Что же делать с письмом и докладом Хэ Цзябиня? Министр явно устранился потому, что это для него слишком крепкий орешек. Обстановка сейчас по-прежнему очень сложная, между сторонниками реформ и приверженцами старых методов идет ожесточенная борьба, люди, привыкшие кормиться за счет вранья и крикливых лозунгов, тесно сплотились и в низах, и наверху. Эти деятели плевать хотели на объективные законы экономики и реальные возможности народа, знай тянут деньги из государственного кармана, причем гребут миллиарды. «Следуя высочайшим указаниям», они собираются к восемьдесят пятому году выплавить шестьдесят миллионов тонн стали, добыть двести пятьдесят миллионов тонн нефти. Что за вздор! Если мы и дальше будем следовать таким указаниям, то повторится «большой скачок» и национальная экономика погибнет.
До сих пор многие пытаются тормозить проведение реформы, не понимают, что единственный критерий истины — это практика. Говорят, в одном учреждении во время политзачета был задан вопрос: в чем критерий истины? Лишь тридцать процентов ответили, что в практике, а остальные назвали власть, право и тому подобное. Просто не знаешь, смеяться или плакать. Недаром люди так держатся за власть, и именно из-за этого так трудно осуществлять реформы.
Всячески дебатируется вопрос о целях производства. Хотя цели производства ясно указаны даже в программе партии, теперь снова подняли этот вопрос и норовят извратить смысл. А ведь без четкого понимания этого положения нельзя определить пути развития промышленности и обеспечить нужных темпов роста. Повсюду строят заводы, а рабочим жить негде. Вот и не хватает рабочей силы, предприятия пустуют, никакой отдачи.
Каковы же все-таки цели социалистического производства? Главных, пожалуй, две: создать мощное государство и добиться благосостояния народа. Эти две цели взаимосвязаны. Если заботиться только об укреплении обороноспособности, то ни страна, ни народ от этого не выиграют. Но тут возникают и более конкретные вопросы. Например, должна ли при составлении плана учитываться объективная реальность? Еще председатель Мао неоднократно говорил, что у нас на первом месте сельское хозяйство, на втором — легкая промышленность, на третьем — тяжелая. А фактически все получается наоборот. Ориентиры на «высочайшие указания» и на план как таковой приводят к несбалансированности, к авралам, к провалам, которые до сих пор многие воспринимают как нечто естественное. По мнению этих людей, допустимы финансовая неграмотность, даже инфляция — это, дескать, мобилизует силы людей, повышает их производственную активность. Находятся любители утверждений, что история мирового денежного обращения — это история инфляции, поэтому надо просто побольше печатать денег, так было всегда. Можно представить себе, что сказал бы Маркс в ответ на рассуждения подобных господ!
Нужно во что бы то ни стало поднять уровень жизни народа, вернуть ему хотя бы часть задолженностей. Если уровень жизни поднимется, то и накоплений будет больше, и промышленность пойдет в гору. Только через обогащение народа можно укрепить государство. Надо заботиться о сбалансированности планов, об интересах рынка. На одном бескорыстии и голом энтузиазме далеко не уедешь.
При разработке планов капстроительства необходимо учитывать количество объектов, проводить тщательный научный анализ, сравнивать различные проекты, считаться с мнением специалистов, а не брать цифры с потолка или из головы. А то один решает так, другой — сяк, подписывают и визируют что попало. Это все безнадежно устаревшие способы, они ничего не дают — будь ты хоть семи пядей во лбу.
В управлении предприятиями мы все еще используем патриархальные, цеховые методы, не имеем понятия о научной организации труда и статистических подсчетах, не обращаем внимания на экономический эффект, а только раздаем приказы, устанавливаем сроки, поднимаем массовые кампании, выкрикиваем лозунги, пытаясь подменить ими науку. И еще воображаем, что очень энергичны, умны, требовательны. А в результате — сплошные провалы.
Пустые, громкие, лживые словеса стали нашим излюбленным стилем. К существующему Дацину добавилось еще десять, потом еще. А вскоре выяснилось, что там и нет никакого крупного нефтяного месторождения, так, мелочь одна. На заседании Госсовета объявили, что за создание десятка с лишним новых Дацинов ратовал Центральный Комитет, то есть спихнули вину на ЦК. Ну на что это похоже?
В общем, противоречий тьма. Трудно. И главная трудность в том, что водораздел между нами и противниками проходит совсем не так четко, как в военное время. Некоторые рассуждения вроде звучат вполне правильно, а эффект от них отрицательный, потому что ошибки в образе мышления могут привести миллионы людей к бедности и нищете.
