ребенок.
Затем камера поворачивается к раковине, и в мгновение ока сцена меняется. Справа от раковины, закрепленный на восемь дюймов выше стены, стоит держатель для зубных щеток – типичный белый фарфоровый держатель для зубных щеток, как и в 90 процентах домов в Америке. Но это приспособление примечательно тем, что в нем вовсе не было зубных щеток. Там был шприц. Это такой удивительный и неожиданный объект, который можно увидеть в ванной комнате, что большинство зрителей даже не заметят его. Но шприц торжественно висит иглой вниз – печальное и трагическое свидетельство того, что, как бы ни выглядела эта семья снаружи, есть призраки, которые сопровождают даже эти нежные моменты.
К июлю 1993 года зависимость Курта стала настолько обыденной, что стала частью жизни дома Кобейнов, и все крутилось вокруг нее. Метафора, часто использовавшаяся для описания роли алкоголизма в семье, – например, 10000-фунтовый слон посреди гостиной, – казалась настолько очевидной, что мало кто удосуживался ее произнести. То, что Курт будет под кайфом по крайней мере определенную часть дня, стало статус-кво, таким же обычным, как дождь в Сиэтле. Даже рождение ребенка и назначенное судом лечение отвлекли его лишь на время. Хотя Курт и сидел на наркотиках по несколько недель подряд, он не был свободен от опиатов достаточно долго, чтобы полностью вывести их из организма в течение практически года.
В безумной логике, которая настигает семьи, попавшие в зависимость, казалось, что было лучше, когда Курт принимал наркотики. Иначе, когда он страдал от физической боли во время ломки, то был просто невыносим. Лишь немногие действительно высказывали эту теорию – что система, вращающаяся вокруг Курта, была более стабильной, когда он употреблял наркотики, а не воздерживался от них, – но Курт сам признавался в этом. В своем дневнике он утверждал, что если ему суждено чувствовать себя наркоманом в состоянии ломки, то он вполне может быть им на практике. И у него были друзья, которые соглашались с ним. «Задумка “заставить его прекратить употреблять наркотики” была абсурдной и в конечном счете вредной для Курта, – утверждал Дилан Карлсон. – Наркотики – это проблема, когда они влияют на вашу способность, скажем, иметь дом или поддерживать работу. Пока они не превратятся в проблему такого рода, вы просто оставляете человека в покое и ждете, пока он сам достигнет эмоционального дна, – ведь вы не сможете довести его до этого самого дна… У него не было никаких причин не принимать наркотики».
К лету 1993 года зависимость превратилась в линзу, через которую преломлялось все в жизни Курта. И хотя внешне казалось, что наркотики делали его счастливее, в безумном отрицании зависимости, внутренне он был полон раскаяния. Его дневники были исписаны жалобами на неспособность оставаться трезвым. Курт чувствовал, что все вокруг оценивают его, и был прав: каждый раз, когда его товарищи по группе, семья, менеджеры или команда сталкивались с ним, они быстро делали обзор, чтобы определить, под кайфом он или нет. Этот десятисекундный момент Курт испытывал десятки раз в течение каждого дня и приходил в ярость, когда окружающие приходили к выводу, что он под кайфом, хотя все было наоборот. Курт чувствовал себя функциональным наркоманом – он мог употреблять наркотики и выступать, – поэтому он ненавидел постоянное наблюдение и проводил все больше и больше времени со своими друзьями-наркоманами, где он чувствовал, что его изучают менее внимательно.
Однако к 1993 году даже наркотики перестали действовать так хорошо, как раньше. Курт обнаружил, что реальность наркомании далека от очарования, которое он когда-то представлял себе, читая произведения Уильяма С. Берроуза, и даже в замкнутой субкультуре наркоманов он чувствовал себя аутсайдером. Одна запись в дневнике того периода показывает его отчаянно умоляющим о дружбе и в конечном счете о спасении:
Эй, друзья, с которыми я могу поговорить, потусоваться и повеселиться, как я всегда мечтал, мы могли бы просто поговорить о книгах, политике и бесчинствовать по ночам, как насчет этого? А? Эй, я не могу перестать рвать на себе волосы! Пожалуйста! Черт побери, Иисус, блядь, Христос Всемогущий, Люби меня, меня, меня, мы можем продолжить на испытательном сроке, пожалуйста, мне все равно, если это кто-то из толпы, мне просто нужна компания, тусовка, повод улыбнуться. Я не буду тебя душить. Ах, черт, черт, пожалуйста, неужели там никого нет? Кто-нибудь, кто угодно, Боже, помоги мне, пожалуйста. Я хочу, чтобы меня приняли. Меня должны принять. Я буду носить любую одежду, какую ты захочешь! Я так устал плакать и мечтать, я так одинок. Есть тут кто-нибудь. Пожалуйста, помоги мне. ПОМОГИ МНЕ!
Тем летом 60-летний Роберт Фримонт, врач-нарколог Курта, был найден мертвым в своем кабинете в Беверли-Хиллз, лежащим на своем рабочем столе. Причиной его смерти был назван сердечный приступ, хотя сын Фримонта, Марк, утверждал, что это – самоубийство с помощью передозировки и что его отец снова пристрастился к наркотикам. В момент своей смерти Фримонт находился под следствием Калифорнийской медицинской комиссии, обвиняемый в грубой халатности и непрофессиональном поведении за чрезмерное назначение наркотика своим пациентам. Фримонт, конечно же, сделал доступным большое количество наркотика для своего самого известного клиента – он выписывал его Курту коробками.
