ел бы оказаться дома. «Я хотел вернуться домой с самой первой недели нашего тура, – сказал он, лежа на гостиничной кровати. – Я ведь мог бы, ты же знаешь. Я могу уехать к маме прямо сейчас, если захочу, она мне разрешила. Она послала мне деньги. – Его голос надломился, как будто он изощренно лгал. – У нее был бы я, понимаешь?»
Через несколько дней в Риме у Курта на сцене случился нервный срыв. Tad играли первыми и разогревали публику скандированиями Fuck the Pope[123], что всегда было популярно среди панк-рокеров в Италии. К тому времени, как настала очередь играть Nirvana, полностью заполненный зал был уже на взводе. Но проблемы акустической системы привели Курта в бешенство, и после 40 минут игры он взобрался на 30-футовую груду динамиков и закричал толпе: «Я собираюсь покончить с собой!» Никто из присутствующих, даже Крист, Чэд, Поунмэн и Пэвитт (которые пришли на концерт), не знал, что делать. Так же как и Курт, внезапно оказавшийся перед публикой, кричащей «прыгай» на ломаном английском. Он все еще бренчал на гитаре – остальные музыканты стояли и смотрели, и, казалось, не знали, что делать дальше. «Он сломал бы себе шею, если бы прыгнул, и в какой-то момент все-таки понял это», – заметил Даниелсон. В конце концов Курт спустился вниз, но его паника так и не утихла. За кулисами промоутер пожаловался, что сломали микрофон. Тур-менеджер Nirvana МакЛеод отрицал это и демонстрировал исправную работу микрофона. Они с трудом могли позволить себе заменить его. Курт схватил микрофон, крутанул его, как Роджер Долтри[124], и швырнул на пол. «Ну вот, теперь он точно сломан», – воскликнул он, уходя.
Курт уже достаточно отдохнул и вполне смог отыграть еще пять концертов в Европе, и тур закончился в Лондоне еще одним Lamefest. На этом последнем концерте он выложился по полной, прыгая по сцене до тех пор, пока не разбил свои колени в кровь. Но психологически тур для Курта закончился еще после Рима. У него не было гитариста, которого можно было уволить, поэтому на этот раз Курт фактически уволил свой лейбл. Пэвитт и Поунмэн прилетели в Рим, и Курт удержаться от сравнения условий в фургоне с элитным самолетом, в котором путешествовали эти двое. И хотя Nirvana останется с Sub Pop еще на год, в постепенно ухудшающихся условиях, эмоционально Курт уже отказался от своего лейбла.
Когда в начале декабря Nirvana вернулась в Америку, Крист и Шелли объявили о своей помолвке и назначили дату свадьбы на Новый год в своем доме в Такоме. Курт и Трейси были приглашены, хотя эта поездка из Олимпии в Такому была худшими тридцатью минутами в их отношениях. Трейси не могла смотреть на брак Шелли, не затронув тему обязательств с Куртом, хотя и знала, что это причинит ей боль. Во время европейского турне Крист часто звонил Шелли. Все, что Трейси получала от Курта, – это случайные открытки, хотя на одной из них двадцать раз было написано «Я люблю тебя». Но по дороге в Такому он говорил о женитьбе только в шутку, говоря, что она выйдет замуж за кого-нибудь другого. «Я все равно хотел бы заниматься с тобой сексом, потому что мне это, правда, очень нравится», – сказал он, думая, что делает ей комплимент. На свадьбе Курт провел большую часть вечера на крыше в абсолютном одиночестве, непривычно пьяный, встречая Новый год.
В то Рождество Курт и Трейси отпраздновали почти три года совместной жизни. Хотя Курту было трудно себе это позволить, он все-таки подарил ей книгу «Искусство рока», стодолларовое подарочное издание большого формата. Они производили впечатление крепкой пары, но что-то изменилось в Курте, и они с Трейси оба это знали. Когда он возвращался из турне, ему требовалось больше времени, чтобы привыкнуть к ней, и контраст между количеством времени, проведенным в разлуке, и временем, проведенным вместе, испытывал ее терпение. Она чувствовала, что теряет Курта из-за остального мира.
И в каком-то смысле так оно и было. По мере того как дела у Nirvana продолжали улучшаться, группа все больше и больше обеспечивала его самоуважением и финансовой поддержкой, которая ранее исходила только от нее. К началу 1990-х годов у Курта был бизнес, связанный с группой, которым нужно было заниматься каждый день, и Трейси знала, что это для него сейчас на первом месте. Но, по правде говоря, она тоже отдалялась от Курта. Трейси была рассудительной девушкой, а Курт становился все более и более странным. Ей было интересно, к чему это все приведет. В феврале того года в своем дневнике он сделал запись, наполовину фантазийную, наполовину реальную, которая обеспокоила бы любую любовницу: «Я – парень, мне 23 года, а у меня лактация. Моя грудь никогда не болела так сильно, даже после того, как меня сильно били в грудь задиристые одноклассники. Я не мастурбировал месяцами, потому что потерял воображение. Я закрываю глаза и вижу своего отца, маленьких девочек, немецких овчарок, ведущих телевизионных новостей, но никаких сладострастных надутых губастых голых сексуальный кошечек, вздрагивающих в экстазе. Я вижу ящериц и младенцев с плавниками вместо рук». Эта и другие подобные записи заставили ее беспокоиться о психическом состоянии Курта.
