— Если министр снова организует нам сверхурочную работу в Новый год, мы на эти деньги еще раз сможем в ресторан сходить, — промолвил Гэ Синьфа.
— Сяодун вовсе не о том говорит, не путай! — возразил У Бинь и смачно выпил. Потом поставил бокал на стол и пренебрежительно произнес: — Ты что, забыл, как в семьдесят шестом под самый Новый год, когда мы уже станки обтерли, министр вдруг приперся на завод и объявил, что хочет встречать праздник вместе с массами, по-революционному? Начальник цеха тогда еще умолял нас: «Братцы, поддержите, не уходите, ручаюсь, что это ненадолго. Министр долго не выдержит, не подведите перед начальством. Потом я каждому по две бутылки водки выставлю!» А утром министр в цех к нам пожаловал, а с ним женщина. Кстати, кто она такая?
— Завканцелярией министерства, — уточнил Ян Сяодун.
— Какая там завканцелярией?! — скривился У Бинь. — Обыкновенная прилипала! Оба они битый час, как в опере, пели нам про опасность реставрации правого уклона, а потом оторвали зады и смылись. Конечно, ему хорошо: домой придет на все готовенькое, несколько дней отдыхать будет, по гостям шляться. А мы без отдыха сиди, работницам даже одежду починить и постирать некогда. На одну дорогу туда и обратно у нас полпраздника ушло. Министр покрутился на заводе какой-нибудь час, а ему это зачли за встречу Нового года вместе с революционными массами, в газете пропечатали. И такие ловкачи все время в гору идут, черт бы их взял! Есть ли у Китая хоть какая-нибудь надежда? Для чего мы «банду четырех» свергали?
Гэ Синьфа налил ему пива:
— Выпей, остудись! Пусть он в своем кресле сидит, а ты своими железками занимайся. Зарплата же идет, чего тебе еще?
Но У Бинь не хотел успокаиваться:
— Нет, это дело серьезное! Разве такие начальники могут как следует проводить модернизацию страны? Им на народ начхать! Да, зарплата нам идет, но не увеличивается. Если власть будет в таких руках, нам надеяться не на что…
Художник снова толкнул ногой Чжэна. Тот сидел уже не такой радостный, как прежде. Напротив, сразу побледнел, скис, стал казаться холодным и отчужденным. Взяв бутылку с «маотаем», в которой еще что-то осталось, он налил всем понемногу и сказал, стремясь переменить тему разговора:
— Мне хочется выпить за вас.
— Тогда скажите тост! — поднял бокал Люй Чжиминь.
— Что же сказать? — Чжэн покосился на художника: тот по-прежнему улыбался своей наивной детской улыбкой. Чжэну очень хотелось, чтобы и он мог так улыбаться. — Ладно. Я рад, что сегодня выдался случай познакомиться и посидеть с вами. Надеюсь, что каждый из нас на своем рабочем месте добьется многого, верю, что мы еще встретимся. До дна!
Все выпили.
— Хорошее винцо! — промолвил У Бинь, облизывая губы. — А кто вы, почтенные? Скажите хоть напоследок.
Чжэн Цзыюнь застегнул китель:
— Он — художник, а я занимаюсь оргработой.
— А, организуете питание, отдых и прочее?
Чжэн засмеялся:
— Почти что так. Я смотрю, вы тоже покушать не дураки, немало денег спустили…
— Да, у нашего начальника цеха просто нос на сторону свернется от злости!
— Ничего, может, потом в другую сторону свернется и на место станет…
Когда художник и замминистра вышли из ресторана, в лицо им ударил холодный ветер. В ресторане было немного душно, а тут они будто разом окунулись в море: холодно, но приятно.
— Так чему вы тогда улыбались? — спросил Чжэн Цзыюнь. — Вы обещали объяснить.
— Я и забыл уже. По-моему, я целый вечер улыбался.
Они медленно пошли к трамвайной остановке. Глаза Чжэна блестели от света уличных фонарей, а в голове крутились разные мысли. Он первым прервал молчание:
— Сегодня я немало почерпнул для себя, этот Ян Сяодун помог мне понять одну важную вещь: как повысить активность масс. Нельзя читать им пустые нравоучения, твердить, что главное — работа, а жизнь, дескать, потом. Надо заботиться о них, верить в них, вдохновлять. Еще в древности говорили: «Благородный муж умрет ради друга». Знаете, как я в свое время пришел к революции? Не под влиянием «Коммунистического манифеста» или «Капитала», а потому, что прочел книгу итальянца Амичиса «Воспитание любовью»[21]. Именно она подтолкнула меня к правде, добру, красоте. По-моему, Ян Сяодун неплохой психолог, не так ли? Но я виноват перед вами, пригласил поужинать, а сам заставил целый вечер слушать совсем неинтересные для вас разговоры!
— Почему неинтересные? Ребята говорили о том, что волнует сейчас всех. Я тоже немало почерпнул для себя.
— Правда? — удивился Чжэн Цзыюнь и даже приостановился, глядя прямо в глаза художнику.
— Да, только я в основном наблюдал за вами. Думаю написать ваш портрет, хотя чувствую, что это будет трудно: у вас очень быстро меняется настроение. И это мгновенно отражается во внешнем облике, не суметь передать эти нюансы было бы обидно, но это, видимо, неизбежно.
— Нет, нет, не надо ничего писать! — решительно запротестовал Чжэн.
