В девяносто шестом мы с Анютой голосовали за коммунистов, но вернуть прежнюю жизнь не удалось. Многие областные и городские руководители примкнули к Зубову: у него деньги.
Теперь – не то что раньше. Тогда можно было отпроситься, если занемог, или по семейным делам, а теперь у заведующего отделением один ответ: «Я не держу. Можете увольняться».
Народ притих: работы, кроме как в зверосовхозе, нет.
Наш бывший колхоз «Светлый путь» – теперь АО. Заработки совсем никудышные, ничего за полцены не выпишешь. Все схвачено.
Какие гроши получим – сразу Мише в Санкт-Петербург: внук ведь уже родился.
Петр Кириллович так и не появился в наших краях. Лечится где-то в Германии. Говорят, бразды правления передал сыну. Недавно пробежал слух: молодой Зубов скоро прилетит, чуть ли не на своем самолете…
Узнает ли меня Кирилл Петрович?..
ПЕСНЯ НАД ОЗЕРОМПовесть
Ранним утром над проточным таежным озером парит легкий туман, из зарослей кустарника на крутом берегу курится седой дымок костра.
В закопченном солдатском котелке варится уха. Высокий белый старик в старой шляпе и брезентовом дождевике поправляет носком резинового сапога откатившиеся головешки, а сам, нахмурив кустистые седые брови, щурится на качающиеся поплавки.
На утреннюю ушицу, дневное жаренье он всегда что-нибудь да добудет: не окуней, так подлещиков, щурят или судачков.
Уже несколько лет подряд приезжает весной Алексей Михайлович в полуразрушенную деревню, ночует в покосившемся домишке, а днями рыбачит. Окна он забил фанерой, оставив по одному стеклышку в раме для света, освежил известкой почерневшие стены, потолок, печку, скрепил проволокой калитку, хотя прясло вокруг усадьбы давно обветшало и развалилось. Он каждый год вскапывал небольшой участок в запущенном огороде, раскидывал по гнездам ведро мелкой картошки, разбрасывал везде укроп, петрушку, тыкал по краям грядок семена моркови, свеклы, чтобы можно было сварить щи из ботвы, а позднее – из кореньев.
Летом девяносто второго, когда в городских магазинах и по талонам продуктов было уже не достать, а цены в кооперативных ларьках и на базарах взвинтились в десятки раз, в деревне объявился старик с внуком Алешкой, родственник одинокой старушки, которая приходилась бабушкой жене его сына.
После третьих петухов Юрий Павлович нес на плече снасти, словно винтовку, а внук понуро плелся следом, гремя бидончиком. Они ходили на рыбалку ради развлечения, но каждый раз надеялись поймать на уху. Удилище, крючки, наживка – все было примитивным, а улов – смехотворным: одни пескари.
Клевало у них плохо. Мальчишке не сиделось, он капризничал, шмыгал удочкой и поглядывал на другой берег, где удачливый рыбак то и дело вытаскивал рыб.
– Деда, пойдем туда, – Алеша показывал на дымящийся костер.
– Смотри, как там клюет!
– То местный рыбак, – объяснил Юрий Павлович.
– А ты не рыбак? – плаксиво морщился мальчик.
– Одно недоразумение.
– Пойдем… Тоже поймаем.
Юрий Павлович чувствовал себя неловко перед внуком. Он долго думал – и наконец решился…
На третий день они спозаранку направились на другой берег. Утро было пасмурное. Туман висел над озером. Еще издали они заметили дымок. Юрий Павлович взял слово с внука, чтобы он не шумел, а сам подошел к рыбаку:
– Здравствуйте! На том берегу совсем не клюет. Внук покоя не дает. Не возражаете? Меня звать Юрий Павлович, а его – Алешка, – он положил руку на голову мальчика в летней шапочке с большим козырьком и иностранным словом «Филадельфия».
Старик слабо осветил голубыми глазами непрошеных гостей, пригладил седую бороду и сказал с хрипотцой:
– Меня тоже Алексеем кличут, а по батюшке – Михалычем. Рыбу подкармливать надо.
Юрий Павлович расположился не доходя до раскидистой ветлы, за которой над тлеющим костерком висел закопченный котелок. Туман незаметно развеялся. Множество ослепительных солнечных игл засверкало на воде.
Клева у них и тут не было. Алеша вытягивал шею, пялился на седобородого дедушку, который вытащил уже двух приличных окуней. Ему не сиделось – он глазел по сторонам, недовольно морщился и наконец не вытерпел:
– Деда, ты обещал свисток.
– Хорошо, Алеша, – Юрий Павлович обновил наживку, поплевал на червяка и забросил его в воду. Потом отрезал ивовую ветку, обстучал ее на колене рукояткой ножа, сделал вырезы, покатал между ладонями, снял трубочкой кору, вновь надел, свистнул для пробы и отдал внуку.
Мальчик долго кружил между деревьев, свистел, все ближе и ближе подступая к Алексею Михайловичу.
– Алеша! – Юрий Павлович осуждающе покачал головой.
Внук перестал свистеть, потоптался за кустами и с любопытством приблизился к потухшему костру:
– А что в котелке?
– Уха была, – ответил старик.
– А мы ухи так и не ели, – грустно проговорил Алеша.
Алексей Михайлович повернул удивленный взгляд на мальчика, улыбнулся его наивности. Почему-то вспомнил себя в его возрасте, молча отвернулся и в улыбке разорвал обсохшие белесые губы.
