И вот этаквот: вкруг тела, как констриктор, как боа75, как палантин из апрельских соловьиных языков и яблонего цвету, а то вот што: …. – вы думаете, вероятно, что вы – Блок, а я – блядь из Свободной Эстетики76? Мизерабилль77!! Х-х-ходддассевичч! Счастли-вый домик78, сввв …
А то [(((тт .. тттоввварищщ … Прряммо через ккуббовв.. – и быстро! сейчччссс … а то: амба! хханна!! ппполундррра!! ккатитесссь ссосискооойй – вмиг!!)))] И – вмиг: тьма, бой стёкла, лампы – вдрызг!! – и амба! двух – всмерть: чики-чики-чики-чики ножички, чки! – и менты и духи весь синклит участка, двух! а вылетевший не сосиской, а – п-п-пулей! дышит часто-часто и моргает, как моргун-папа́ – жживв, живв, курилка!
А то – а то, а то ещё пониже ступени, ниже, же! – вот страшный исус с искровавленной харей и кроввавящая простыня у него на яйцах и длинном, как четверик-свеча, признаке причинного места – это иди мимо сквозь страшную паперть в весёлую и орущую монасями церковь-собор Тяпкатаньского Тяпкиного монастыря.
– И туп, туп, туп, тубс – миммм .. ммо! .. тянется за руку Тимка ня́нищщей, седочерноволосой с чернющщими бровями – дугой и с шишкой средь волос – Гарпией Никитишной, молодухой стадвухлет – ввввесёллое д-д-детство! Зато – камаринский трепак на почётном впереднем месте – и вывод: ..... по приказанию о. игумена идитессс … идиттт … сссс … идитсссс наружууу!!
И как огненный мглистый броневик – Ооооктябрь!!! на нём пулемёты и нашижоны ружья заряжоны, и от сего – и-и-и-и-искрыыыы-ы-ы в глаза, пук пламени и капут: бе́льма – Глупец, хотел уверить нас, что бог гласит его устами… – сняты!!! Зрение! Прозрение – и здоровье безбельменных зорких и твёрдых глаз: бытие – определяет сознанье! и конец: и вот в пустыне я живу как птицы даром божьей пищи79. Конец. Выгнана вон паэзия вёсен да ещё послесмертных! Ррработта, чёрная, трудная, буднишная, бедная эмоциями эстетикой из гроба назвавшейся80. Чувство долгого труда, системы, ответственности и любви к атомному ядру революции81. Конец.
И после 12-ти безпоэтических, но полных радостей и скорбей и учёбы труда82 – скромно и тихо [(гордо и твёрдо)] расцвело на левой стороне пиджачного лацкана, как папоротник – Трудовое, Красное. И –
Ввверх, ввверх, ввверх-вверх-вверх залился нежный горький палестинский голос ниоттуда-ниоттсюда: Тимон Василискович вот только кончил вертеть ленту дней: Тоня и не переставала и по-слушать жадно, как в жару пия воду, а Т.Я. Озорновский, отвернувшись, шарил что-то у окна – а голос пеллл, а голос смертел, а голос лил мёртвую еврейскую воду:
Песня
О нежном лице
Ея,
О камне в кольце
Ея,
О низком крыльце
Ея,
Песня моя.
О пепле волос твоих,
Об инее роз твоих,
О капельках слёз твоих
Мой стих.
Желто лицо
Моё.
Без камня кольцо
Моё.
Пустынно крыльцо
Моё.
Но вдвоём,
Ты и я
Товий и Лейя.
(Песня: стих. Т. Чурилина 1912 г. из книги «Весна после смерти» М. 1915 изд. Альциона)83
Дддда как вскочит гость в гимнастёрке и Красном Знамени, дааааа ккаккк стукнет ногггой, ооий, – о ножку стола, а рукой по столу-крыше, дддда как зыкнет.
– К чооооррртууу-у! Ктоо – заавёооол – патефоон с этой дрянью, барахлом, дерьмом, надушенным Пинооо, фиалкооой. Яаааа …
А Т.Я. из-под окна:
– Я, Тимочка, тссс … ссс … не кипяктись, превозмоги хххх … кхххг … Я … тебя … прошу и молю-с, Тимочка …
Экскурс в прошлое:
Конферансье
на концерте в Техникуме имени Гонисониных,
Москва 1925 г. Площадья Собачка84, в программе:
Римский-Корсаков – Михаил Гонисонин85
исполнитель: Эрра Дыховска́я86
– Песня – текст Тимона Чудилина, музыка
Михаила Гонисонина исполнит
товарищ Эрра Дыховская.
Бак, бак, бак, бак, бак-дрррррртаттбб!!!
_____________________________________________________
_____________________________________________________
…Пеэээснююю
Чууудилиинааа! …
– А.В. Луначарский,
за ним весь зрительный зал (после 2-х кратного bis’а)
______________________________________________________
______________________________________________________
– Я … Яаа неееэ могууу ещёё раз исполнить эту замечательнууую, но невооозможно трудную … вещь!.
жест к горлу и груди.
– т. Э. Дыховская А.В. Луначарскому и в ответ всем.
______________________________________________________
Т.В. Чудилин гневно и молча садится – и отвернувшись смотрит в окно. Тоня слушает, как пьёт воду в жару, холодн .. – нет! горячую.
Т.Я. Озорновский подзаводит завод, хозяйственно упрямо, чтоб не стала пластина.
А в окна вступает свет и расходится, брежжа и брыжжа серожемчужным цветом. Песня продолжается, назойливо и чисто. Трое – молчат и слушают по разному. Автор – явно возмущённо и скучно.
