– Привычка. Отец заставлял звать ее так.
Больше Вера задавать вопросов не стала.
Они обошли все экспонаты, посмотрели на лежащие под стеклом шкафа древние манускрипты. Вера предусмотрительно ничего не трогала, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Желание поскорее выбраться отсюда беспокойной мухой билось где-то в переплетениях лимбической системы мозга, периодически стукаясь о лобную долю и отскакивая к затылочной. Но Даниель держал Веру в теплых и успокаивающих объятиях, рассказывая о каждой из картин, усыплял и убаюкивал.
– …диптих «Благовещение» Фра Анжелико вернули из Детройтского института искусств в начале апреля. А самый главный гость этого подземелья – из Прадо. Смотри! – Он подошел к удлиненной картине размером полтора метра на метр с изображением бродяги, пугающего собаку палкой. На ней не было бронированного стекла. – Ты готова? – Он распахнул створки, и это оказался триптих Иеронима Босха «Стог сена».
– Из Прадо? Мадрид? – переспросила Вера.
Даниель самозабвенно, с радостью мальчишки, показывающего свои машинки, расшифровывал каждую миниатюру, которую изобразил самый загадочный мастер Северного Возрождения. Было видно, что он действительно влюблен в искусство!
Вера представила себя рассказывающей внукам историю, как боялась до чертиков, что их дедушка запрет бабушку в бункере один на один с Иеронимом Босхом.
– Это на самом деле не все. Есть еще одно помещение, где лежат наиболее ценные экспонаты, но я даже не знаю, где вход. Не могу найти. Именно там, скорее всего, и находится «Девочка с воздушным шариком». Я раз пять сюда один приезжал, у меня есть доступ к этому помещению, но про то я знать был не должен. Однажды, еще в юношестве, я видел, как сюда привезли картину Айвазовского. Очень люблю Айвазовского, у меня до сих пор хранятся старые альбомы с репродукциями его картин, смотрю их перед сном – помогает от бессонницы. Я зашел следом за рабочими, а они стояли в зале без картины. Тогда мне показалось, что это магия какая-то. Но я почти сразу же понял, что есть еще одно хранилище. И мне о нем никто никогда не сообщал, даже отец.
– Вот Эмиль бы точно его обнаружил, – сказала Вера. – У него есть специальная аппаратура, что-то среднее между миноискателем и штуковиной, похожей на рюкзак-пылесос, как у охотников за привидениями, с наушниками.
– Знаю, – улыбнулся Даниель. – Видел ее в действии. Поэтому я и обратился к вам. Хотел, чтобы вы оба сюда спустились и помогли мне найти картину Бэнкси – убедиться, что она такая, какой ее задумал художник. Продаже мне все равно не помешать, вещь не моя, но я не позволю надругаться над искусством.
– Жаль, что все пошло не по плану, – вздохнула Вера. – Мне одной без Эмиля ни за что не найти.
– Ладно. Я еще надеюсь вмешаться во время аукциона или передачи картины… Что это будет, даже не знаю. Хорошо, что ты рядом.
И тут их оглушил звонкий детский смех.
Дверца бункера лязгнула и почти захлопнулась. Они ринулись к ней, Даниель успел просунуть пальцы в щель, а Вера со всей силы стала толкать ее от себя. Даниель сильно побледнел, его била дрожь, на шее выступили вены, лоб покрылся бисеринками пота.
К счастью, они справились: налегли на дверь и вывалились наружу, на каменный пол. Даниель вскочил, вслепую схватил Веру за руку и потащил к лестнице. Он тяжело, с присвистом дышал, не заметил, что Вера подвернула лодыжку и полетела на пол, потянув его за собой. Оба рухнули у подножия лестницы. Даниель захрипел и изогнулся дугой. На его вдруг ставших синими губах выступила пена, он стал биться в конвульсиях.
Вера ошарашенно отскочила. Ногу прошила боль, которая тотчас ее отрезвила, вернув самообладание профессионала. У Даниеля начался приступ эпилепсии.
Она пару раз была свидетелем подобного рода припадков в психиатрической больнице, где проходила практику, и тут же приступила к решительным действиям. Стянула его за ноги со ступеньки на ровный пол и повернула боком. Сорвала с себя шаль, скомкала и сунула под голову. Но в этот момент Даниель вытянул руку и, опершись на нее, поднялся на четвереньки. Второй рукой он начал шарить по полу в поисках очков.
Вера зажгла на телефоне фонарик и посветила им чуть в сторону, чтобы яркий луч не спровоцировал повторный приступ.
– Как ты? – Она опустилась на колени рядом с ним.
Даниель сел, привалившись к стене. Очки он держал в руке, не надевая, видно, у него совсем не осталось сил.
– Готов провалиться под землю от стыда, – сказал он, не поднимая головы. – Прости. Ты не должна была узнать.
– Ну еще чего! Конечно, должна, ведь я твоя будущая жена. Забыл?
Он промолчал.
– Сильно ударился? – спросила Вера, убирая челку с его глаз. На скуле проступали очертания ссадины.
– Не помню… потом станет понятно.
– И давно у тебя? – Она хотела быть непринужденной, но, кажется, не получалось.
– Не слишком. Не успел свыкнуться.
Они сидели в потемках. Вера прижалась к нему боком и уткнулась лбом в плечо. Он дышал тяжело, почти заглатывая воздух, стараясь выровнять дыхание, но ничего не выходило. Вера начинала замерзать, болела подвернутая нога.
– Надеюсь, теперь ты мне веришь? – нарушил он тишину. – Слышала смех ребенка?.. Или только я один?
Последнюю фразу он произнес так, будто понял: все, что сейчас произошло, могло быть частью его галлюцинаций.
– Я слышала! – поспешила его заверить Вера. – Конечно, слышала. И считаю, что это могла быть запись, транслируемая на портативную колонку. Смех был неестественным, будто у куклы Чаки.
– Вот так я живу уже год.
– Год? А когда начались приступы?
Он ответил не сразу:
– Перед тем как поступил в Лондон. Мне было семнадцать.
– Ничего себе! – изумилась Вера. – Этому что-то поспособствовало? Пожалуйста, поговори со мной! Тебе станет легче.
– Ничего страшного. Они редко случаются.
– Но сейчас…
– Я перепугался за тебя! – перебил он ее, не сдержав нервного вздоха и даже чуть повысив голос, что было на него не похоже. – Ты и так мне не доверяешь, я же вижу.
– Доверяю, честно. – На этот раз Вера, которую вновь разобрала жалость, говорила искренне.
Они выбрались из подземелья. Вера старалась не показывать, что она подвернула лодыжку, но Даниель заметил хромоту и то, как она кривилась, наступая на правую ногу, и до самого замка нес ее на руках.
Во внутреннем дворике их встретила Сильвия, одетая в белый свитер и синие джинсы, ее рыжие волосы были чуть растрепаны и заплетены в легкую косу.
– Даниель, мы начинаем в семь, когда свет солнца будет падать косыми лучами сквозь витражи. Ксавье уже настраивает камеру.
Даниель лишь кивнул и понес Веру наверх. Она слышала, как Сильвия говорила с кем-то.
– Не перестарайся! Все должно быть естественно и выглядеть так, слово видео снято папарацци.
– Да, мама, – ответил ей Ксавье. Перед матерью его боевой задор съеживался до забавного мультяшного персонажа в пижаме из «Гадкий я», у которого отец был директором «Банка Зла».
Когда Вера и Даниель остались одни в спальне, она почувствовала, как над ним повисла тяжелая туча. Ему было стыдно, он прятал глаза. Вывих оказался не сильный, но он принялся суетиться над ногой Веры, туго забинтовал и велел два часа не покидать постели. Потом принес из кухни булочек и кофе, каких-то обезболивающих таблеток, которые принимал сам.
– А что должно начаться в семь часов? – осмелилась спросить Вера.
– Вечер памяти отца. Сильвия решила устроить его в узком семейном кругу.
– И что это за вечер?
– Увидишь. Но это не для нас и не для отца, а для соцсетей.
– Зачем жене миллиардера их вести? – скривилась Вера.
Он покачал головой, слегка прикрыв глаза.
– Не она ведет. Это… – Он слегка замялся, подыскивая правильное объяснение. Видно, маркетинг в самых известных аукционных домах безжалостен и недоступен для понимания простыми смертными. – Это для будущего благотворительного вечера… Будут нужны кадры. У нее новая забава – сообщество аукционистов «Память». Хочет показать кусочек домашнего видео, которое якобы сняли случайно. Будет делать вид, что делится сокровенным, а потом сольет это в Интернет прикормленным блогерам.
– И ты в этом должен участвовать? – Вера сочувственно погладила его по щеке.
– Да, я буду играть. Но… для тебя, – с грустью сказал он, поцеловал Веру и ушел, добавив, что надо еще настроить инструмент.
Косые солнечные лучи прорезали витражи холла, золотя панели из дуба и белые стены, оживляя мраморных нимф в греческих туниках и бросая на все предметы тонкие линии. Восточный ковер убрали, рояль будто парил над каменным полом. Все расселись по мягким креслицам. Дядя Филипп, аляповато-элегантный в темно-коричневом костюме с ярко-желтым галстуком и в синих туфлях, уселся у регистрационной стойки, громко заявив, что ему не на что смотреть. С ним был его верный Оскар. Инвалидное кресло дедушки Абеля, одетого в смокинг, подкатили ближе к окнам. Справа от него на стуле сидела Кароль, потупившаяся и пугливая, как лань. Вере дедушка Абель велел сесть слева от себя, периодически он пытался дотянуться до ее колен, но ей, несмотря на больную ногу, все же удавалось увернуться. Ксавье сидел у противоположной стены – он был в черном смокинге с ярко-оранжевой бабочкой, его неизменные усы чикагского гангстера блестели в лучах заходящего солнца. Зализанные назад волосы походили на шлем вороненого серебра.
Даниель сидел у рояля с поднятой крышкой и колдовал ключом для настройки, положив электронный камертон на клавиши. Он надел белую футболку, синие джинсы и выглядел в своих очках как студент, а не сын миллиардера. В воздухе плавали ноты в разных тональностях, он подбирал нужные, подкручивая струны.
Не было только Сильвии и Зои.
Солнце постепенно садилось. Ксавье поднялся и проверил объектив камеры, вставленной в круглую лампу, поправил зонтики для съемки и глянул на часы.
Тени сдвигались в сторону, стало темнеть, но Сильвия не появлялась, хотя она должна была, наверное, открыть их маленький вечер речью, сказать несколько слов о покойном. Она ведь так хотела, чтобы свет падал косыми лучами.