Именно на университетском борцовском ринге Курт устроил одну из своих величайших битв с отцом. В день матча за звание чемпиона, как рассказывал Курт, он вышел на ринг, намереваясь послать сообщение Дону на дешевые места открытой трибуны. Как позже Курт описал это Майклу Азерраду[40]: «Я ждал свистка, глядя Дону прямо в глаза, а затем мгновенно замкнулся – я сложил руки вместе и позволил парню уложить меня на пол». Курт заявил, что делал это четыре раза подряд, и каждый раз его тут же прижимали к полу, и Дон разозлился и ушел. Дон Кобейн утверждал, что эта история – ложь. Одноклассники Курта не помнят этого и уверяют, что любой, кто намеренно проиграл, был бы отвергнут или избит товарищами по команде. Но Лиланд Кобейн помнил, как Дон рассказывал ему эту историю после матча, говоря: «Этот маленький говнюк просто лежал там. Он даже не сопротивлялся».
«Я собираюсь стать музыкантом-суперзвездой, покончить с собой и уйти в зените славы», – сказал Курт.
Курт был мастером преувеличивать, высказывая эмоциональную, а не фактическую правду. Скорее всего, Курт имел дело с более сильным противником и решил не сопротивляться, чего было достаточно для того, чтобы разозлить его отца-перфекциониста. Но рассказ Курта об этой истории и его описание взгляда, который промелькнул между ним и отцом, свидетельствуют о том, насколько сильно ухудшились их отношения за шесть лет после развода. Когда-то они проводили вместе каждый свободный час, и в тот день, когда Дон купил мини-байк, Курт никого так сильно не любил, как своего отца. Чуть дальше по улице от школы Монтесано был ресторан, где они обычно сидели вдвоем, как единое целое, как настоящая семья, и тихо ужинали вместе, слившись в своем одиночестве. Маленький мальчик, который хотел только провести остаток своей жизни с отцом, и отец, который хотел просто, чтобы кто-то относился к нему с любовью, которая никогда не угаснет. Но шесть лет спустя отец и сын сошлись в битве титанов, и ни один из них не чувствовал, что может позволить себе проиграть. Курт крайне нуждался в отце, а Дон нуждался в том, чтобы сыну его не хватало, но ни один из них не мог этого признать.
Это была трагедия шекспировских масштабов. Как бы далеко Курт ни отходил от борцовского мата, краем глаза он всегда смотрел прямо на отца, или, точнее, на его призрак, поскольку их отношения с отцом после этого инцидента были для Курта фактически мертвы. Почти через десять лет после своего поражения в борьбе на первом курсе Курт выпалил горькую фразу в песне под названием Serve the Servants – еще один ход в его бесконечной схватке с величайшим противником: «Я очень старался, чтоб у меня был отец, но вместо этого был просто папа»[41].
Глава 4Мальчик с сосиской Prairie BeltАбердин, ВашингтонМарт 1982 – март 1983
Не бойся ожесточенно спорить, просто приложи усилия.
Это было его решением – в марте 1982 года Курт оставил дом 413 по Флит-стрит, вместе с опекой своих отца и мачехи. Следующие несколько лет Курту предстояло провести, слоняясь по метафорической глуши Грейс-Харбор. Хотя за тот год он сделает всего две остановки длиной в год, в течение следующих четырех лет он будет жить в десяти разных домах, в десяти разных семьях и ни в одной из них не будет чувствовать себя как дома.
Его первой остановкой была знакомая территория трейлера его дедушки и бабушки по отцовской линии на окраине Монтесано. Оттуда он каждое утро ездил на автобусе до Монте, что позволило ему продолжить учебу в той же школе и классе, но даже его одноклассники знали, что этот период был для Курта трудным. У бабушки с дедушкой он пользовался сочувствием любимой Айрис, и бывали моменты, когда они с Лиландом были по-настоящему близки, но большую часть времени он проводил один. Это был еще один шаг к большему, абсолютному одиночеству.
Однажды он помог своему деду смастерить кукольный домик ко дню рождения Айрис. Курт помогал методично скреплять миниатюрную кедровую черепицу на крыше строения. Из того, что осталось, Курт наспех сделал шахматы. Он начал с того, что начертил на дереве контуры фигурок, а затем старательно вырезал их ножом. Посреди этого процесса дед показал Курту, как работать лобзиком, а затем оставил пятнадцатилетнего мальчика наедине с его собственными инструментами, наблюдая из-за двери. Мальчик посмотрел на деда, ожидая одобрения, и Лиланд сказал ему: «Курт, ты молодец».
Но Лиланд не всегда говорил такие теплые слова, и Курт снова оказался в той же самой ситуации отца и сына, через которую он прошел с Доном. Лиланд спешил приправить свои указы Курту критикой. В защиту Лиланда можно сказать, что Курт действительно мог достать кого угодно. В подростковом возрасте он постоянно испытывал его на прочность, и никто из взрослых не имел абсолютной власти над ним; в конце концов Курт измотал своих стариков. У его семьи сложился образ упрямого и своевольного мальчика, которому было неинтересно слушать взрослых или работать. Раздражительность, казалось, была неотъемлемой частью его натуры, как и лень. Чего не скажешь об остальных членах его семьи – даже младшая сестра Ким развозила газеты, чтобы помогать оплачивать счета. «Курт был ленив, – вспоминал его дядя Джим Кобейн. – То ли потому, что он был типичным подростком, то ли потому, что был подавлен, никто не знает».
