Когда Кортни попыталась запретить наркоторговцам приходить в дом, Курт нанял друзей, чтобы делать закладки в кустах. Курт все чаще употреблял наркотики: если он не мог их найти, то употреблял рецептурные лекарства, купленные на улице. Если все другие источники кайфа иссякали, то он принимал огромное количество других транквилизаторов. Это снимало симптомы его наркотической абстиненции. Любая попытка воспрепятствовать проникновению наркотиков на бульвар Лейк-Вашингтон, 171, имела такой же успех, как попытка водопроводчика укрепить трубу, которая была изрешечена пулевыми отверстиями: как только одна протечка была устранена, тут же появлялась другая.
И в разгар этих ежедневных травм Nirvana продолжала двигаться вперед, планируя следующий тур и репетиции, хотя Курт редко их посещал. Группе предложили место хедлайнеров на фестивале Lollapalooza 1994 года. Все в жизни Курта, от его менеджеров до остальной группы, думали, что Nirvana должна воспользоваться этой возможностью, но Курт был против дальнейших гастролей. Его замкнутость привела Кортни в ярость, и она решила, что он должен поехать в тур, чтобы укрепить их финансовое будущее. Большинство дискуссий по поводу той или иной возможности приводили к громким ссорам.
В последнюю неделю января Венди позвонила Курту, чтобы сообщить, что ее собственное состязание в ссорах с Пэтом О’Коннором, длившееся десять лет, наконец закончилось – они развелись. Курт, хоть и огорчился, услышав о ее горе, но все-таки почувствовал радость от того, что его бывший конкурент за внимание матери наконец-то устранен. Но Курт также услышал новости, которые опечалили его: любимая бабушка Айрис страдала от проблем с сердцем. Ее отправили в больницу в Сиэтле на обследование и лечение.
Лиланд позвонил Курту, как только Айрис положили в больницу в Сиэтле. Курт купил орхидей на 100 долларов и с опаской отправился в Swedish Hospital. Ему было тяжело видеть Айрис такой слабой. Она была единственной его опорой на протяжении всего его детства, и мысль о ее смерти пугала Курта больше, чем о своей собственной. Он просидел с ней несколько часов. Пока Курт был там, у кровати зазвонил телефон – это был его отец. Услышав голос Дона, Курт жестом показал бабушке, что выйдет из палаты. Но Айрис, несмотря на свое слабое состояние, схватила его за руку и передала ему трубку. Как бы ему ни хотелось избежать общения с отцом, он не мог отказать в просьбе умирающей женщине.
Они разговаривали впервые после их ужасной встречи на концерте в Сиэтле. В основном разговор шел об Айрис: врачи предсказывали, что сейчас она поправится, но у нее было необратимое заболевание сердца. И все же что-то в их коротком разговоре, казалось, сломало барьер. Возможно, Курт услышал в голосе Дона тот же страх, что испытывал и сам. Прежде чем Курт повесил трубку, он дал отцу свой домашний номер телефона и попросил его позвонить. «Мы скоро соберемся вместе», – сказал Курт, кладя трубку и глядя на улыбающуюся бабушку. «Я знаю, что большая часть моего отношения – это следствие влияния матери, – сказал Курт Айрис и Лиланду. – Теперь я знаю, что многое из этого – полная чушь».
К январю 1994 года характер Лиланда резко изменился – Курту было больно видеть его таким подавленным и испуганным. Лиланд перенес много потерь в своей жизни, начиная с ранней смерти отца и самоубийств братьев, но болезнь жены, с которой он прожил 49 лет, казалось, была для него самой тяжелой. Курт пригласил дедушку переночевать у него дома, и когда в дом вошли двое Кобейнов, Кортни разгуливала по дому в одной комбинации. Это был обычный наряд для артистки, которая сделала нижнее белье заявкой на модность, но старомодный Лиланд нашел это возмутительным: «Она была без трусов; это явно не похоже на поведение приличной дамы». Лиланд столкнулся с Кали в гостиной и был потрясен, когда Курт сообщил ему, что этот длинноволосый молодой человек с обдолбанным лицом – одна из нянь Фрэнсис.
Кортни уехала на встречу, поэтому Курт отвел дедушку в свой любимый ресторан: International House of Pancakes. Курт порекомендовал тамошний фирменный ростбиф, который они оба заказали. За ужином Курт изучал маршрут своего предстоящего европейского турне. Группа должна была дать 38 концертов в шестнадцати странах в течение менее чем двух месяцев. Конечно, это было не так изнурительно, как тур Heavier Than Heaven («Тяжелее Небес») с Tad, но Курту он казался более утомительным. Он намеренно попросил сделать по пути перерыв, во время которого надеялся посмотреть Европу вместе с Кортни и Фрэнсис в качестве туристов. Курт сказал Лиланду, что когда вернется, то хочет поехать на рыбалку. Во время ужина Курта трижды прерывали другие посетители, просившие у него автограф. «Он согласился и спросил, что нужно написать, – заметил Лиланд. – Но мне он сказал, что ему не нравится этим заниматься».
