Глава 23Словно ГамлетСиэтл, ВашингтонМарт 1994
Словно Гамлет, я должен выбирать между жизнью и смертью.
Когда Курт сел писать предсмертную записку в отеле Excelsior, он думал о Шекспире и Принце датском. Двумя месяцами ранее, во время попытки избавиться от наркотической зависимости в Canyon Ranch, врач предупредил, что нужно сделать выбор: продолжать принимать наркотики, что в конечном счете приведет к смерти, или стать трезвенником. От этого решения зависело его дальнейшее существование. «То есть как Гамлет?» – спросил Курт.
В своей римской записке Курт цитирует самого известного персонажа Шекспира: «Доктор Бейкер говорит, что, словно Гамлет, я должен выбирать между жизнью и смертью. Я выбираю смерть». Остальная часть записки была о том, как он устал от гастролей и что Кортни «больше его не любит». Этот последний пункт Курт подкрепил обвинением жены в том, что она спала с Билли Корганом, к которому он всегда ее ревновал. В одном из разговоров на прошлой неделе она упомянула, что Корган пригласил ее на отдых. Она отказалась, но Курт воспринял это как угрозу, и его живое воображение разыгралось. «Я скорее умру, чем переживу еще один развод», – писал он, имея в виду развод родителей.
Обнаружив безжизненное тело Курта, Кортни позвонила на ресепшен, и его срочно доставили в поликлиническую больницу Umberto I. Лав нашла две пустые прозрачные упаковки таблеток рядом с Куртом. Он принял 60 таблеток размером с аспирин, по отдельности извлекая каждую из пластиковой упаковки с фольгой. Эффекта от таблеток было достаточно, чтобы он оказался слишком близко к смерти. «Он был мертв, юридически мертв», – сообщила позже Лав. И все же после промывания желудка у Курта появился слабый пульс, хотя он и был в коме. Врачи сказали Кортни, что это дело случая: он может восстановиться без последствий; у него может быть повреждение мозга; или он может умереть. Во время перерыва в дежурстве она взяла такси до Ватикана, купила еще четок, встала на колени и молилась. Кортни позвонила его семье в Грейс-Харбор, и они тоже молились за него, хотя его единокровная сестра, восьмилетняя Брианна, не могла понять, почему Курт оказался «в Такоме».
Позже в тот же день CNN прервал трансляцию, чтобы объявить, что Курт умер от передозировки. Крист и Шелли услышали те же печальные новости по телефону от представителя Gold Mountain. Большинство первых сообщений о смерти Курта поступило из офиса Дэвида Геффена – женщина, представившаяся Кортни, оставила сообщение главе лейбла, гласившее: «Курт мертв». После часовой паники и горя выяснилось, что звонивший – самозванец.
Курт подал первые признаки жизни через двадцать часов после того, как друзьям в Америке сообщили, что он мертв. Во рту у него торчали трубки, поэтому Кортни протянула ему карандаш и блокнот, и он кратко набросал: «Пошла ты», а затем: «Убери эти чертовы трубки у меня из носа». Когда он наконец заговорил, то попросил клубничный молочный коктейль. Когда его состояние стабилизировалось, Кортни перевела его в Американскую больницу, где, как она думала, ему будет оказана самая лучшая помощь.
На следующий день доктор Освальдо Галлетта провел пресс-конференцию и объявил: «Курту Кобейну значительно лучше. Вчера он был госпитализирован в больницу Rome American в состоянии комы и дыхательной недостаточности. Сегодня он идет на поправку после фармакологической комы, вызванной не наркотиками, а комбинированным действием алкоголя и транквилизаторов, которые были прописаны врачом». Кортни сказала репортерам, что Курт так легко «не отделается» от нее. «Я последую за ним даже в ад», – сказала она.
Когда Курт проснулся, он снова оказался в своем маленьком аду. В его сознании ничего не изменилось: все его проблемы по-прежнему были с ним, но теперь они усугублялись еще и замешательством из-за широко разрекламированного грехопадения. Он всегда боялся ареста. Хуже этого могла быть только эта передозировка и то, что CNN объявил его мертвым.
И несмотря на практически смертельный опыт и двадцать часов в коме, Курт по-прежнему жаждал опиатов. Позже он хвастался, что в его больничную палату приходил дилер и ввел ему наркотик прямо через капельницу. Он также позвонил в Сиэтл и договорился, чтобы грамм наркотика был оставлен в кустах возле его дома.
А в Абердине Венди с облегчением узнала, что Курту стало лучше. Она рассказала Aberdeen Daily World, что ее сын работал «в сфере, на которую у него нет сил». Венди сказала репортеру Клоду Йоссо, что хорошо справлялась с новостями до тех пор, пока не посмотрела на стену: «Я взглянула на фотографию моего сына, увидела его глаза и не сдержалась. Я не хотела, чтобы мой сын умер». В том году у Венди были свои проблемы со здоровьем: она боролась с раком груди.