Но если раньше Чжэн Цзыюня мучило очень многое, то теперь, после 3-го пленума, он исполнился верой. Пленум казался ему исключительно важным событием в истории страны, сопоставимым по значению только с совещанием в Цзуньи во время Великого похода[24]. Продолжался пленум всего несколько дней, однако многие вопросы были подготовлены заранее на рабочих заседаниях Центрального Комитета. В одном из таких заседаний Чжэн участвовал и все видел собственными глазами. В то время консерваторы, стремившиеся оправдать даже ошибки прошлого, были еще в силе, и выдвижение идеи о том, что единственный критерий истины — это практика, было ощутимым ударом по ним. Этот лозунг раскрепостил сознание коммунистов, да и всего народа, предоставил свободу деятельности. А потом последовала серия реформ, началась реабилитация несправедливо осужденных. Все это могло произойти только на основе решений пленума, без него даже арест «банды четырех» ничего бы не дал, люди продолжали бы идти старым путем и не имели никаких надежд.
Гибкая политика в деревне, акцент на получение прибыли противоречили былым установкам на бесконечный изнурительный труд и производство чуть ли не одних зерновых. В экономике разрешили существование разных укладов, среди которых главным оставался плановый, одобрили развертывание рыночного хозяйства и конкуренции. Сокращение объектов капитального строительства, снижение числа руководящих указаний, борьба с расточительством, незаконными доходами улучшили жизнь народа. Особенно благотворную роль сыграло повышение закупочных цен на зерно.
В области исправления политики по отношению к интеллигенции важную роль сыграли переоценка «событий на площади Небесного Спокойствия» и реабилитация безвинно осужденных, в том числе зачисленных в «правые». Это пробудило активность миллионов, способствовало развитию идеологии. Короче говоря, влияние 3-го пленума было огромным, он стал переломным моментом в социалистическом строительстве. Думая обо всем этом, Чжэн Цзыюнь понемногу успокаивался.
Письмо и доклад Хэ Цзябиня он запер в самый нижний ящик стола. Если кто спросит о них, он ответит точно так же, как в семьдесят шестом году, когда скрыл дерзкий материал Фан Вэньсюаня: «Не могу найти!» Скоро мы наконец изменим свою манеру обращения с письмами и прекратим передавать их по месту работы написавшего? Эта манера делает автора абсолютно беззащитным, а объект критики — совершенно неуязвимым.
В конце «культурной революции» Чжэна неожиданно освободили и включили в группу по разбору политических дел. Дела многих кадровых работников были предельно ясны, но группа никак не хотела их пересматривать. Чжэн Цзыюнь, требовавший справедливых расследований, вскоре был обвинен цзаофанями в адвокатстве, правом уклоне и прочих грехах. Про него писали дацзыбао[25], даже донесли самой «банде четырех». Еще немного, и его бы выгнали из группы. Само по себе это было не страшно, но если бы его место занял какой-нибудь левак, то многие кадровые работники никогда не получили бы свободы. А Чжэн, демонстрируя внешнюю мягкость при внутренней твердости, не желал выносить лживых решений. Он все тянул время под предлогом того, что вопрос еще нужно изучить, собрать дополнительные сведения и так далее. В результате каждое дело обсуждалось чуть ли не бесконечно. Другие члены группы уставали и сдавались, но сердиться на Чжэна видимых оснований не имели. Все дела, которые он разбирал, были благополучно завершены. У китайцев, разумеется, свои, китайские методы: он часто горько усмехался, называя себя хитрым старым бюрократом; но без таких, как он, явно было бы еще хуже. Бюрократия иногда бывает по-своему полезна. В Китае уже четыре с половиной тысячи лет пишут бумаги; если будем тянуть с их рассмотрением, ничего страшного не случится — это лучше, чем глупая поспешность. Но сколько все-таки сил и времени отнимают эти пустые заседания и словопрения!
— Что, дело какое-нибудь? — спросил министр у Линь Шаотуна.
Конечно, дело. Раз уж Линь пришел, то причина наверняка веская и требующая внимания.
— Утром Цзи сказал мне, что вчера ваши замы Чжэн и Ван ходили в университет к профессору Даю.
— Что? — Тянь Шоучэн долго не мог прийти в себя. Час от часу не легче! Два заместителя министра, коммунисты, нежданно-негаданно явились на поклон к буржуазному профессору. Дай известный на всю страну правый уклонист, совсем недавно реабилитированный. — Ах, они… — протянул Тянь и снова умолк. Недаром в последнее время бытует мнение, что в его министерстве как бы два штаба: пролетарский и буржуазный. Смешно, конечно, но не так уж приятно слышать слова, наводившие на всех ужас в период «культурной революции».
— О чем же они говорили? — спросил Тянь.
— Не знаю. Они ходили только вдвоем, секретаря не брали. Я предполагаю, что это связано с симпозиумом по идейно-политической работе, который они задумали провести.
Выходит, Чжэн и Ван все-таки намерены устроить этот симпозиум.
— Один товарищ из научно-исследовательского отдела, отвечающий за подготовку конференций, сказал, что ваши замы собираются использовать в идейно-политической работе достижения социологии и психологии.