17 июля 1993 года Nevermind наконец вылетел из чартов Billboard, пробыв там чуть менее двух лет. На той неделе группа отправилась в Нью-Йорк, чтобы выпустить пресс-релиз и сыграть выступление-сюрприз в рамках New Music Seminar. Вечером накануне шоу Курт дал интервью Джону Сэвиджу, автору книги «England’s Dreaming» («Англия мечтает»). Возможно, из-за того что Курт восхищался книгой Сэвиджа, он был особенно откровенен о своей семье, описывая развод родителей как нечто, что заставило его почувствовать «стыд» и тоску по тому, что он потерял: «Я отчаянно хотел иметь классическую, понимаете, обычную семью. Мать, отец. Мне нужна была эта безопасность». И когда Сэвидж спросил, мог ли Курт понять, каким образом сильное отчуждение может привести к насилию, он ответил утвердительно: «Да, я определенно вижу, как психическое состояние человека может ухудшиться до такой степени, что он может сделать это. Я дошел до того, что стал фантазировать о подобном, но я уверен, что предпочел бы сначала покончить с собой». Практически в каждом интервью, которое Курт давал в 1993 году, поднималась тема самоубийства.
Когда Курту задали неизменный вопрос о наркотике, он неизменно солгал. Курт говорил в прошедшем времени, отвечая, что употреблял наркотик «около года, время от времени», и утверждал, что делал это только из-за проблем с желудком. Когда Сэвидж задал вопрос о болях в животе, Курт заявил, что они прошли. «Я думаю, что это психосоматика». Сэвидж нашел Курта особенно веселым в этот вечер. «Я не чувствовал себя таким оптимистически настроенным с тех пор, как мои родители развелись», – объяснил он.
Двенадцать часов спустя Курт лежал на полу своей гостиничной уборной с очередной передозировкой. «Его губы были синими, а глаза совсем закатились, – вспоминал пресс-агент Антон Брукс, один из людей, которые тут же бросились к Курту. – Он не дышал. В его руке все еще торчал шприц». Брукс был потрясен, когда увидел, что Кортни и няня Кали начали действовать, как опытные медицинские работники, – они были настолько методичны, что у него создалось впечатление, будто они делали это постоянно. Пока Кортни проверяла признаки жизни Курта, Кали поднял его и неистово бил кулаком в солнечное сплетение. «Он ударил его один раз, но тот никак не отреагировал, поэтому он ударил его снова. Потом Курт начал приходить в себя». Эти действия в совокупности с холодной водой в лицо заставили Курта дышать. Когда на шум прибежала охрана отеля, Бруксу пришлось подкупить их, чтобы они не вызывали полицию. Брукс, Кортни и Кали вытащили все еще не пришедшего в себя Курта на улицу. «Мы помогали ему идти, – вспоминал Брукс, – но сначала его ноги не двигались». Когда Курт наконец обрел дар речи, он заявил, что не хочет ехать в больницу.
После еды и кофе Курт, казалось, полностью пришел в себя, хотя все еще был под кайфом. Он вернулся в отель, где ему назначили массаж в номере. Пока Курт обтирался, Брукс подобрал с пола пакетики с наркотиками и спустил их в унитаз. По иронии судьбы менее чем через три часа после того, как он впал в коматозное состояние в уборной, Курт снова делал интервью, полностью отрицая, что употреблял наркотики. В тот вечер на саундчеке он все еще был слишком обдолбан – возможно, из-за сумки, которую так и не нашли его помощники. «Он почти умер прямо перед этим шоу», – вспоминал звукооператор Крейг Монтгомери. Когда Дэвид Йоу из разогревающей группы The Jesus Lizard пошел поболтать с Куртом перед началом шоу, «Курт не мог говорить. Он мог только бормотать. Я спросил: “Как ты?” И он сказал: “Баззколлодбед”». В образе, который становился все более знакомым, несмотря на недавнее ухудшение состояния, на сцене Курт казался вполне нормальным, и само шоу было удивительным. Группа взяла к себе Лори Голдстон на виолончели. Это был первый раз, когда они включили в концерт акустическую интерлюдию.
На следующей неделе Nirvana вернулась в Сиэтл и 6 августа провела благотворительный вечер по сбору средств для расследования убийства местной певицы Мии Сапаты. На той неделе Курт, Кортни, Крист и Дэйв провели редкий вечер вместе, сходив на концерт Aerosmith в Coliseum. За кулисами Стивен Тайлер из Aerosmith отвел Курта в сторону и рассказал ему о своем опыте работы с группами реабилитации 12 шагов. «Он не читал нотации, – вспоминал Крист, – а просто рассказывал о том, что ему довелось пережить. Он попытался подбодрить его». В кои-то веки Курт, казалось, прислушался, хотя в ответ почти ничего не сказал.
На той же неделе, также в Сиэтл-центре, Курт дал интервью газете New York Times, проводившееся на самом верху Спейс-Нидл[187]