На обратном пути Курт попросил Лиланда сесть за руль его грузовика «Форд» и сказал деду, что хочет купить похожую модель. В тот месяц он уже ездил смотреть машины и купил черный «Лексус». Дженнифер Адамсон, одна из подружек Кали, вспоминала, как Курт останавливался у ее дома, чтобы показать его: «Кортни хотела оставить этот «Лексус», но Курт подумал, что это слишком модно, и ему не понравился цвет. В конце концов они вернули его обратно». Кортни позже объяснила в интернет-посте: «Однажды мы взяли и купили очень дорогую черную машину, покатались на ней, и нам казалось, что на нас все пялятся, и было ощущение, будто мы продались. Поэтому мы с Куртом вернули ее через восемнадцать часов после покупки».
В последнюю неделю января в Robert Lang Studios[193] в северном Сиэтле состоялась звукозаписывающая сессия Nirvana. В первый день, несмотря на неоднократные телефонные звонки, Курт так и не появился. Кортни уже уехала с Hole за границу, и в доме Кобейнов никто не подходил к телефону. Новоселич и Грол использовали это время для работы над песнями, которые написал Дэйв. Курт не появился и на второй день, но на третий, в воскресенье, он приехал, даже не объяснив, почему пропустил предыдущие сессии. Никто его об этом не спрашивал: группа давным-давно утратила свою демократию, и Крист с Дэйвом смирились с ожиданием, считая чудом, что Курт хотя бы иногда в чем-то принимает участие.
На третий день они проработали целых десять часов и, несмотря на то, что не ждали многого, записали треки для одиннадцати песен. Утром в студию вошел черный котенок. Этот посетитель, который был немного похож на любимца детства Курта Паффа, значительно улучшил его настроение. Группа записала несколько песен, написанных Гролом (которые позже были перезаписаны Foo Fighters), и в них Курт играл на барабанах. Одна песня Курта, которую они записали, называлась Skid-marks, намекая на пятна на нижнем белье. Курт так и не избавился от своей одержимости фекалиями. Другая называлась Butterfly, но, как и большинство новых песен, она была без текста и не до конца сформированной.
Одна-единственная композиция Курта была дополнена вокалом, и она является одним из высших его достижений по всем канонам. Позже он назвал ее You Know You’re Right. Однако единственный раз, когда ее играли вживую в Чикаго 23 октября 1993 года, он назвал ее On the Mountain. В музыкальном плане она демонстрировала ту же самую мягкую/жесткую динамику Heart-Shaped Box, с тихими куплетами и громкими воплями Курта на припевах. «Вместе мы быстро сделали ее совершенством, – вспоминал Новоселич. – У Курта был рифф, он его представил, а затем мы все записали. Мы нирванизировали это».
В плане лирики куплеты были тщательно обработаны, с навязчивым, мучительным припевом «Ты знаешь, что ты прав». Первый куплет представлял собой список заявлений, начинающихся словами: «Я никогда не побеспокою тебя, / я никогда не буду обещать, / если я повторю это слово снова, / я сразу отсюда уйду». Было одно двустишие, которое мог придумать только Курт Кобейн: «Я ухожу в запой / Всегда знал, что до этого дойдет». Второй стих переходит к утверждениям о женщине: «Она просто хочет любить себя» – и завершается двумя строчками, которые должны быть саркастическими: «Дела никогда не шли так хорошо / И мне никогда не было так хорошо». Жалобный вопль в припеве не мог быть яснее. «Боль!» – кричал он, растягивая слово почти на десять секунд, произнося его в четыре слога и передавая ощущение неизбежной муки. Ближе к концу сессии Курт поискал глазами черного кота, но тот исчез. Когда они закончили, был ранний вечер, и группа собралась на ужин. Курт, казалось, был в приподнятом настроении и сказал Роберту Лангу, что хотел бы забронировать побольше времени, когда они вернутся из Европы.
На следующий день Курт позвонил отцу. Они проговорили больше часа, и это был самый долгий разговор между двоими Кобейнами за последние десять лет. Они обсудили Айрис, которую врачи отправили обратно в Монтесано, и их семьи. Дон сказал, что хочет увидеть Фрэнсис, и Курт с гордостью перечислил все, что она научилась говорить и делать в последнее время. Что касается их собственных напряженных отношений, то они избегали воспоминаний о своих разочарованиях друг в друге, но Дон смог произнести слова, которых много раз избегал. «Я люблю тебя, Курт», – сказал он сыну. «Я тоже тебя люблю, пап», – ответил Курт. В конце разговора Курт пригласил отца посмотреть его новый дом, когда он вернется из тура. Когда Дон повесил трубку, это был один из немногих случаев, когда Дженни Кобейн видела своего обычно стоического мужа плачущим.
Через два дня Курт улетел во Францию. Первый концерт Nirvana в этом туре был эстрадным. Курт придумал решение, которое позволило ему сохранить лицо: они купили черные костюмы в тонкую полоску. Он называл их «экипировкой». Когда шоу началось, они сыграли простые версии трех песен, но, будучи одетыми в эти наряды, Nirvana произвели тот же эффект, что и комедийный скетч. В Париже группа провела фотосессию с фотографом Юрием Ленкеттом; на одной из фотографий Курт в шутку приставил пистолет к своей голове. Еще в самом начале тура близкие заметили, как изменился Курт. «В тот момент он был никаким, – вспоминает Шелли Новоселич. – Это было печально. Он был так измотан». Курт ехал в другом гастрольном автобусе, отдельно от Новоселича и Грола, но Шелли думала, что их отношения стали лучше: «Было некое напряжение, как в предыдущем туре, но, возможно, все это просто стало нормой».