Однако это не помешало Курту потихоньку закипать. Хотя он и постоянно говорил журналистам, что поддерживает ремиксы Литта и считает, что Альбини проделал отличную работу – два противоречивых заявления, – в своем дневнике он описал планы выпустить альбом именно таким, каким хотел. Сначала Курт выпустит версию Альбини, как I Hate Myself and Want to Die, но только на виниле, кассете и восьмитрековой пленке. Следующий этап действий стартовал через месяц. «После многих неудачных обзоров и отчетов о скупом, бескомпромиссном виниловом, кассетном, лишь восьмитрековом релизе мы выпускаем ремикс-версию под названием Verse, Chorus, Verse». Для него Курт хотел наклейку с надписью: «Адаптивная для радио, динамичная, компромисс-версия». Неудивительно, что DGC отказался следовать планам Курта. Выпуск ремикс-версии In Utero был назначен на сентябрь.
В первое воскресенье мая, в 9 часов вечера, в центр экстренной помощи округа Кинг поступило сообщение из дома Кобейнов о передозировке наркотиками. Когда на место происшествия прибыла полиция и машина «Скорой помощи», они обнаружили Курта на диване в гостиной, бормочущего что-то о «Гамлете». По словам офицеров, он страдал от «симптомов, связанных с передозировкой наркотика… потерпевший Кобейн был в сознании и мог отвечать на вопросы, но был явно слаб».
Всего за несколько минут до прибытия полиции Курт посинел и казался мертвым. Кортни рассказала полицейским, что Курт был в доме своего друга, где «ввел себе наркотик стоимостью от 30 до 40 долларов». Курт приехал домой на машине, и когда Кортни заявила, что он под кайфом, Курт заперся в спальне наверху. Кортни пригрозила вызвать полицию или его семью, и когда он не ответил, она выполнила вторую угрозу. Кортни дозвонилась до Венди с первой попытки, и мать и сестра Курта немедленно сели в машину и «помчались вихрем», как вспоминала Ким.
За два с половиной часа, которые потребовались Ким и Венди, чтобы добраться из Абердина в Сиэтл, состояние Курта ухудшилось. К тому времени, когда Венди и Ким прибыли, Курта рвало и он был в состоянии шока. Своим невнятным голосом Курт попросил не звонить в 911, потому что он «скорее умрет», чем увидит в газете новость о том, что он принял слишком большую дозу или был арестован. Кортни облила Курта холодной водой, провела его по дому, дала ему седативы и, наконец, ввела ему наркан, препарат, нейтрализующий наркотик, но ни одна из этих попыток полностью не оживила его (запас незаконно полученного наркана всегда хранился в доме для таких целей). Венди попыталась сделать Курту массаж спины – так она успокаивала сына, – но от наркотика его мышцы стали крепче, чем у гипсового манекена. «Это было ужасно, – вспоминала Ким. – В конце концов нам пришлось вызвать «Скорую помощь», потому что он начал синеть. Когда приехала полиция, они обнаружили, что его состояние постепенно ухудшалось до такой степени, что он дрожал, раскраснелся, бредил и бессвязно бормотал».
Как только Курт оказался в машине «Скорой помощи», казалось, что кризис миновал. Ким последовала за ним в больницу Харборвью, где события приняли комичный оборот. «Там он был очень веселым, – вспоминала Ким. – Курт лежал в коридоре этой переполненной больницы, получая внутривенно разные жидкости и вещества, чтобы нейтрализовать действие наркотика. Он лежит и начинает говорить о Шекспире. Потом Курт клевал носом, просыпался через пять минут и продолжал болтать со мной».
Одна из причин, по которой именно Ким отправили за машиной «Скорой помощи», заключалась в том, что Кортни хотела выбросить остатки наркотика Курта, но не могла найти его. Когда Курт пришел в себя, Ким спросила его, куда он его спрятал. «Наркотик в кармане халата, висящего на лестнице», – признался Курт, прежде чем снова отключиться. Ким побежала к телефону и позвонила домой, хотя к тому времени Кортни уже нашла наркотик. Ким вернулась к Курту, который снова очнулся и настоял на том, чтобы она не разглашала местонахождение наркотиков.
После трех часов на наркане Курт был готов отправиться домой. «Когда ему разрешили покинуть больницу, я не смогла быстро зажечь его сигарету», – сказала Ким. Ей было очень грустно наблюдать за тем, что временами казалось почти комическим соприкосновением со смертью: передозировка стала обычным явлением для Курта, частью игры, и это безумие стало нормальным состоянием. Конечно, как отмечалось в полицейском отчете, Кортни рассказала офицерам большую, более печальную правду об этом эпизоде: «Подобный инцидент уже случался ранее с потерпевшим Кобейном».
Наркотик теперь был частью повседневной жизни Курта, а иногда – ее центром, особенно когда у него не было дел с группой, а Кортни и Фрэнсис не было дома. К лету 1993 года он употреблял почти каждый день, а когда не употреблял, то у него начиналась ломка и он громко стонал. Это было периодом более функциональной зависимости, чем раньше, но его привычка по-прежнему превосходила привычку большинства наркоманов. Даже Дилан, который сам был наркоманом, находил дозировку Курта опасной. «Он определенно употреблял много наркотиков, – вспоминал Дилан. – Я хотел получить кайф и в то же время быть в состоянии сделать что-то, а Курт всегда хотел употребить так много, чтобы стать недееспособным. Он всегда хотел больше, чем нужно». Курт был заинтересован в том, чтобы убежать от реальности, и чем быстрее и чем дольше он будет недееспособным, тем лучше. В результате было множество передозировок и почти смертельных, целая дюжина за один только 1993 год.
