Старик – Видите … и Степан и Емельян были смерды; этто истинно, но ведь и Тяпкин-то был смерд наоборот. То есть Тяпкин родился в семье смердной, доезжачие-то не очень болярского роду бывали. Слуги, Тимочка, они были и мать т’ его – холопка была, барыня что ль? Кроме того, видите, обида т’ его не дюже бросила в чванство аль в свинство – что ж он добро т’ великокняженское себе стяжал? К голи-шмоли тянули его гири материнские, тяжёлые гири рабства издавна – а отцом он, может, до поры и смерда чтил, раба, слугу, доезжачего, ась! А к чему ж, если верить моей родословной, бросило и меня моё горе, моя потеря – всё к избывке буйством против богатеев-насильников? и с кем свела меня моя потомушная доля? Лесные т’ не очень а-ри-стократты были: то мужички, то солдатушки-ребятушки: все смерды, эх! ….
Ну, а вы-с, Тимачка, много вы – смерд; а с 19-ти убегли, куда? к смердам в Сарынев? к рабам? к рабочим?48 Чего ж вы Тяпкатаньской Красотой т’ заведением вотчинным не вовладели? …
– Эххм, тоже!
Молодой (мнёт золу в трубке, мягко, душевно) – Таисий, а что у тебя, товорищ, винца ещё добро-ортерияльного не водится? Я б – хлюпнул, гм …
Старик (озарённый как солнцем, бурно) – Я… Тима… как ты меня… Тимон, ты меня товарищем назвал? Сейчччссс….
– И бурно же, как майский дождь, прыснул в низ, на землю. Молодой ткнул рукой в стену и повернул чёрный ключ. Вспыхнула лампа Ильича49, двести свечей!! Как прожектор выбросил его свет: чорная гимнастёрка, чёрные выпускные брюки, чорно-синеседые назад волосы – и страшногрубые черты: носина – грушей, бровищи – тесьмой, а под ними замечательные глазы: светлой воды миндалины поперёк, и ямины тёмных кругов под ними – как выбоины страстей50. Огромный лбина, смуглотёмное длинноовалистое лицо с Гиппократовыми чертами51 яркой и сильной и необыкновенно богатой жизни. На левом борту гимнастёрки, на клапане кармана – единственный в мире знак Трудового Красного Знамени загорелся как папортник пурпуровой жар-жизни52.
А в дверь вихрем вырвался и влетел сияющий, как молодой месяц вешней ранней поры Т.Я. Озорновский, старик курам на смех. В руке, как флаги – 2 бутылки тёмные от вина.
Таисий Яковл. – Вот! Вот, из погреба ещё Ворисиевский Медок 1822 году! Для больных держал, хоронил – а! а для здоровья-то разве не бывает время – поздравствовать! Пппей, Тима, пппей-я!!!
Тимон – Ладно, друг и товарищ, благодарствуй за ласку … а – спутник иеромонаха53 есть где, ха, ха, ха, – а?
Таис. Яков. – Ддда я сч … да где ж я откуприввв … ах дда гуляка ты этакой, вон, где – я его … хи, хи, хо, хххо! Я его хо, хо, хххо, уфф, я его… в сар … ху, ху, ху … в сардинкиии пустил … в пустую кор… ох, хо, хо …
Тимон – Чюдо св. Таисия, хо, хе, хххххаха, мда!! Ва-ийдите!
А при дробном стучке́ в дверь вошло – внимание.
Внимание было не среднего рода, неээт, хм. Оно – оно было она. С верху это был милый мальчик, а с низу, т. е. с середины, как шотландец, на нём синела юбка. Из юбки открывались лёгкие и стройные ноженьки в хм! тяжёлых американских буцах. Коротко стриженное Внимание носило волосы пепельные и лёгкие, как сон, а зеницы под волосами54, внизу лба, были зелёооооныее! и громадные, миндали тоже поперёк. Цвет лица: ровный, кремовомучной. Нос – тонкий, брови – тонкие, пальцы – тонкие, руки – тонкие, и сейчас будет слышен голос – тонкий, звонкий, стальной певучий – внимание!