Доверчивые глаза художника вдруг стали серьезными, в них появилось такое же упрямство, как у Чжэн Цзыюня.
— У вас, конечно, могут быть свои резоны, но они наверняка несущественны. Каждый настоящий человек принадлежит не только себе…
ГЛАВА 8
Ровно без четверти восемь, как по часам, министр Тянь Шоучэн спокойным, неторопливым шагом прошел в свой кабинет, милостиво кивая встречавшимся на пути подчиненным, а иногда даже перебрасываясь с ними одной-двумя фразами. Так бывало ежедневно. Он не подражал иным министрам, считавшим позволительным опаздывать на работу. Привычным взглядом окинул свой огромный письменный стол, где легко мог бы улечься человек. Здесь уже было разложено множество бумаг, докладных и тому подобного. Тянь снял пальто, собираясь повесить его на вешалку. Нет, этот крючок шатается, повешу-ка на другой. Обеими руками пригладил волосы, хотя этого совсем не требовалось, заварил зеленого чаю, сел за стол и стал перебирать бумаги, ждущие его резолюций: шифрованные телеграммы, документы из центра, телефонограммы, доклады управлений, письма с мест. Вся корреспонденция была представлена в строгой последовательности, с учетом ее важности и срочности.
Тянь Шоучэн долго колебался, прежде чем назначил Сяо И своим секретарем, но в результате остался очень доволен выбором. Дело в том, что во время «культурной революции» Сяо И был одним из ведущих цзаофаней министерства. Тянь чувствовал, что Сяо И прекрасно понимает, почему тот выбрал именно его, однако это не имело ни малейшего значения. Главное, что интересовало Тяня, — как реагируют на нового секретаря люди, стоявшие в период «культурной революции» по разные стороны баррикад; догадки же подчиненного, мелкой пешки, не стоили внимания. Министр расходовал свою умственную энергию лишь на достойных противников. К тому же для наиболее ответственных дел у него был еще референт — Линь Шаотун.
Бумаги Тянь просматривал равнодушно, словно толкал лодку по течению, подписывал, переадресовывал, накладывал резолюции, ставил визы. Но на просьбе премировать служащих министерской гостиницы его жирный фломастер споткнулся. Что, премировать? Служащих гостиницы?! В последних передовицах снова подчеркивалась ведущая роль политики и идейного воспитания, рекомендовалось, чтобы премия не превышала двух месячных окладов работника. Похоже, что премиальные стараются сократить даже заводским рабочим, не говоря уже о служащих. А тут вообще речь идет о гостинице, и не при Госсовете или горкоме, а всего лишь при министерстве. Наверное, на этот счет есть специальные указания, но он их не знал, а спрашивать неудобно. Вдруг какой-нибудь казус выйдет? Тянь Шоучэн не хотел, чтобы под него подкапывались еще и с этой стороны, и он начертал на представлении: «Поступить в духе вышестоящих указаний».
Он остался очень доволен своей формулировкой. Что значит «вышестоящих»? И где именно стоящих? Пусть подчиненные ломают себе голову — чем туманнее, тем лучше. К тому же, насколько он помнил, никаких конкретных указаний о премиях гостиничным служащим и в помине не было.
Следующая деловая бумага, точнее, объемистый доклад в ЦК рассердил Тяня. Неужели его авторам неизвестно неписаное правило, что чем выше инстанция, в которую подается доклад, тем тоньше он должен быть? А вот иероглифы не мешало бы писать и покрупнее.
Он лениво полистал доклад. Оказывается, к нему еще письмо приложено! Что это с Сяо И, почему он путает письма с докладами? Да нет, секретарь не мог ошибиться, должно быть, оба документа требуют личного ознакомления министра.
О чем же они? Тянь Шоучэн пробежал глазами. Ничего себе! Критика одобренного Центральным Комитетом плана превращения к двухтысячному году десятка с лишним сталелитейных заводов и шахт в образцовые предприятия. Объявляют все это левым уклоном в экономической политике, попыткой возрождения «большого скачка» 1958 года, отходом от объективных закономерностей жизни. Упоминаются объекты, которые на сегодняшний день не соответствуют требованиям капитального строительства, а в государственный план тем не менее включены. Дают понять, что тем самым попусту расходуются ограниченные фонды на капстроительство… У Тянь Шоучэна даже веко задергалось. Он взял чашку с чаем и отпил глоток.
Скорее всего, и письмо, и доклад сочинил министерский работник, поэтому их и вернули из ЦК в министерство. Но кто же этот сочинитель? Тянь заглянул на последнюю страницу доклада. А, Хэ Цзябинь, герой «событий на площади Небесного Спокойствия»[22]! Он тогда совсем распоясался, проявил невиданную активность, венки таскал, стихи писал. Если бы за него не вступился начальник управления Фан Вэньсюань, этого Хэ просто в тюрьму бы посадили. Напрасно вступился, дело это до сих пор висит на министерстве. Тянь Шоучэн нервно усмехнулся. Что за времена настали? Таких бузотеров на работе держат!
Отправить эти писульки в управление, где служит Хэ? Нет, нельзя, они слишком острой направленности, их наверняка зарегистрировали в ЦК. Спустить это дело на тормозах? Но тогда неясно, как отчитываться, если вдруг сверху спросят. Министерство должно определить свою позицию и отреагировать.