Он всегда плохо спал, скрежетал зубами по ночам и жаловался на повторяющиеся кошмары. «Курт утверждает, что сколько он себя помнил, ему часто снились сны о людях, пытающихся его убить, – вспоминала Трейси. – Во сне он пытался отбиваться от этих людей бейсбольной битой, или от людей с ножами, идущих за ним, или же от вампиров». Когда он просыпался, иногда со слезами на глазах, Трейси утешала Курта, как мать утешает маленького мальчика, обнимая его и гладя по волосам. Она говорила, что всегда будет рядом и никогда не уйдет. А он все так же лежал, уставившись в потолок, мокрый от пота. «Ему все время снились эти сны». Трейси беспокоилась о том, как он успокаивал себя в такие моменты, находясь на гастролях.
Внешне в течение дня он выглядел прекрасно, никогда не говорил о плохих снах и казался человеком, который мечтает только об успехе группы. Nirvana начала год с короткой студийной сессии, где они записали песню Sappy. Уже в начале европейского турне они поговаривали о новом альбоме, желая закончить его к лету. Впервые в карьере Курта он не был единственным, кто прилагал усилия к новому релизу, – теперь Sub Pop, пресса, студенческое радио и даже растущая группа поклонников просили его о новой музыке. Он продолжал писать с невероятной скоростью, и песни становились все лучше и лучше. Никки МакКлюр переехала в соседнюю квартиру и часто слышала сквозь стены, как он играет на гитаре. Однажды зимой она услышала красивую мелодию, доносившуюся из вентиляционного отверстия. Он то начинал, то останавливался, словно сочинял песню на ходу. Вечером Никки настроила радио на KAOS и услышала, как Курт играет в прямом эфире песню, которую репетировал в тот день.
19 января 1990 года Nirvana сыграла еще одно шоу в Олимпии, которое войдет в учебники истории, хотя и по немного иным причинам, нежели остальные. Шоу, проходившее в грандж-холле за городом, должно было соединить Nirvana с Melvins и Beat Happening. Для наглядности Курт использовал бутафорскую кровь, чтобы нарисовать следы уколов на руках. Он точно не знал, как на самом деле выглядит наркоман, принимающий тяжелые наркотики, поэтому переусердствовал с этими следами, что придало ему омерзительный вид, больше похожий на зомби из фильма Эда Вуда, чем на наркомана. «На нем была одежда с короткими рукавами, и обе руки от самых запястий были покрыты кровоподтеками, – заметил Гарт Ривз. – Сложилось впечатление, будто он чем-то болен». Тем не менее попытка Курта пошутить обрела непредвиденные последствия: его пародия была непонятной для многих зрителей, и пошли слухи о том, что он действительно наркоман. Однако шоу было своего рода переломным моментом: хотя Melvins и были хедлайнерами, Nirvana теперь была популярнее своих наставников. Melvins завершили свое выступление динамичным кавером песни Нила Янга Rockin’ in the Free World. Курт стоял в первом ряду, поднимая кулак вместе с остальными зрителями, и все же он не мог не заметить, что после выступления Nirvana треть зрителей покинула зал.
Нечто более шокирующее произошло на следующий вечер, когда Melvins и Nirvana играли в Такоме, в зале под названием Legends. Билеты на концерт были полностью распроданы и принесли Nirvana доход в 500 долларов, один из самых больших чеков на тот момент. Со сцены ныряли сотни людей, создавая хаос. Одним из самых несносных был Мэтт Лукин из Mudhoney, который использовал свой пропуск за кулисы, чтобы пройти на сцену, а затем нырнуть вниз головой в толпу. Выступление Nirvana пришлось трижды останавливать, чтобы прекратить драки между Лукином и вышибалами. «Он наш друг», – постоянно объяснял Курт, и в его голосе звучали беспокойство и смущение. К концу выступления Nirvana, которое включало в себя часть песни Lynyrd Skynyrd Sweet Home Alabama, перед группой стояли пять охранников. Курту это не показалось странным, но что действительно поразило его, так это то, что он увидел Марка Арма из Mudhoney, стоящего на сцене справа и трясущего головой взад и вперед на протяжении всего выступления Nirvana.
Марк Арм, чье настоящее имя было Марк МакЛафлин, был настоящим законодателем мод панк-рока. В то время как Пэвитт и Поунмэн искусно наживались на грандже, Арм со своей нынешней группой Mudhoney и предыдущей группой Green River фактически изобрели музыкальный стиль и даже придумали термин «грандж», когда писали для сиэтлского фанзина в начале восьмидесятых годов. Арм был умен, саркастичен, талантлив, был печально известен своими кутежами и излучал уверенность, которая заставляла людей думать, что он был создан для славы. Короче говоря, он был именно таким, каким, по мнению робкого абердинского парня, он сам никогда не сможет стать. Заметить на своем концерте веселящегося Арма было так же невероятно, как увидеть Жаклин Кеннеди Онассис, которая приехала на вашу свадьбу и танцевала всю ночь. Обожание Арма Куртом было очевидно для всех, но особенно очевидно это было для Базза Осборна, который наблюдал за тем, как его бывший подопечный двигался вперед.