– Иди сюда, тезка, – позвал старик охрипшим голосом. – Выбирай по рыбине себе и дедушке! Бери, какие на тебя смотрят, – растрогался рыбак, видя, что ребенок бегает глазенками, не решаясь, какую взять.
– Ой, они все смотрят! – мальчик раскраснелся от возбуждения.
– Бери тогда все! – расщедрился Алексей Михайлович и решительно махнул рукой.
Алеша не знал, как это сделать. Он взял в одну руку окуня, в другую – подлещика и стоял в нерешительности.
– Бери с сеткой! – подсказал рыбак.
Алеша схватил сетку и побежал.
– Вот! – внук сиял, показывая рыбу.
– Спасибо-то хоть сказал? – обрадовался Юрий Павлович.
Алеша убежал вместе с сеткой.
– Приходи завтра с ложкой, – улыбнулся Алексей Михайлович.
– Сказал, – вернулся внук. – Ложку велел принести.
– Какую ложку? – не понял Юрий Павлович.
– Деревянную.
– Зачем?
Алеша втянул голову в плечи.
На следующее утро дед с внуком пришли на рыбалку раньше обычного. Юрий Павлович устроился на прежнем месте, а Алеша убежал к дедушке Михалычу.
– Вот! – выхватил он из кармана деревянную ложку.
– Иди хлебай, – рыбак кивнул в сторону котелка и повернулся к реке, но не увидел ни поплавков, ни воды: глаза застлали навернувшиеся слезы.
– Клюет! Клюет!!! – закричал Алеша, подбежав с ложкой. Алексей Михайлович дернул – подсек и вытащил судачка.
– Уху надо на раз съедать, – сказал старик, снимая с крючка рыбину. – У нее потом вкус другой. Это уже не уха будет.
– Алеша, ты, наверное, мешаешь? – подошел Юрий Павлович.
Внук как не слышал своего деда – вертелся у котелка с ухой.
– А почему пена? – повернулся Алеша к рыбаку.
– Так ведь второпях варю-то. За удочками смотрю, так некогда пену сымать, – оправдывался Алексей Михайлович, а потом отозвался на замечание Юрия Павловича: – Кака от него помеха? Садись, Палыч. Рядом веселее. Мне бирюком-то тоже надоело. Он у меня в памяти-то вчера все взворошил – так я ведь ночь не спал…
Старики сидели молча. Алешка крутился рядом.
Дальше – больше: разговор между рыбаками разгорался как костерок на ветру. Мальчуган, нахлебавшись ухи, ходил по кустам, пересвистывался с птицами.
– Мы теперь никому не нужны, – говорил Юрий Павлович, меняя наживку. – Новая власть все растаскивает, разворовывает… Бьют один другого. Воры и грабители жируют, а мы с вами на картошке да на ухе перебиваемся.
– Я им все одно не завидую, – откликнулся Алексей Михайлович. – Все их потомство вымрет раньше нашего. Я на своем веку всего насмотрелся. Бог глаза мне открыл. Ему, – он выставил перст с толстым желтым ногтем в сторону Алешки, – легче будет, если сам чего не напроказит. Молодежь-то нынче к труду тоже слабо тянется. Многие норовят торгануть: кто душой, кто телом. Ищут халяву, к работе мало приучены.
Хлеб-то насущный только с потом достается. Безделье – зло. За чужой счет жить – грех великий. Расплата всегда горькая. На слезах других свое счастье не создашь. Я не единожды убеждался. Богатство от беды не охраняет. Такое случалось, что и вообразить-то было нельзя. Правда, сыновья с внуками тоже не в святости жили, но беду отцы и деды вначале навлекали. Земля грехом так усеяна, что для храмов уже и места нет – подыскивать приходится. Я почти всю ночь не спал: вся жизнь перед глазами проплыла – как наяву. Вот надо же такому быть?..
– С малых лет я дружил со своим ровесником Никитой, – завел рассказ Алексей Михайлович. – Он был из зажиточной семьи. Детство у него было сытое, красивое – я всегда ему завидовал. Его дед Семен после женитьбы не стал заниматься хозяйством, как мой дед Антон, а отправился в Питер на заработки, оставив дома молодую жену с малыми детьми. Ушел не на валку леса и не в артель на рыбный промысел, как молодые мужики ходили, в Белое море, а в столицу. Служил там что-то лет десять, втерся в доверие к хозяину и увлек его прибыльностью торгового дела на Севере. Купец доверился ему, набрал товару, и отправились вместе в Холмогоры. Но до места он не доехал – погиб в дороге… Семен открыл в деревне лавку, построил большой двухэтажный дом на камнях, со скотным двором и поветью под одной крышей, и зажил. Дом тесом опушил – мода тогда пошла рубленые дома строганой доской обшивать. Соседи величали его Филипповичем, кланялись при встрече. В лавке он завсегда был в жилетке, с часами на цепочке и в сапогах со скрипом. Сапоги в ту пору каждый день носили только богатые. Крестьяне передавали их сыновьям по наследству. Обычно шли босыми или в обутках, а сапоги на палочке за плечами болтались – надевали их перед самой церковью, волостным или уездным правлением.
После возвращения Семен Филиппович с деревенскими разговаривал по-барски, с ленцой. В столице он напитерился, набойчился, гордиться стал перед мужиками.
В доме у них любили чаевничать: ставили самовар, варенье, а по праздникам – еще и конфеты. Для простых крестьян чай-то был дороговат, сахар – и подавно, посему никаких сластей не готовили, а уж конфеты деревенским и вовсе карман не позволял.