Летом 1982 года Курт уехал из Монтесано к дяде Джиму в Южный Абердин. Его дядя был удивлен, что на него возложили такую ответственность. «Я был потрясен, что они позволили ему жить со мной, – вспоминал Джим Кобейн. – В то время я курил и не обращал внимания на его потребности, не говоря уже о том, чем, черт возьми, я занимался». По крайней мере, по своей неопытности Джим не был деспотичным педантом. Он был на два года младше своего брата Дона, но более продвинутый и с большой коллекцией пластинок: «У меня была очень хорошая стереосистема и много пластинок Grateful Dead, Led Zeppelin и The Beatles. И я заводил эту штуку погромче». Самая большая радость Курта за те месяцы, что он провел с Джимом, заключалась в модернизации усилителя.
У Джима и его жены была маленькая дочка, и из-за довольно скромных размеров жилплощади они вскоре попросили Курта уехать. После этого Курт жил у братьев и сестер Венди. «Курт передавался от родственника к родственнику», – вспоминал Джим. Он был типичным безнадзорным ребенком. Курт ладил со своими дядями и тетями лучше, чем с родителями, но проблемы отсутствия авторитета преследовали его. Его дяди и тети были менее строгими, но в более спокойных семьях было меньше попыток структурировать семейное единство. У его родственников были свои собственные проблемы и трудности – для него не было места ни в физическом, ни в эмоциональном плане, и Курт это знал.
Он провел несколько месяцев со своим дядей Чаком, где начал брать уроки игры на гитаре. Чак играл в группе с парнем по имени Уоррен Мейсон, одним из самых горячих гитаристов в гавани. Всякий раз, когда они репетировали в доме Чака, – на этих репетициях всегда были наркотики и бутылка «Джека Дэниелса», – Курт наблюдал из-за угла, глядя на Уоррена, словно голодающий на сэндвич с фрикадельками. Однажды Чак спросил Уоррена, не хочет ли тот научить мальчика игре на гитаре, и Курт начал свое официальное музыкальное образование.
Когда Курт рассказывал эту историю, то говорил, что взял всего один или два урока и за это короткое время научился всему, что ему нужно было знать. Но Уоррен вспоминал, что обучение растянулось на несколько месяцев, а Курт был серьезным студентом, который пытался быть максимально старательным. Первое, с чем пришлось столкнуться Уоррену, была гитара Курта. Она больше подходила для демонстрации в школе, чем для игры. Уоррен нашел Курту Ibanez за 125 долларов. Сами уроки стоили 5 долларов за полчаса. Уоррен задал Курту вопрос, который задавал всем своим молодым студентам: «Какие песни ты хочешь выучить?» «Stairway to Heaven», – ответил Курт. Он уже умел играть грубую версию Louie, Louie. Они работали над Stairway, а затем перешли к Back in Black группы AC/DC. Уроки закончились, когда плохие оценки заставили его дядю пересмотреть послеобеденный досуг Курта.
Два месяца своего второго года обучения Курт продолжал ходить в школу в Монте, но затем перевелся в абердинскую старшую школу Уэзервакс. Это была та же самая школа, которую окончили его мать и отец, но, несмотря на семейные корни и близость к дому матери – всего в десяти кварталах, – Курт был там чужаком. Построенная в 1906 году, Уэзервакс простиралась на три городских квартала с пятью отдельными зданиями, и в классе Курта было 30 учеников – в три раза больше, чем в Монте. В Абердине Курт очутился в школе с четырьмя фракциями – травокуры, спортсмены, выпускники дорогих частных подготовительных школ и ботаники – и поначалу не вписывался ни в одну из них. «Абердин был полон группировок, – заметил Рик Миллер, еще один мальчик из Монте, перешедший в Уэзервакс. – Никто из нас по-настоящему никого не знал. Даже если бы Абердин был Хиксвиллом по сравнению с Сиэтлом, он все равно был бы на шаг вперед от Монте. Мы никогда не могли понять, куда вписываемся». Смена школы на втором курсе была бы трудной даже для большинства хорошо приспособленных подростков; для Курта она была мучительной.
В то время как в Монте он был популярен – выпускник частной школы в своих рубашках Izod, да еще и спортсмен, – в Абердине Курт был аутсайдером. Он поддерживал отношения со своими друзьями из Монте, но даже несмотря на то, что он видел своих приятелей почти каждые выходные, его чувство одиночества усилилось. Его спортивных навыков было недостаточно, чтобы стать популярным в большой школе, поэтому он бросил спорт. В сочетании с собственной неуверенностью в себе из-за разбитой семьи и кочевого образа жизни его отчуждение от мира продолжалось. Позже Курт часто рассказывал истории о том, как его избивали в Абердине, и о том, как он постоянно страдал от рук неотесанных старшеклассников. Однако его одноклассники в Уэзерваксе не помнят подобных инцидентов – Курт преувеличил эмоциональную изоляцию, которую испытывал, превратив ее в выдуманные истории о физическом насилии.