Курт вышел из больницы 8 марта и через четыре дня улетел обратно в Сиэтл. В самолете он попросил у Кортни рогипнол так громко, что его услышали и другие пассажиры. Она сказала Курту, что он закончился. Когда они прибыли в аэропорт Си-Так, его вывозили из самолета в инвалидном кресле. По словам Трэвиса Майерса, сотрудника таможни, он «выглядел ужасно». И все же, когда Майерс попросил автограф, Курт согласился и написал: «Эй, Трэвис, никаких наркотиков». В Америке к нему не было такого пристального внимания, которого Курт так боялся, потому что в официальном заявлении Gold Mountain говорилось, что передозировка в Риме была случайной – мало кто знал, что он принял 60 таблеток или оставил предсмертную записку. Курт ничего не сказал даже своему лучшему другу Дилану. «Я думал, что это была случайная передозировка, как гласила официальная и правдоподобная версия», – вспоминал Дилан. Даже Новоселичу и Гролу сказали, что это была случайность. Все в организации и раньше были свидетелями передозировок Курта. Многие смирились с тем, что однажды наркомания унесет его жизнь.
Европейское турне отложили, но группе и команде велели готовиться к Lollapalooza. Курт никогда не хотел выступать на фестивале, и он до сих пор еще не подписал контракт, но руководство считало, что он все-таки уступит. «Nirvana подтвердила информацию, что они собираются выступить на Lollapalooza 1994 года, – сказал промоутер Марк Гейгер. – На тот момент это еще не было оформлено письменно, но Nirvana все подтвердили, и мы работали над завершением контрактов». Кассовые сборы Nirvana составили бы около 8 миллионов долларов.
Курт чувствовал, что предложение было неподходящим. Он не хотел выступать в фестивальной обстановке, да и вовсе не хотел гастролировать. Кортни считала, что он должен заработать эти деньги, утверждая, что Nirvana нуждается в карьерном росте. «Ему угрожали судебным иском из-за тех шоу, которые они отменили в Европе, – вспоминал Дилан. – И я думаю, что он чувствовал себя так, словно был финансово разорен». Розмари Кэрролл вспомнила, как Курт категорично заявил, что не хочет участвовать в этом фестивале. «Все окружающие постоянно давали Курту советы, что ему следует делать как в личной, так и в профессиональной жизни», – сказала она. Курт справился с этой ситуацией так же, как и с большинством конфликтов: он избежал ее и из-за длительного промедления сорвал сделку. «Курт бежал не от наркотиков, а от общения с людьми, – вспоминал Кэрролл. – Это было трудное время, и я думаю, что когда люди не получали от него, чего хотели, то преувеличивали и обвиняли его в употреблении наркотиков».
И все же наркотики присутствовали в жизни Курта, причем в бóльшем количестве, чем прежде. Кортни надеялась, что ситуация в Риме напугает Курта так же, как он напугал ее. Настолько его беспечное злоупотребление встревожило ее. «Я сходила с ума», – сказала она Дэвиду Фрикке. Кортни решила установить железное правило, которое, как она надеялась, сохранит Курта, Кали и ее саму трезвыми: она настаивала на том, что в доме нельзя принимать наркотики. Реакция Курта была простой и типичной: он покинул свой особняк стоимостью 1,13 миллиона долларов и поселился в мотеле стоимостью 18 долларов за ночь на захудалой Аврора-авеню. На протяжении худших периодов своей зависимости он часто скрывался в этих мрачных местах, в большинстве случаев даже не потрудившись зарегистрироваться под вымышленным именем. Курт часто бывал в Seattle Inn, Crest, Close-In, A-1 и Marco Polo и всегда платил наличными, а в уединении своей комнаты часами ловил кайф. Он предпочитал заведения в северном Сиэтле. Хотя эти места и были менее комфортными, чем его дом, но они располагались рядом с его дилерами. По ночам, когда муж не возвращался домой ночевать, Кортни впадала в панику, опасаясь, что у него снова может быть передозировка. Она быстро отменила свою политику. «Мне хотелось бы быть такой, какой я была всегда. Просто терпимой ко всему этому», – позже сказала она Фрикке.
Но не только разочарование Кортни двигало Куртом. Что-то изменилось в нем после Рима. Новоселич задумался, не повредила ли кома на самом деле его мозг. «Курт никого не слушал, – вспоминал Крист. – Он был в полном дерьме». Дилан тоже заметил перемены: «Курт уже не казался таким живым. До этого у него было гораздо больше возможностей; а после он казался совершенно безразличным».
Через неделю после Рима позвонил отец Курта, и у них состоялся приятный, но короткий разговор. Он пригласил отца в гости, но, когда Дон приехал, дома никого не оказалось. На следующий день в телефонном разговоре Курт извинился, заявив, что был занят. И все же, когда через два дня отец снова вернулся, Кали доложил, что Курта опять нет дома. Правда заключалась в том, что Курт был дома, но находился под кайфом и не хотел, чтобы отец видел его в таком состоянии. Когда они говорили в следующий раз, Курт пообещал позвонить, как только у него будет перерыв в его напряженной карьере.
Эта карьера, по крайней мере когда дело казалось Nirvana, по существу закончилась ко второй неделе марта. Решение Курта отменить тур, отказаться от Lollapalooza и от репетиций окончательно подтвердило то, что Новоселич и Грол подозревали уже давно. «Группа распалась», – вспоминал Крист. Единственный музыкальный проект, который планировал Кур