[693], – одно остается неизменным: путешественник повествует от первого лица, и не условно-литературного, а непосредственно-личного, мемуарного Я, в котором совмещены путешествующий и говорящий. Вот, собственно, это ядро жанра мы и будем иметь в виду, говоря в дальнейшем о мандельштамовском «Путешествии в Армению» и стихах так называемого армянского цикла в связи с пушкинским «Путешествием в Арзрум» и его кавказской лирикой. Эти две группы текстов разделяет столетие, и при этом они близко друг к другу лежат на карте русской литературы и неслучайным образом оказываются родственны во многих отношениях – для Мандельштама путешествие на Кавказ было в немалой степени сознательным последованием Пушкину и в биографическом плане, и в творческом[694]. Но помимо осознанного движения по пушкинскому пути, эта поездка оказалась и мощным проявлением судьбы, которая сама уже, независимо от воли поэта, выстраивала параллели и рисовала жизненный маршрут.
«Путешествие в Армению» появилось в майском номере журнала «Звезда» за 1933 год и стало последним сочинением Мандельштама, опубликованным при жизни. Оно писалось в 1931–1932 годах, а само путешествие Мандельштам с женой осуществили в апреле – декабре 1930 года, но задумано оно было значительно раньше, в 1929 году, то есть ровно через сто лет после того, как Пушкин осуществил свой побег на Кавказ, в армию Паскевича.
Мандельштам мыслил столетиями, это была органичная для него мера времени как исторического, так и личного, как это ни покажется странным, – недаром так часто звучит у него слово «век» и сама тема личных отношений с веком, веками, столетиями. Эта мера отделяла его от Пушкина вообще и от конкретных событий пушкинской биографии: «Сияло солнце Александра / Сто лет тому назад сияло всем» относится одновременно к Пушкину и к Александру I. Когда воронежской зимой 1937 года Мандельштам пишет: «Куда мне деться в этом январе?» – он осознанно отсылает читателя к январю тому, столетней давности, когда развивалась трагедия, приведшая Пушкина к гибели. И неудивительно, что замышляя в 1929 году большую поездку на Кавказ, Мандельштам соотносил ее с пушкинской поездкой 1829 года. Память о Пушкине сопровождала Мандельштама – в тексте «Путешествия в Армению», и особенно в стихах армянского цикла есть улики этой осознанной связи, легкие касания пушкинской темы, пушкинской биографии. При сопоставлении двух путешествий что-то неявное высвечивается – через травелоги Пушкина и Мандельштама и сопровождающие их стихи проходит важнейшая линия развития и русской прозы и русской лирики, но главное, конечно, – это личный сюжет, связывающих двух поэтов, перекличка через столетие их путей и судеб. И тут уже невозможно оставаться внутри текстов, не обращаясь к биографическим основаниям темы.
Первая поездка Пушкина по Северному Кавказу весной 1820 года была короткой и случайной, по-настоящему Кавказа он тогда не увидел. Второе его кавказское путешествие было длительным (4 месяца) и глубоко мотивированным. В марте 1829 года без разрешения властей, не спросясь у Бенкендорфа, что обязан был сделать как человек поднадзорный, он выправил себе подорожную и в ночь с 1 на 2 мая 1829 года выехал из Москвы. Подорожная была до Тифлиса, но Пушкин заехал значительно дальше – углубился на территорию Армении примерно на 50 километров, а затем через Гумры (Гюмри) выехал на запад к турецкой границе, Карсу и Арзруму, догоняя армию Паскевича[695]. Мандельштам то ли был в курсе этих подробностей, то ли, что называется, попал, – в его стихах дважды появляется тема подорожной, точнее – ее отсутствия, но сам образ обладателя подорожной двоится – то это «старый повытчик», то Пушкин:
Страшен чиновник – лицо как тюфяк,
Нету его ни жалчей, ни нелепей,
Командированный, мать твою так! —
Без подорожной в армянские степи
И в отрывке, примыкающем к этому стихотворению:
Чудный чиновник без подорожной,
Командированный к тачке острожной,
Он Черномора пригубил питье
В кислой корчме на пути к Эрзеруму.