Растущее пристрастие Курта шло вразрез с усилиями Кортни завязать. В конце весны она наняла экстрасенса, чтобы тот помог ей избавиться от наркотиков. Курт отказался оплачивать счета экстрасенса и посмеялся над ее советом, что пара должна избавиться от «всех токсинов». Однако Кортни отнеслась к этому серьезно: она попыталась бросить курить, стала каждый день пить свежевыжатый сок и ходить на встречи Анонимных наркоманов. Поначалу Курт насмехался над женой, но потом стал поощрять ее посещать собрания АН – хотя бы для того, чтобы иметь больше свободного времени, чтобы закинуться.
Первого июня Кортни устроила интервенцию в доме на берегу озера. Присутствовали Крист, друг Нильс Бернштейн, Джанет Биллиг из Gold Mountain, Венди и отчим Курта Пэт О’Коннор. Сначала Курт отказывался выходить из своей комнаты и даже смотреть на группу. Когда он наконец вышел, они с Кортни начали кричать друг на друга. В припадке ярости Курт схватил красный маркер Sanford и нацарапал на стене коридора: «Никто из вас никогда не узнает моих истинных намерений». «Было очевидно, что до него не достучаться», – вспоминал Бернштейн. Собравшаяся группа перечислила множество причин, по которым Курт должен был прекратить принимать наркотики, и одной из самых главных была его дочь. Мать сказала, что его здоровью угрожает опасность. Крист умолял Курта, рассказывая о том, как он сам ограничил свое пьянство. Когда Пэт О’Коннор рассказывал о своей борьбе с алкоголем, Курт молчал и смотрел на свои кроссовки. «По лицу Курта было видно, что он думает: “Ничто в вашей жизни не имеет отношения к чему-либо в моей”, – вспоминал Бернштейн. – Я подумал, что это так не сработает». Когда раздраженный Курт вернулся в свою спальню, собравшиеся начали спорить между собой о том, кто виноват в этом пристрастии Курта. Самым близким Курту людям было легче обвинять друг друга, чем возложить ответственность за это на него самого.
Тем летом Курт начал все больше замыкаться в себе. Друзья в шутку называли его Рапунцель, потому что он очень редко выходил из своей комнаты. Его мать была одной из немногих, кого он слушал, и Кортни все чаще использовала Венди в качестве посредника. Курт все еще отчаянно нуждался в материнской заботе, и по мере того как отдалялся от мира, он впадал практически в полное состояние отрешенности. Венди могла успокоить его, погладив по голове и сказав, что все будет хорошо. «Бывали моменты, когда он балдел в комнате наверху, и никто, ни Кортни, ни кто-либо другой, не мог достучаться до него, – заметил Бернштейн. – Но его мама приходила, и он разрешал ей войти. Я думаю, что это была химическая депрессия». В семье Венди депрессия передавалась по наследству. И хотя несколько друзей Курта предлагали ему лечение, он предпочел проигнорировать их и заняться самолечением с помощью наркотиков. По правде говоря, никому не удавалось заставить его что-либо делать: если мир Nirvana можно было бы считать маленькой нацией, то Курт был королем. Из-за страха быть изгнанным из королевства мало кто осмеливался ставить под сомнение душевное здоровье.
4 июня, после очередного ужасного трагического дня из-за Курта, Кортни пришлось вызвать полицию. Когда прибыли офицеры, она сказала, что у них с Куртом возник «спор из-за оружия в доме». Она выплеснула стакан сока ему в лицо, и он толкнул ее. «После чего, – говорится в полицейском отчете, – Кобейн повалил Лав на пол и начал душить ее, оставляя царапины». Закон Сиэтла требовал, чтобы полиция арестовывала хотя бы одну из сторон любого семейного спора – Курт и Кортни начали спорить о том, кто из них будет арестован, поскольку оба хотели быть удостоенными этой чести. Курт настоял на том, чтобы его посадили в тюрьму: для пассивно-агрессивного человека это была прекрасная возможность отступить эмоционально и сыграть роль мученика. Он победил. Его отвезли в Северный участок и поместили в тюрьму округа Кинг. Полиция также изъяла из дома большую коллекцию боеприпасов и оружия, в том числе два пистолета 38-го калибра и полуавтоматическую штурмовую винтовку «Кольт АR-15».
Но реальная история того, что случилось в тот день, демонстрировала растущее напряжение между Кобейнами. Словно у двух персонажей из рассказа Рэймонда Карвера, их ссоры все чаще включали в себя колкости по поводу недостатков друг друга, и в этот день Курт выставлял напоказ свое употребление наркотиков перед Кортни и ее экстрасенсом. «Конечно, он должен был найти тот наркотик, который сводит меня с ума, – вспоминала Лав. – Курт решил попробовать крэк. Он придумал большой безумный спектакль о том, как собирался приобрести и попробовать крэк стоимостью в десять долларов».