– Ты же знаешь, я часто в областной центр ездию… И говорила, говорила своему: «Встреть, Вась, ужас как боюсь идти вечером одна через «железку». Слухи нехорошие про неё ходят, а ну, не приведи бог, маньяк?!» Вылазию с поезда – нету моего паразита. Торчать до утра на вокзале неохота, перекрестилась, побежала. Бегу, слышу, снег сзади хрустит. Оглядываюсь: здоровый мужик в телогрейке за мной чешет. Я – шибче, он за мной, я – того шибче, и он не отстаёт.
А воздуху у меня уже в груди нету, где мне соревноваться в догонялки. Остановилась, жду. Знаю, что с маньяками нужно беседовать тихо, вразумительно. «Слушай, мужик, грю, давай по-хорошему. Так и так, грю, у меня дети в начальную школу ходят, не бери грех на душу. Если так припёрло, получи своё мужицкое удовольствие, но не потроши ножиком после. Я в милицию заявление не понесу, вот те крест. Только, грю, ты быстрее управляйся. Да подстели, ради бога, телогрейку. А то на снегу обморожусь, после по гинекологам замучаюсь ходить – тоже не дело».
– И ты, Верк… Ой, не могу, – пихая локтем товарку, задыхаясь от смеха, продолжала женщина, – ты, Верк, слушай, что дальше-то самое интересное было. Посмотрел-посмотрел на меня мужик дикими шарами да ка-ак плюнет: «Тю, баба, больно нужна. Я на смену опаздываю, тороплюсь. Очисти тропку, бесстыдница, развесила свои габариты… Мало, жена дома своими хотелками достаёт. Совсем, грит, бабы озверели, изголодались, уже на улице на мужиков кидаются!»
Такие истории Дима слушал несколько раз на дню. Когда развалился завод, на котором он проработал семнадцать лет, пришлось устроиться в таксомоторный парк. Чтобы расплачиваться с хозяином, крутил баранку по двадцать часов в день. Однажды уснул на ходу, чудом вывернул на обочину – к счастью, был без пассажира.
Подумал, плюнул, взял в кредит подержанную «семёрку» – ушёл на вольные хлеба. Официально оформляться не спешил: «Поль, ну буду я платить налог. Ну, купит себе мэр себе на эти деньги новое навороченное кресло, потому что, видите ли, его заднице в кресле меньше чем за тысячу баксов сидеть в падлу. А так я хоть мелкому обувку-одежонку справлю, садик оплачу».
…В центре у здания с колоннами, где находилось городское общество инвалидов, сели другие две женщины. Судя по знакам, которые они энергично делали Диме и друг другу, – глухонемые. Теперь в салоне резко пахло «Ландышем серебристым» и было очень тихо.
Но Дима в зеркало заднего вида видел, что они всю дорогу тоже «разговаривали». Как только одна прекращала оживлённую жестикуляцию, другая, буквально впитывающая каждое её «слово», в ответ быстро-быстро принималась шевелить губами, безмолвно вскрикивать, закатывать глаза и горячо прижимать руки к груди, складывать из пальцев таинственные шалашики и воротца.
Пожалуй, глухонемые пассажирки были гораздо болтливее первой пары.
– «Вкус сладкий и сочный, а-а-а… В Орбит Фруттини влюбилась я точно! А-а-а! Для нашей сладкой богини… Граци, бамбини!» Мам-пап! А что на яхте одна тётенька делает с тремя дядями?!
Поля метнулась к телевизору. Как вражескую амбразуру, заслонила собой экран: ну, можно же хоть в мультики не вставлять рекламу с групповухой!
– Дима, займи мелкого! У меня бельё докручивается.
У Димы шёл матч, и он придумал игру, не отрываясь от футбола. Лениво телом подпихивал Андрейку к краю, чтобы уронить с дивана. Андрейка не поддавался, пыхтел, барахтался таракашкой, цеплялся из последних силёнок, но упорно карабкался вверх, победно осёдлывал отца.
– Мам! – крикнул он запыхавшись. – Это мы играем в Спарту! Как будто я мальчик, и меня хочут сбросить со скалы в страшную глубокую пропасть на острые камни!
Тут отец и сын оба, запутавшись в подушках и пледе, рухнули на острые камни – на старый толстый ковёр. Успокоив, умыв и уложив Андрейку, Дима заглянул в ванную – там Поля выкладывала в таз бельё. Прорычал, сделав зверское лицо:
– Поль, а всё-таки: что на яхте делала одна тётенька с тремя мужиками?!
И щёлкнул задвижкой, несмотря на Полин панический шёпот, что у неё стирка, что Андрейка ещё не заснул…
С пассажирами негусто: в последнее время развелось таких же, как он, бедолаг-бомбил, как собак нерезаных. Заехать домой перекусить – Полька скинула СМС-ку: «Затеяла картофельный пирог с грибами и мясом, глотаем слюнки, ждём тебя».
Самое тяжкое время суток для водителей: вечер претворяется в ночь, все кошки серы. Сливаются в одну мутную пелену небо, воздух, земля, убегающее под колёса шоссе, редкие люди на обочине. В свете фар блеснул энергично машущий полосатый жезл, загорелись жестью светоотражательные полоски. Посреди дороги странно, под углом, стояла машина ДПС с выключенным проблесковым маячком.
Молодой, румяный от холода полицейский возбуждённо дохнул в окошко двойной жевательной мятой:
– На пешеходном сбит человек! Скорая застряла на объезде: кирпич, шоссе перерыто. Каждая минута дорога! Друган, подкинь до больницы.
