Артисты нашлись в столовой. Ну а где же еще? Не вести же их в казармы! Люди сидели за столами и весело перешучивались, зал был наполнен гомоном и смехом. А в двери окна то и дело заглядывали любопытные девичьи лица летчиц из ночного бомбардировочного, но тут же скрывались, напоровшись на строгий взгляд Рачкевич.
— Товарищей Гаркави и Русланову к армейскому комиссару первого ранга! — ворвалась своим пронзительным голосом в эту веселую суету Зинаида. Она чуть ли не приплясывала от нетерпения. Неужели та самая Русланова?! И сейчас она познакомится с ней! Когда-то, в той другой, мирной жизни у нее дома была пластинка с песнями в исполнении Лидии Андреевны. Как любили они с мамой и сестренкой слушать ее глубокий, задорный, цепляющий за душу голос. Нет больше мамы и Люси, а то она бы похвасталась, написала им, что знакома с великой певицей. Мама бы порадовалась, а вот Люська фыркнула. От девчачьей зависти. Но то добрая зависть, светлая. На самом деле Люська хорошая, добрая… Была… Глаза наполнились слезами.
— Девушка, с Вами все в порядке? — на Зинаиду смотрел не очень высокий кругленький мужчина с лицом веселого прохиндея. Почему-то именно такая характеристика первой пришла в голову Зинке. Она быстро смахнула рукой слезы.
— Да-да, в порядке. Здравстуйте. Вы товарищ Гаркави?
— Здравствуйте. Она самый. Михаил Наумович, прошу любить и жаловать, — улыбнулся мужчина обаятельной улыбкой. — А это Лидия Андреевна Русланова, — представил он стоящую рядом с ним женщину с таким узнаваемым, некрасивым, но наполненным ярким внутренним светом лицом.
— Здравствуйте, — первой поздоровалась с девушкой Русланова.
— Ой, здравствуйте, Лидия Андреевна! — всплеснула руками Зина и улыбнулась — а у меня ваша пластинка была, мы с мамой так любили ее слушать!
— Я рада, — тепло улыбнулась в ответ певица, — маме привет от меня передавайте. Зинкино лицо исказила гримаса боли, Лидия Андреевна всполошилась: — Что с Вами, девушка? Вам плохо?
— Ничего, — выдавила Зина, беря себя в руки, — нормально все. Просто нет у меня мамы.
— Прости меня, девочка, я не знала, — Русланова шагнула к девушке и крепко ее обняла. Зинка с всхлипом втянула воздух.
— Ничего, я привыкла. Спасибо Вам. Пойдемте, нас товарищ армейский комиссар первого ранга ждет. Он еще просил гитару захватить.
— Василий! — тут же крикнул Михаил Наумович, — гитару принеси. Из-за стола выскочил невысокий черноглазый живчик и метнулся к куче музыкальных инструментов сваленных в углу столовой. Гаркави в это время помог надеть Лидии Андреевне роскошное пальто и накинул на себя дубленку и шапку. Взяв у Василия гитару, он кивнул Зинаиде: — Ведите.
Мехлис со Стаиным пили чай. Наливать пришлось самому Сашке, так как Зинаиду Лев Захарович отправил за артистами. Разговаривали ни о чем. О том как обустроились на фронте, о людях с которыми служит Сашка, Мехлис рассказал, что видел Валентину и что с ней все в порядке. В общем, просто убивали время. Было видно, что Лев Захарович немного расслабился, стал похож на себя домашнего, а не на стального и несгибаемого начальника ГлавПУРа. Но все тут же изменилось когда в кабинет зашли артисты. Опять перед Сашкой появился жесткий армейский комиссар, а не просто Лев Захарович.
— Михаил Наумович, Лидия Андреевна, проходите, садитесь, — распорядился Мехлис. И дождавшись, когда артисты рассядутся, придвинул к ним листки с текстами песен. — Лейтенант государственной безопасности Стаин. Александр Петрович. Командир части, в которой вам сегодня предстоит выступать. А это Лидия Андреевна Русланова и Михаил Наумович Гаркави, — представил их друг другу Мехлис.
— Здравствуйте, — спокойно поздоровался Сашка. Ему эти имена ничего не говорили.
— Здравствуйте, — а вот артисты смотрели с любопытством и удивлением. Слишком молод был этот командир и для звания и для наград у него на груди.
— Вот, посмотрите, новые песни. Блокадные, — Мехлис пододвинул к Русланвой и Гаркави листки с текстами. Артисты погрузились в чтение. Первым закончил Михаил Наумович, но говорить ничего не стал, дожидаясь Русланову. Лидия Андреевна подняла на Мехлиса взгляд:
— А можно послушать? Или музыка еще не написана?
— Написана. Саша? — и Мехлис посмотрел на Стаина.
— Разрешите гитару? — Сашке было опять не по себе. Ну, не артист он. А вот напротив него сидели настоящие артисты. И судя по тому, какие обожающие взгляды бросала на них Зинка, замершая в дверях, подстегиваемая любопытством, которое оказалось выше страха перед армейским комиссаром.