«Чудный чиновник» в сочетании с Черномором и Эрзерумом – это, конечно же, Пушкин, Мандельштам представлял себе его маршрут[696], но сам строил свое путешествие иначе: он изначально стремился в Армению, при этом захватил Абхазию и Грузию, пожив в апреле 1930 в Сухуме, он в мае через Тифлис поехал в Ереван, но в июле, испугавшись ереванской жары, уехал на Севан, в дом отдыха, через месяц вернулся в Ереван, оттуда в сентябре поехал в Карабах и затем в Тифлис, где оставался почти месяц и откуда после 7 ноября выехал обратно в Москву. В стихах он написал потом, что «двести дней провел в стране субботней, / Которую Арменией зовут» (1, 164), – это поэтическое преувеличение, собственно в Армении он пробыл значительно меньше, но для Мандельштама это была поездка прежде всего в Армению, остальные посещенные тогда места остались на втором плане, хотя Сухум и Шуша тоже попали в стихи и прозу армянского цикла.
Что гнало Пушкина и Мандельштама на Кавказ? Каковы были мотивы этих двух путешествий? Одно можно сказать определенно: оба поэта предприняли длительную поездку в трудных обстоятельствах, и оба связывали с путешествием надежды на обновление жизни.
Пушкин в конце 1828 года увидел впервые юную красавицу Наталью Гончарову, угадал в ней свою судьбу, сразу решил жениться, но не встретил одобрения в ее семье. Он решает уехать надолго, но буквально в последний день, уже собравшись в дорогу, все-таки делает предложение через Ф.И. Толстого, получает уклончивый ответ и в ночь уезжает. Впоследствии, задним числом, Пушкин определенно, хоть и смещая время событий, свяжет поездку со вспыхнувшей любовью. Из письма будущей теще от 5 апреля 1830 года: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределенности, на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня – зачем? клянусь вам, не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни Вашего, ни ее присутствия» (оригинал по-французски)[697].
Этот порыв породил стихотворение, опубликованное с датой «23 декабря 1829 года». Случайных дат в пушкинских публикациях не бывает, так что поэт наверняка отметил таким образом годовщину важной для него встречи:
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов. Поедем… но друзья,
Скажите, в странствиях умрет ли страсть моя?
Забуду ль гордую, мучительную деву,
Или к ее ногам, ее младому гневу
Как дань привычную, любовь я принесу?
– - – - – — – - – - – — – - —
Пушкин ретроспективно вносит в эти стихи яркий, вполне романтический мотив: бегство от любви, а направление бегства как будто неважно – веер географических возможностей лишь готовит главную лирическую тему. На самом деле Пушкину было важно, куда ехать, – в процитированном письме он говорит: «…я уехал в армию». И в полном названии его травелога подчеркнута эта военная сторона: «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года». Будучи по складу человеком военной доблести, Пушкин еще с войны 1812 года сожалел, что не может проявить эту доблесть в деле:
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…
В апреле 1828 года, в первые же дни русско-турецкой войны, Пушкин попросился в действующую армию, но получил от царя отказ через А.Х. Бенкендорфа. Тогда он попросил отпустить его в Париж на 6–7 месяцев и тоже получил отказ. Так что мысль о длительной поездке возникла у него задолго до встречи с Гончаровой, а встреча эта лишь подтолкнула его к резкому, самовольному отъезду. Ближайшая очевидная причина, побуждавшая Пушкина уехать подальше от столиц, – дело об элегии «Андрей Шенье», грозившее ему новой ссылкой; начатое еще в 1826 году, оно было закрыто только в июне 1828-го. Менее очевидная причина лежит глубже, и о ней свидетельствует лирика 1828 года, в частности – «Дар напрасный, дар случайный…», стихотворение на день рожденья, ставящее под сомнение самый дар жизни.
В черновых вариантах предисловия к своему травелогу Пушкин называет три мотива поездки: желание повидаться с братом и друзьями, а также «желание видеть войну и сторону мало известную». В окончательном тексте этих объяснений нет, но остались сами темы – дружбы, войны и знакомства с Кавказом. Стремление на войну – главный двигатель повествования в «Путешествии в Арзрум»: в первой и второй главах автор рассказывает, как догонял армию, третья и четвертая главы посвящены военным действиям и маневрам, в пятой главе война завершается и тем исчерпывается сюжет – автор отправляется в обратный путь, домой.
Во время арзрумской поездки Пушкин стремился непосредственно поучаствовать в самих военных действиях – сохранились свидетельства о его поведении в армии, в которую он приехал 13 июня 1829 года, получив, наконец, долгожданное разрешение от генерала И.Ф. Паскевича, и вскоре уже оказался в авангарде конной атаки: