[734]; это видение рифмуется с финальным «чудным зрелищем» монастыря на Казбеке, которому тоже символически предшествует буря, как и эпизоду с видением Арарата, а дальше, уже в самом конце рассказа, путешественник переправляется через опасную балку и выезжает «из тесного ущелия на раздолие широких равнин». Здесь библейская история неявным образом проецируется на личный путь рассказчика – так завершается внутренний драматический сюжет пушкинского травелога. В путевых записках 1829 года нет ни эпизода с Араратом, ни описания монастыря на Казбеке, это пласт 1835 года, это взгляд автора текста на героя событий[735].
А Мандельштам – мог ли он не понимать, что Пушкин не увидел Арарата? Он-то сам прекрасно различал эти горы: «В Эривани Алагёз торчал у меня перед глазами, как здрасьте и прощайте. Я видел, как день ото дня подтаивал его снеговой гребень, как в хорошую погоду, особенно по утрам, сухими гренками хрустели его нафабренные кручи». Первая фраза главки «Аштарак» звучит как отклик на недоразумение, как ответ далекому собеседнику: «Мне удалось наблюдать служение облаков Арарату». Пушкин хотел, но не увидел, мне – удалось. Примерно так же акцентированы и поэтические строки: «…я все-таки увидел / Библейской скатертью богатый Арарат». Кажется, перед нами пример неявного диалога, соотнесения своего опыта с пушкинским – во всяком случае, эти фрагменты аукаются в резонантном пространстве русской литературы.
Горы занимают важное место в образном строе обоих травелогов, отношения рассказчиков с горами выявляют скрытый сюжет – у Пушкина это сюжет напряжения и выбора между горизонталью и вертикалью жизни, у Мандельштама – сюжет притяжения горой: «Я в себе выработал шестое – “араратское” – чувство: чувство притяжения горой. Теперь, куда бы меня ни занесло, оно уже умозрительно и останется». Последние страницы «Путешествия в Армению» и «Путешествия в Арзрум» объединяет восходящее движение: у Пушкина это движение взгляда – рассказчик вдруг увидел чудное зрелище высокогорного монастыря, который, «казалось, плавал в воздухе, несомый облаками», у Мандельштама это физический подъем рассказчика на гору Алагёз – подъем, оказавшийся легким, радостным, обещающим.
В плане биографическом поездка на Кавказ стала переломной для обоих поэтов, для их сознания и судьбы. Для Пушкина, вступившего в зрелость, сбылась «надежда обновления и жизни» – разрешился его душевный кризис, отразившийся в лирике 1828 года, появилась новая широта и свобода взгляда, вскоре за тем последовала беспрецедентно плодотворная Болдинская осень, затем женитьба.
Что касается Мандельштама, то, убегая от столичной литературной жизни, он во время этой поездки вошел в самую сердцевину жизни Армении – это был новый для него опыт «чужелюбия», новый, оживляющий контакт с реальностью, и в результате с ним случилось чудо: после пяти лет поэтического молчания к нему вернулись стихи – вернулись еще во время поездки, в конце сентября 1930 года или чуть раньше[736], часть их сложилась в цикл «Армения», часть примыкает к циклу.
В двух его армянских стихотворениях упомянут виноград – как метафора поэзии, и недаром он назван «эрзерумским», то есть пушкинским.
И Пушкин и Мандельштам хотели видеть свои «Путешествия» изданными в виде книги, т. е. в виде цельного автономного весомого личного высказывания, при том что объем этих текстов невелик («Путешествие в Армению» примерно в два раза меньше «Путешествия в Арзрум»). И у обоих поэтов ничего из этого не вышло – судьбы написанных книг оказались сходны.
О намерении Пушкина издать «Путешествие в Арзрум» отдельной книгой «свидетельствует как внешний вид беловой рукописи “Путешествия”, так и ее состав: “Предисловие” с особым титульным листом и два приложения”…»[737]. Именно поэтому Пушкин и отдает рукопись «Путешествия» в высочайшую цензуру через Бенкендорфа в апреле 1835 года – «если бы он печатал его в журнале, он бы, вероятно, теперь обращался в обычную цензуру»[738]. В мае он получил рукопись обратно с пометами императора – с отчеркиванием нескольких мест, которые печатать не дозволяется (эта рукопись не сохранилась).