– Счччаааа-о-астлииивв – яаааа!!!
кончает наконец высочайшим и металлическим взлётом Эрра Дыховская – еврейскую песню. И —
Т.В. Чудилин встаёт вновь. Комната в свету, усиливающемся всё больше и дальше, но ещё сером. Он вынимает папиросу изо рта и говорит громко, чётко, чисто:
– Это – ерунда, весеннепослесмертная лужа слёз, где плавают вялые от изморози розочки87. Дрянь, и ещё раз дрянь. А вот уж коль ехать в ЭТУ дорогу так на ЭТОЙ телеге!!!
И Т.В. Чудилин читает сам, твёрдо, чётко, правильно ритменно, не вопя и придыхая по яхонтовошварцки88 – а как поэт.
И, как длинная лесная пила, звеня, громыхая и шипя в опилках, начинает пилить нерв слуха, нерв зрения, все нервы ЦНС и церебера
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ 89
Ты, зубчатая
Пила,
Песня русская
Была!
Эхх, до голи,
До гола,
Тело страшное
Пила —
Тело сёл,
Деревень,
Тело бабье-
Ягье,
Синее
Тело полное
Вен
Чорно-жолтое,
В инее
Тело дедов
Костяных,
Тело девок
Рудяных,
Бедных тело
Худое,
Матерей
Без удоя.
Тело выжженных
Степей,
Тело изб
Как теней
И полей
Недорода,
Бога-оспода
Урода.
Вся та́тарва
В любу́,
Всё татарское
Иго
Весь аман
В жёлтом лбу
Всё народное
Лихо!
В жилы
Жосткие
Визг
Безысходный!!!
Впивался.
Льдом бурановых
Брызг
Весь народ
Опивался.
Пильщик-
Баба-Яга
Так милка
Овывала,
Что не хуже
Волка
До костей
Пронимала.
Пильщик-
Пьяный мужик
Так ревел
Отходную,
Что по заду
Жик-жику
Вспоминали
Родную.
Пильщик-
Рекрут-парнёк
Плакал
Горлом и чревом,
Селезёнкой
Ёк-ёк
Песнь пиликал он
Евва!
Так жила
И плыла
Песенная
Пила —
Ай да были
Дела!
Ай да песня
Была!
(Песнь Песней, стих. Т. Чурилина 1934.)90
Конец. Автор сел – и закурил и впёр взгляд свой в окно. А там пылал, горел пожар деньковский91. А слушатели – Тоня Воронкова и Т.Я. Озорновский пошли к нему как бы в майскую демонстрацию со знамёнами – ходом. Пошли, пришли, стали с двух сторон, да и подняли его со стула. Да и привалили к нему на плечи. Тоня – слева, а Т.Я. – справа а-а-а-ааа!! – по-ццц-елл-овать-сяааааа!!
А в окна било радостное утро. Солнце встало и шло на людей, на мир, на Тяпкатань, на совхоз «Новый Тяпкатань» им. А.В. Луначарского. Оно ж ударило прямо в лица трём стоявшим вместе и целовавшимся целых 59 секунд и 57 терций. Оно ударило их, как бьёт папа и мама нерадивых детей, чтоб они шли на волю: дело делать, аль гулять. Солнце не говорило – оно било и хлопало их лучищщами, как ручищщами: солнце-хлёст, бьёт до слёз!! Слёз-то у них и не ночевало, а они спапашились вдруг – и шасть втроём вместе все к окнам, да и – рррразззз-дррртттт, ааааахх – и вон! (т. е. рамы растворили, а то что?)
А в окна ворвалось вон что такое:
Вчерашний время-экран, мёртвобелая стена Ильинской старой чертовки-церкви была не та. Она горела. Она – горела как, чорт возьми, дал бог и московскому пожару. Она, стена, была вся в розовокрасном цвету, как дьявол её возьми нежнопурпуровое знамя. А под стеной, внизу, собрались массы: собрались – стадо коров, козиное стадо, бараноовечий гурт и только что пригнанный из загона табун красивейших коней. Тут же высыпало кроличье стадце – масса трусо́в92! – несколько десятков крольчатников! тут же, гуртуя, пестрея, голубея, синея, волновалась страстная стая голубей – и важно клохотал, гоготал и орал индюшатник и курятник с петушатником и деловито белея, розовея, чернея тушами, хрюкало свиное стадо. С ними были и люди: пастухи, подпаски, пастушонки, доярки, конюхи, птичники и птичницы. С ними была куча псов, сторожевых, как охрана путей сообщения. Они, т. е. животные, домзвери, стояли перезваниваясь, перемычиваясь, перержакаваясь, перебрёхиваясь и перегуртываясь, переблеяваясь, перехрюкиваясь как на смотру перед приказом: Смирнаааа-а-о! А люди держали в руках жилейки, свистульки, дудки – и гармошки. Они тоже подлаживали их к общему ладу – и всё сливалось в странный, но огромноживой и весёлый предхор. Прямо как соединённые оркестры Большого, скажем, АКА и Филармонии, ну и Радиоцентра оркестришка – на полбольшой палец.
И вдруг взгремела действительная сильнейшая и веселейшая в мире Песнь Песней. Люди пели, подыгрывая каждой строфе на своих орудиях песен, а стада, раззадориваясь всё боле, подзванивали, подбубенчивали, подмычивали, подгуртовывали, подблеивали, подлаивали, подкудахтывали – каждый на свой славный и радостный лад. Не было смешно и не было, как бы, кощунно: было песенно светло, нестройно, но радостнейше в это радостное утро.