Халлоу! говорит гражданка Внимание: – Здравствьте! Таисиияковлевич, я к вам с дневником и за …
Хм! А Тимон Василискович Чудилин одёрнул, хм! гимнастёрку и – и … сломал трубку в лом, хм, хххотя торгсиновских эдемов тогда не было да и трубка была не из золота, не из серебра, не из слоновой кости. Дерево.
Т.Я. – Ааа! Тоня, Тонёк, Тоньчок – иди, иди, иди, иди, сыночек, знакомься – это мой друг и тоже почти что сынок – Тима, товарищ Уполномоченный Наркомпроса и член Союза Писарей, тьфу тты проп … писалете … у ты! бараний хвостт! ну – пает.
Вот, знакомься – а это Тоня Воронкова, дочка-дружечка, и Тимирязька55, моя ассистенка. Будемте все знакомы!
Товарищ Внимание и товарищ Изумление сцепили руки, потряслись – и поглазели друг в друга.
Внимание, хм, хоть и было гражданкой Воронковой Антониной Титовной 25 лет стажоркой-практиканткой Сельскохозяйственной Академии им. Темирязева <так!>, действительно приковала Тиминово внимание сразу и без’оговорочно. А изумление, хоть и значилось в мандате и удостоверении НКПроса РСФСР товарищем Тимоном Василисковичем Чудилином, 38 лет, социальное положение – писатель, тоже, хм, хм, хм иззумило зрительные органы Тони Воронковой56.
В общем слушали: здравствуйте, товарищ, с одной стороны – добрый день, товарищ – с другой.
Постановили: перейти к откупориванию и роспитию Медока57 усилиями всех трёх участников вечера.
А вечер, вернее, начавшаяся и идущая ночь, не то от крепчайшего красного доброкровного Медока, не то от пролитого ещё и ещё внутрь доброго кагора, затем – эх, разошёлся Т.Я.! Из трёх бутылок старого монастырского мёда, рострещался как хороший ночной костёр речами, разгорелся и просиял, как красное солнце.
Экран, глазевшая мертво в окна Старотроицкая белая мёртвая церква, оживел тенями; тени обросли телом, тела запульсировали бурно кровью, кровь загорелась огнём гражданской, заревом дивных длинных дней, ещё темью коротких быстрых, как волны сибирских рек, ночей, ещё и ещё и ещё счётом, вычетом, чётом и нечетью и суммой великой. Ликующей гневом поры. Но и предреволюционная пора пророкотала в лесах и горах, ах, ах, ах, крадутся, туша жосткими гневными пальцами цыгарки, зелёные братья – и с ними Тоисий <так!>. А вот, вслед, чрез года несётся на двуколках и тачанках Пуарм 4 Рабоче-Крестьянской Красной на Гуляй-Поле58 – и на одной вместе с подружкой Кэдой, обе в папахах и шинелях, взмывая и падая на шаршавом шоссе, бухая и грохая, несётся Тоня – кончать, кончать «артиста» Махно. Вот начосведомчасти Витя Кибарисов, яркий как яблоко, суровый как каменный век мальчугашка, взрослевший от революции как от Уэлсовской пищи богов59, один с Тоней накрывает и делает амбу целому штабу лихих анархистов на месте – готовы! Сдались! бери оружие, считывай забирай – а их к нам в теплуху, рррразбойников!!! гэппп!!!
Вот оттуда же чорт Белоконь, гей – гляди ведёт с тремя отроками сорок штук махновенцев! кккак баранов! нет, што – как овец – прямо к нам. Вот Пуарм выпускает листовку: газету – редактор Кибарисов, а чтичка – Воронкова – и оставшаяся с ними сорокодушная рать ревёт от хохота и задора на строки и рифмы листовки – и гээпп, они на дороге в путине к нам, несовсем. Любббо. Иссайя ликуй!!
А вот, вот, вот Крым-полуостров, град Симферопо́ль, град Бахсарай, град Евпаториа60. Атличное житьё у поета Чудилина – «бежавшего из Москвы прямо от большевиков» к большевикам в подполье вместе с Бронейстаниславовной, художницей-подругой-другом, това-ва-варищем-супругой. Вот на Ахмечетской 18 в квартире Вальдемара Эйванова61 и мадам Во сдана им комната что надо, нужник на дворе, окна на ветер, в диване невыводимые вши – а в общем дела – хорроши: под полом – под, в поде – яма, в яме – погреб, в погребе – сейф: оружие, бомбы, динамит, шрифт и касса: средства на революцию, ийю! Днём – весёлая солнечная площадь комнаты, прохладный стол, на столе – поэзия, на стене – трррубба Марсиан62, на потолке – буквы, пред дверью мешая входу висят куклы кустарей, гей! Вот толкутся в весёлом ритме стихов Бомбачелюсть Илия, подрывник и пает, с ним Ввваричка-орешек, варешка из пуха и благодать какого духа их собра! Вот биолог Аякс, Лев Едрентьевич63, вот Гронка – Львёнок, барс и лань у моря64 без горя все искустники на розрыв-траву, на трын-траву, на тарарах-траву, лю́бое дорогое ланпопо65, из мёду-лимонаду, пейсаховки и старки, подпольщики-чики, под шутку у! какой серьоз и ремиз поставившие под’ полом революции!! Вот Вновевицкий Савл Иааанч66 и вот Аура67, вожди подпревкома и революции, а какие веселяки и читаки стихов-прозы в морозы дней, в буране ночей, в дожди свинчаток стихов, бивших из подполья: – Ддденн(икинщины)68 Вранннгг..(елевщины)69 – Ббббо(гаевшины)70.
И вот – Москва-анархия мать порядка: (мать, мать, мать!) день – ночь; приход в 3 часа ночи; уход – в 8 утра; в двенадцать часов по ночам неспанье и сиденье в Калоше у Идола, Петровские ворота, после едваенлистье, вроде армииспасенья на бобах и во́дах, вроде вольди, только без толстовской борьбы и с мясом и с водкой и с бабелями71.
– Это ступени ниже упали; в дореволюционно дооктябрьскую рань. Вот там же – маргериддда, пойивеселися! шрам на морде, сердце человечье в груди, лысый череп и парик – и спаси госп … поди люди твоя от ментов и духов охранки-участков и три дня беста; особая честь: пить-есть на блядьи деньги и труд – и спасаться у ней в бардаковом приюте – а в зарплату ей: букет ландышей, белый как её человечья совесть и полфунта (200,0. PS) барбарисных, Ейнемовская этикетка, конфет, сладких, как бабьи губы на молотьбе: губы в губы, зуб в зуб, язык в язык – так да эддак, эдак так! И ещё: раз-раз на её диване объятная ванна 27º по Реомюру, нейтральная с одеколоном Грёзы Мая! (ничего не попишешь – тоже по человечески честь и оплата! PPS.)
Вот Марья Григорьевна, Фостэн, (знаменитый братьев Гонкур персонаж актрисы72. PPPSS.) богатая в Киеве-граде бабёнка, нет больше: бабец! нет глубже: – барыня-баба!! потом – дввва! Москва – Люкс – Бристоль – Малороссия-меблирашки – и блядь на панели, но и там, тело как толедский клинок извивалось в теле-на-брюхе фрайера, обморачивая его, удавляя и удивляя восхищая и паета Дмитре-Ведровского (Чувимвамбер-вамбера!!)73 и Сам-Вредмеля74 (Московский Камерный театр) и Чудилина даже, ipse; и даже-даже-даже Таири-Мельникова, бывшего тогда с цирком в Москве, видавших её и так – мать, мать, мать, е, е, е, едрр… – и эдак: … – а знаете, господа, что этот рассвет как акация … как акция умирающая от белокровия и нищеты??? —