Дима только успел выхватить из багажника кусок полиэтилена и бросить на новые велюровые чехлы. Заикнулся было: «Не надо бы в таком состоянии транспортировать…» На него грубо прикрикнул второй полицейский, постарше: «Кончай трындеть!»
Вместе, толкаясь и мешая друг другу, кое-как уместили на заднем сиденье тяжёлое, безвольно обвисшие тело, у которого будто рук-ног было в несколько раз больше положенного, которые болтались и за всё цеплялись. Как ни тёр Дима руки тряпками – они оставались липкими, будто вымоченными в крепком сахарном сиропе. В салоне металлически пахло кровью. Кровь – она и есть железо и сахар. Блин, испорчены новые чехлы.
Мятный полицейский сел рядом. Его напарник, запыхавшись, крикнул вслед:
– Гони в сто седьмую к Борисычу, я предупредил!
У приёмного покоя их уже ждали с носилками, стонущего человека куда-то унесли. Борисыч, заспанный взъерошенный доктор в мятом коротком халате, завёл Диму в кабинет. Померил давление:
– Зашкаливает! Гипертоник, что ли?
Дал таблетку, велел полежать на кушетке.
…Первое, что увидел Дима, выйдя во двор приёмного покоя: его белой «семёрки» не было. Не было «семёрки», как сквозь землю провалилась! И, пока он, морщась, недоумённо оглядывался – на запястьях звякнули наручники.
В зарешёченном «козлике» от того же молодого полицейского, открыто, просто и весело глядящего ему в глаза, Дима узнал следующую вещь: около часа назад в состоянии алкогольного опьянения он, Дима, превысил скорость и на красный свет совершил наезд на пешехода. Заметая следы, пытался вывезти пострадавшего в неизвестном направлении, но вовремя был задержан бдительными сотрудниками ДПС. В настоящее время его помятая машина, как вещдок, эвакуирована на штрафную стоянку.
Поля вот уже десять минут тщетно давила кнопку переговорного устройства у здания ОВД. Наконец, откликнулся голос:
– По повестке, к следователю? Пропуск есть? Так идите на КПП, там выпишут.
Поля дважды обогнула трёхметровую кирпичную, недавно возведённую стену, прежде чем обнаружила замаскировавшийся контрольно-пропускной пункт – вмурованную в стену каменную клеточку. Дежурный долго изучал повестку, потом Полин документ, удостоверяющий личность, заносил данные в журнал. Куда-то звонил, уточнял, заставлял Полю расписываться в журнале, выписывал бумажку. Только после этого заедающая вертушка долго, частями, больно ударяя по бокам и ногам, неохотно пропустила Полю в милицейский дворик.
– Господи, прямо в осаде сидите, – поразилась Поля. – От кого забаррикадировались-то?
– Угроза бандитизма и террористических актов, – буркнул дежурный.
– А людей, значит, один на один с бандитами и террористами?
Следователь оказалась соломенной блондинкой с жёстко начернёнными ресницами, в мини-юбке.
– Сразу скажу: влип ваш муж в историю. Пьянство за рулём, наезд на пешеходном переходе. Человеку нанесён тяжкий вред здоровью. Муж у вас давно занимается незаконным частным извозом? Пьёт?
– Кто, Дима?! В рот не берёт.
Следователь открыла дело:
– Медицинская экспертиза показала концентрацию алкоголя в крови 1, 7 промилле. В салоне обнаружена бутылка из-под водки и три пивных банки с отпечатками его пальцев… Из показаний потерпевшего Пыреева: помнит, что был сбит мчавшимся на высокой скорости автомобилем ВАЗ-2107 белого цвета. На следственном эксперименте сразу узнал сбившего его водителя. Да ваш муж и сам чистосердечно во всём признался.
Поле подписали пропуск и отпустили. Ей ещё много раз довелось ходить по этим узким нескончаемым коридорам, в конце которых смутно белели далёкие пятнышки окон. Влево и вправо отходило множество дверей в кабинетики, крошечные, на одного хозяина: с втиснутым столом, с двумя стульями, сейфом. По проекту, все кабинеты непременно отделялись друг от друга глухими толстыми стенами в три кирпича: криком кричи – никто не услышит. Идеальные кельи для отшельников, поклоны бить. Или инквизиторские пыточные камеры.
Хорошо бы, думала Поля, крепость эту освятить и отдать под монастырь. А полицейских-келейников переселить в большой прозрачный куб, ярко освещаемый по ночам, чтобы каждый прохожий шёл и видел как на ладони всё, что происходит внутри. И чтобы перегородки из лёгонького пластика, какие показывают в американских фильмах. Сразу видно, кто в прозрачных отсеках чем занят: кто анекдоты травит, кто на компьютере «косынку» раскладывает, кто шампанское пьёт и бутылки под стол складирует…
Телефон Пыреевой, жены пострадавшего, упорно сбрасывал звонки, а после вообще ушёл из зоны доступа. И всё же они встретились на узкой стёжке-дорожке. Поля шагала с отягощающей плечо сумкой. Пыреева несла навстречу порожние вёдра: она держала в деревне и откармливала поросят.
– Убийцы! – сходу заверещала Пыреева. – Мало вам? Ничего, в суде моральный и физический вред подсчитают, миллионом не отделаетесь! Откуда – не мои проблемы, хоть квартиру продавайте!
– Да вы же знаете, – худенькая Поля теснила большую Пырееву, храбро преграждая сумкой дорогу, – Дима никого не сбивал! Хоть здесь правду скажите, пока нас не слышат.