[446]. К ноябрю 1931 года относятся рассказы Э.Г. Герштейн: «Придя туда (к Мандельштамам в съемную комнату на Покровке – И.С.), я застала однажды Яхонтова во фраке и в цилиндре. Эта экзотика ничуть не резала глаз. Яхонтов вписывался в комнату как отдельный кадр в хорошо рассчитанном пространстве. Осип Эмильевич читал вместе с ним свои шуточные стихи. <…> Звонкий и мощный голос Яхонтова звучал со спокойной силой, а Мандельштам нарочно выдрючивался нагловатым козлиным тенорком. <…> Потом Яхонтов читал письмо Лили Поповой (своей первой жены и бессменного режиссера) из Средней Азии. Она описывала свои впечатления применительно к принципам их будущих спектаклей (в “Театре одного актера” Яхонтова). Осип Эмильевич похвалил письмо. Но когда Яхонтов прочел свою новую работу – вторую главу “Евгения Онегина”, произошел конфуз. Мандельштаму не понравилось. <…> У Яхонтова сделались колючие глаза, и мы скоро ушли – нам было по дороге. Тут уж Яхонтов утверждал, что он не может работать над прозой Мандельштама – слишком она густая»; другое свидетельство: «Я пришла к Осипу Эмильевичу на Покровку, застала его вдвоем с Яхонтовым. Разговор их был посвящен темам оригинальной работы Владимира Николаевича в его “Театре одного актера”…»[447].
Как видим, Яхонтов вовлек Мандельштама в свои труды и замыслы и представлял на его суд свои спектакли. В годы воронежской ссылки их отношения не прерывались – Яхонтов дважды в марте и апреле 1935 года приезжал в Воронеж на гастроли, в апрельский приезд он просидел у Мандельштамов всю ночь[448]. После ссылки общение продолжилось, в июне 1937 года Яхонтов читал Мандельштаму свою композицию «Новые плоды» (о Мичурине и Циолковском)[449], в которую он собирался добавить мандельштамовские тексты, – Мандельштам упомянет «Новые плоды» в «Стансах» 1937 года, написанных, возможно, по просьбе Яхонтова и его режиссера Еликониды Поповой для их готовящейся композиции о Сталине[450]. В июле 1937 года, живя в Савелове, Мандельштам приезжал в Москву на яхонтовский спектакль о Пушкине, приезжал и позже из Калинина и приводил в гости к Яхонтову Наталью Штемпель, она потом вспоминала: «Владимир Николаевич был очень любезен, расспрашивал меня о Воронеже, показывал нам, как он работает над своими композициями. Мне запомнились очень длинные, в несколько метров, ленты, состоящие из склеенных листов бумаги разной величины»; отношения Мандельштама и Яхонтова были близкие, теплые, «Мандельштам хорошо его знал и любил, вернее, они взаимно любили друг друга»[451]. В тяжелые месяцы после ссылки Яхонтов оказал большую поддержку Мандельштаму, материальную и душевную.
На фоне таких отношений логично предположить знакомство Мандельштама с композицией «Война» – со спектаклем, выпущенным весной 1930 года, или с книгой 1929 года, или с тем и другим вместе.
Что собой представляет композиция «Война»? Это монтаж документальных и публицистических материалов на военную тему с отрывками из художественных, по преимуществу поэтических текстов – Державина, Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Эмиля Верхарна, Пруста, Шекспира и много из Хлебникова – из его антивоенной поэмы «Ладомир», отзвуки которой слышны в «Неизвестном солдате», из рассказа «Есир», из стихотворения «Зверинец», откуда Мандельштам заимствовал название и сюжетообразующую идею для своего антивоенного стихотворения 1916 года. Хлебников был любимым поэтом Яхонтова, в предисловии он называет его «гениальным»[452]. Основной документальный материал взят из истории Первой мировой войны, но сюжет уходит и глубже в историю – к XVIII веку, к Юлию Цезарю, к Александру Македонскому.
Книга, предназначенная автором для театральных постановок, профессиональных и самодеятельных, иллюстрирует тему перерастания антиимпериалистической войны в мировую революцию – военные картины сменяются в финале картиной восстания мирового пролетариата. Весь материал смонтирован по принципу волшебного фонаря с рефреном из «Фонаря» Державина: «Явись! И бысть!» (т. е. был, было).
Подробный, эмоциональный рассказ об истории этой композиции можно найти в книге Яхонтова «Театр одного актера», выпущенной в 1958 году[453]. Самого актера уже не было в живых – он покончил с собой в 1945 году, и книга была подготовлена Е.Е. Поповой по его дневникам, по собственным записям и воспоминаниям. Мандельштам не упомянут в ней ни разу – это было и невозможно по условиям времени, но фигуры умолчания там просматриваются.