Однако перед книжным изданием Пушкин поместил «Путешествие» в 1-й том своего «Современника»; на публикацию последовал более чем сдержанный отзыв В.Г. Белинского: «“Путешествие в Арзрум” самого издателя есть одна из тех статей, которые хороши не по своему содержанию, а по имени, которое под ними подписано»[739], но гораздо хуже был уже приведенный нами отзыв Ф.В. Булгарина, публично намекнувшего на недостаток патриотизма у Пушкина. Впрочем, Булгарин еще до появления текста в печати удивлялся, почему Пушкин не воспел «великие подвиги русских современных героев»[740].
Отдельное книжное издание «Путешествия в Арзрум» появилось лишь в 1935 году в Париже усилиями Сергея Лифаря.
Мандельштам, предваряя будущее книжное издание (сохранились экземпляры его верстки в ленинградском Издательстве писателей), отдал свое «Путешествие» в журнал «Звезда», где оно и было напечатано стараниями Цезаря Вольпе в 5 номере за 1933 год. Концовка про царя Шапуха была запрещена цензурой, но появилась-таки на страницах «Звезды», вследствие чего редактор был уволен[741]. Об отдельном издании уже не могло быть и речи. Более того, именно «Путешествие в Армению» стало препятствием для издания собрания сочинений Мандельштама – Надежда Яковлевна рассказала, что редактор Госиздата предлагал ему от «Путешествия» публично отречься, выступив с покаянным письмом в прессе[742].
Реакция критики была соответствующей: «О. Мандельштама интересует не познание страны и ее людей, а прихотливая словесная вязь, позволяющая окунуться в самого себя… соизмерить свой внутренний литературный багаж со случайными ассоциациями, возникающими при встречах и поездках… мы узнаем кое-что о маках и землянике и ничего о строящейся советской Армении» (Н. Оружейников, Литературная газета. 1933. 17 июня); «От образов Мандельштама пахнет старым, прелым, великодержавным шовинизмом, который, расточая похвалы Армении, хвалит ее экзотику, ее рабское прошлое, ибо о настоящем не написал ни одной строчки Мандельштам <…> Старый петербургский поэт-акмеист О. Мандельштам прошел мимо бурно цветущей и радостно строящей социализм Армении» (С. Розенталь, Правда. 1933. 30 августа)[743].
Поразительно, насколько сходятся критики двух «Путешествий», обнажая разрыв между социальным заказом и собственно творчеством. Ни Пушкин, ни Мандельштам не вписались этими текстами в свое горизонтальное время – зато как легко перекликаются их «Путешествия» через столетие и как мощно и современно звучат они сегодня.
Анна Зельманова.
Портрет Осипа Мандельштама. 1913–1914.
Местонахождение неизвестно
Михаил Ларионов.
Акации весной. 1904.
Русский музей, Санкт-Петербург
Фаянсовое блюдо с изображением зимнего пейзажа. 1650.
Рейксмюсеум, Аммстердам
Тинторетто.
Сусанна и старцы. 1555–1556.
Музей истории искусств, Вена
Тинторетто.
Сусанна в купальне. 1550–1575.
Лувр, Париж
Тинторетто.
Сусанна и старцы. 1552–1555.
Прадо, Мадрид
Клод Моне.
Сирень на солнце. 1872–1873.
Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, Москва
Камиль Писсарро.
Бульвар Монмартр в Париже. 1897.
Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
Камиль Писсарро.
Площадь Французского Театра в Париже. 1898.
Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
Рафаэль Санти.
Святое Семейство с Агнцем. 1507.
Прадо, Мадрид
Леонардо да Винчи.
Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом. Около 1503.
Лувр, Париж
Леонардо да Винчи.
Мадонна в скалах. 1483–1486.
Лувр, Париж
Леонардо да Винчи (?).
Мадонна Лита. 1490-е.
Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
Якоб Виллемс де Вет Старший.
Шествие на Голгофу. 1650-е (?).
Воронежский областной художественный музей им. И.Н. Крамского
Рембрандт Харменс ван Рейн.
Снятие с креста. 1634.
Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
Питер Брейгель Старший.
Зимний пейзаж с конькобежцами и ловушкой для птиц. 1565.
Королевские музеи изящных искусств, Брюссель
Питер Брейгель Младший.
Зимний пейзаж с конькобежцами и ловушкой для птиц. 1620-е.
Государственный Эрмитаж
Леонардо да Винчи.
Тайная вечеря. 1495–1498.
Монументальная роспись на стене трапезной доминиканского монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, Милан
Фрагменты росписи
Краснофигурный кратер из Апулии.
Середина – третья четверть IV в. до н. э.
Воронежский областной художественный музей им. И.Н. Крамского
Краснофигурный кратер работы Мастера Дирки из Пестума.
Около 380–370 г. до н. э.
Воронежский областной художественный музей им. И.Н. Крамского