— Да-да, конечно, — Гаркави протянул Сашке гитару. Да что ж это такое! Опять семиструнка! Надо свою с собой везде возить, судя по тому, как часто ему приходится в последнее время петь. Пришлось перестраивать.
— Какую сначала? — спросил он.
— Давай мужскую, — распорядился Мехлис. И Сашка начал:
В пальцы свои дышу —
Не обморозить бы.
Снова к тебе спешу
Ладожским озером.
Долго до утра
В тьму зенитки бьют,
И в прожекторах
«Юнкерсы» ревут.
Пропастью до дна
Раскололся лёд,
Чёрная вода,
И мотор ревёт:
«Вправо!»
…Ну, не подведи,
Ты теперь один
Правый.
Он там был, он это видел. Не раз пролетал над «Дорогой жизни». И от того звучала песня в его исполнении особо пронзительно.
Фары сквозь снег горят,
Светят в открытый рот.
Ссохшийся Ленинград
Корочки хлебной ждёт.
Вспомни-ка простор
Шумных площадей,
Там теперь не то —
Съели сизарей.
Там теперь не смех,
Не столичный сброд —
По стене на снег
Падает народ —
Голод.
И то там, то тут
В саночках везут
Голых.
А перед глазами стояли детишки. Те на санях, которые даже идти сами не могли. И Валя рядом с мальчишкой в нарядном пальто. Сашка пел, закрыв глаза, не глядя на людей, сидящих перед ним. Он не видел, как заиграли желваки на скулах у Мехлиса, как резко почернело и осунулось веселое лицо Гаркави, как налились слезами глаза Руслановой, и она вытирала их кончиком головного платка. А Зина стояла, вцепившись побелевшими пальцами в косяк и смотрела пустыми глазами без слез в никуда, кусая губы.
Не повернуть руля,
Что-то мне муторно…
Близко совсем земля,
Ну что ж ты, полуторка?..
Ты глаза закрой,
Не смотри, браток.
Из кабины кровь,
Да на колесо —
ала…
Их ещё несёт,
А вот сердце — всё.
Встало.[viii]
Затих последний аккорд, и наступила тишина. Никто не хотел ничего говорить. Все переваривали только что услышанное. Наконец Мехлис севшим от волнения голосом спросил:
— Что скажете, товарищи артисты?
— Это… Это… Сильно! Необычно, непривычно, но сильно! Очень! Только, товарищ Мехлис, разве можно такое бойцам? — ожил Гаркави. Мехлис ожег его злым взглядом, от которого Михаил Наумович поежился.
— Нужно! Чтобы знали, за что они в бой идут! Чтоб цену понимали каждого дня блокады! — и не делая паузы скомандовал Сашке, — Давай вторую!
Скрип, скрип, саночки…
Ледяные кочки…
Ох, да по Фонтаночке
Мать везет сыночка.
Скрип, скрип, саночки…
— Спи, сыночек милый!
Ждет тебя, мой Санечка,
Братская могила.
Как судьба твоя страшна!
Рос бы мне отрадой!
Эх, кабы, милый, не война,
Кабы, милый, не война,
Кабы, милый, не война,
Не блокада.
Скрип, скрип, саночки…
Мать везет сыночка…
— А было тебе, Санечка,
Только пять годочков.
Скрип, скрип, саночки…
Старые салазки…
— Подрастал бы, Санечка,
Ты в любви и ласке,
Все отдать тебе сполна
Я была бы рада!
Эх, кабы, милый, не война,
Кабы, милый, не война,
Кабы, милый, не война,
Не блокада.
Скрип, скрип, саночки…
Белые сугробы…
— Ты прости уж, Санечка,
Что ни венка, ни гроба.
Скрип, скрип, саночки…
Снежные иголки…
— Помнишь, милый Санечка,
Леденцы на елке?
Помнишь, как была вкусна
Плитка шоколада?
Будь же проклята война!
Будь же проклята война!
Будь же проклята война
И блокада!
Скрип, скрип, саночки…
Тук, тук-тук, сердечко…
— Как же это, Санечка?
Ты ж сгорел как свечка.
Скрип, скрип, саночки…
— Ведь хлеб свой отдавала
Весь тебе я, Санечка,
Да, выходит, мало.
Скрип, скрип, саночки…
— Ой, что-то грудь сдавило!
Ох, присяду, Санечка,
Нету больше силы…[ix]
— Что скажете, Лидия Андреевна? — после молчаливой паузы спросил Мехлис.
— Гениально! Я так понимаю, автором является Александр? — Сашка густо покраснел, присваивать чужое ему было стыдно. Но под сердитым взглядом Льва Захаровича промолчал, лишь пожав плечами.
— Он самый, — ответил за него Мехлис. — Но речь не об этом. Вы споете ее?
Русланова задумалась, комкая в руках мокрые от слез уголки сползшего на плечи платка. Лев Захарович ее не торопил.
— Нет, — неожиданно для всех отказалась Лидия Андреевна.
— Почему? — удивленно спросил Мехлис.
— Не моя песня, — видя непонимание в глазах Начальника ГлавПУРа пояснила: — Я работаю с народной песней, а здесь совсем другой жанр. Я просто боюсь испортить хорошую песню. Пусть лучше Александр поет, у него хорошо получается.