Выберем из текста «Войны» то, что представляет наибольший интерес в связи с «Неизвестным солдатом»: «Миллионы людей убиваются и калечатся» (с. 48) – ср.: «Миллионы убитых задешево»; «прекратится только тогда, когда рабочие Германии, Франции, Англии и России опомнятся от дурмана, братски протянут друг другу руки» (с. 52) – ср. «Эй, товарищество, шар земной!»; названия картин и главок соответствуют мандельштамовским темам: «Воздушная атака» (с. 59), «Окопная война» (с. 70), «Газовая атака» (с. 80); есть у Яхонтова свидетельства об особенностях окопной войны (с. 70–71), не раз упоминаются «землянки» – Надежда Яковлевна вспоминала, что именно с окопной темы началась работа над «Солдатом»[454]; особенно подробно описываются все детали газовой войны – газовые атаки, газовое облако, плывущее над окопами, действие газов на человека (с. 76–95, 123) – ср. строфу о «гении могил» у Мандельштама; в VIII картине на фоне описаний техники бомбометания вдруг появляется Иисус, следует отрывок из Евангелия от Матфея с пророчеством о втором пришествии (в параллель дается сцена входа императора Вильгельма II в Иерусалим); в картине X описаны бомбардировки, уничтожающие всякую жизнь (с. 112); в XI картине рассказано о ночных полетах и о том, как авиаторы, возвращаясь на землю в темноте, зажигали особые осветительные факелы под нижним крылом аэроплана (с. 119–120) – ср.: «Чуть-чуть красные мчались в свой дом»; там же есть картина внезапно вспыхнувшего огня: «Солдаты видели только, что их как будто окружило неистовое крутящееся пламя» (с. 120) – ср: «Свою голову ем под огнем», «и столетья / Окружают меня огнем»; есть и тема полуобморочного состояния раненого: «Мое сознание, часами силясь раздаться, растянуться в высоту, чтобы приобрести в точности форму комнаты и заполнить доверху ее гигантскую воронку…» (с. 124) – ср.: «И сознанье свое затоваривая / Полуобморочным бытием…»; есть упоминания «калек» (с. 141), как и у Мандельштама; в тексте присутствуют Аравия (с. 137), Швейк (с. 158), Шекспир как автор «Юлия Цезаря» (с. 148–154), есть выражение «бойня народов» (с. 140) – ср. с «битвой народов» у Мандельштама; есть у Яхонтова и Мандельштама сходные риторические конструкции в отношении войны: «И к чьей выгоде и пользе, для какой цели все эти ужасы и зверства? Для того, чтобы прусские юнкера…» (с. 142) – ср. у Мандельштама (с обратным знаком): «Для того ль заготовлена тара / Обаянья в пространстве пустом…» Эти множественные параллели позволяют думать, что Мандельштам достаточно внимательно изучил «Войну» как собрание документальных материалов, даже если не видел ее сценического решения; мы склонны относить эту композицию к числу близких источников «Стихов о неизвестном солдате», именно близких, в отличие от множества самых разнородных текстов – литературных и философских, – следы которых исследователи находят у Мандельштама.
М.Л. Гаспаров, не включивший «Войну» в обзор источников «Солдата», убедился в какой-то момент, что Мандельштам эту книжку читал. В 1995 году он писал Омри Ронену: «…мне указали на еще один возможный его источник: литмонтаж Яхонтова «Война» (отд. книжка 1929). Ничего разительного я там не нашел, кроме факта, который мог бы знать и раньше – что большие Берты били по Парижу “из-под Лаона”. Это сразу объяснило и название “Реймс-Лаон”, и возникновение этого стихотворения в ходе работы над «Солдатом», и транслитерацию “Лаон” вместо произносимого “Лан”»[455]. Автору настоящей статьи, пришедшему своим путем к этой теме, кажется важным не столько скепсис М.Л. Гаспарова, сколько сам факт, что книга Яхонтова попала в фокус внимания коллег задолго до наших разысканий.
Спектакль Яхонтова-Поповой «был принят очень хорошо»[456]. «Если не знать, как игрался этот спектакль, а только читать текст композиции “Война”, изданный “Прибоем”, может показаться, что перед глазами гора каких-то осколков: стихи Державина и Маяковского, Хлебникова и Пушкина, сводки, приказы, цифры, инструкции, Марсель Пруст, неведомые имена военных теоретиков, “Капитал”, “Диалектика природы”, библейские псалмы… Будто разбомбили здания библиотек, церквей, военных штабов и в воздух вместе с пеплом и дымом взметнулись разорванные страницы книг.
Но когда перечитываешь этот набор текстов, вдруг становится слышимым какое-то сплетение мелодий, то тихих, то громких, то скорбных, то ликующих.
А когда путем сбора многих фактов, свидетельств, догадок восстановишь для себя общую картину спектакля, перед глазами предстает нечто подобное “Гернике” Пикассо. Огромная трагическая фреска, которую невозможно рассмотреть сразу, контрастная в своих частях, монументально-целостная в общем замысле – невиданный по социальной силе театр, замечательное по размаху зрелище.
Тогда восхитишься целенаправленной мыслью, как магнитом притягивающей к себе все эти фрагменты, куски и части. И поймешь, что пророческим в своей исторической перспективе явился спектакль “Война”», – так охарактеризовала его впоследствии театровед Наталья Крымова, автор книги о творчестве Яхонтова