый юноша-купидон – уйдет с молотка. Постепенно она продаст все.
– Ты говоришь про Сильвию?
– Да.
– Она тебе не мать, почему ты ее так называешь? – выпалила Вера с чувством человека, которому нечего терять. Вышло несколько бестактно, но Даниель не заметил.