— В Арданге, — прошептала я.
Во взгляде Брэма мелькнула настороженность, но брат послушно повторил:
— В Арданге… Знаешь, половины проблем с Ардангом просто не существовало бы, если бы не Стратег, — он снова вздохнул. — Ты извини, пожалуйста, что я все это на тебя вывалил. Но я не мог не поделиться новостями. К сожалению, приятных новостей пока нет.
— Появятся, — выдавив улыбку, заверила я.
— Хотелось бы надеяться.
Брэм встал и подошел ко мне, поцеловать в щеку на прощание. Подав мне руку, помогая встать, брат вдруг спросил:
— Откуда у тебя мамин медальон?
Видимо, заметил украшение сквозь кружево рубашки.
— Она подарила мне его перед смертью, — ни на мгновение не задумавшись, ответил периат за меня.
— Почему же ты раньше не носила?
— Не могла даже в руки его брать без слез, — нашелся амулет.
— Мне бы тоже было тяжело его носить, — вздохнул Брэм и, пожелав спокойной ночи, ушел, сопровождаемый виконтом.
Я помню, как закрывала за братом дверь, как держала в руках ключ, как безумно болела голова, как горела каждая косточка в теле.
Когда пришла в себя, за окном было еще темно. В ногах сидела заплаканная кормилица. Встретившись со мной взглядом, она беззвучно расплакалась, прижимая к глазам давно уже влажный платок. В свете стоящей на туалетном столике лампы я увидела Брэма. Он, забравшись с ногами в просторное кресло у окна, уснул, а кто-то заботливо укрыл его пледом. Рядом со мной сидел незнакомый пожилой мужчина и что-то делал с моей рукой. Повернув голову, пытаясь удержать на месте плывущий перед глазами мир, увидела небольшой разрез в сгибе локтя и струящуюся в плоскую посудину кровь. По лицу лекаря скользнула улыбка облегчения, вновь сменившаяся серьезностью:
— Как Вы себя чувствуете, Ваше Высочество?
— Очень уставшей, — подобрал за меня слова амулет.
— Болит что-нибудь?
— Нет.
— Я дам Вам микстуру, чтобы Вы могли поспать. И предупрежу Его Величество, что Вы, скорей всего, проспите весь день, — голос лекаря был одновременно и мягким, и настойчивым.
— У меня дела, есть назначенные встречи.
— Если Вы соблаговолите назвать имена тех людей, я лично отменю Ваши встречи. Важнее Вашего здоровья, Ваше Высочество, нет ничего, — лекарь не собирался выслушивать отговорки.
Я назвала имена дам, пожилой мужчина, лицо которого из-за слабости воспринимала только размытым пятном, записал на листке имена и отложил письменные принадлежности.
— Доктор, что с ней? — спросил разбуженный нашими голосами Брэм.
— Насколько я могу сейчас судить, — оборачиваясь к королю, ответил мужчина, — Ее Высочество здорова. Я не нашел признаков каких-либо болезней. Ни сегодняшних, ни минувших. Мне хочется думать, что состояние Ее Высочества вызвано волнением и переутомлением. Столько всего произошло в короткие сроки.
— Допустим, причина в усталости. Каковы будут Ваши советы? — хмуро поинтересовался Брэм.
— Ее Высочеству нужны отдых, спокойствие, сон. Я уже говорил Ее Высочеству, что дам снотворную микстуру. К сожалению, в состоянии такого нервного напряжения тело не может само о себе позаботиться, сотворить здоровый сон. К счастью, есть лекарства, — голос лекаря звучал уверенно. И уже этим помогал, создавал чувство защищенности. — Не думаю, что на всех балах и приемах без исключения необходимо присутствие Ее Высочества. Хотя я не сведущ в делах двора. Если существует такая возможность, дайте Ее Высочеству неделю времени, чтобы вновь собраться с силами.
— Вы думаете, этого будет достаточно? — в голосе брата слышалась надежда.
— Думаю, да, — поклонился королю лекарь. — И осмелюсь сказать, что Ее Высочество отлично справляется со сложившейся ситуацией. Если бы одной из моих дочерей довелось пережить освобождение из плена, дорогу в столицу, допрос на Совете, а после оказаться втравленной в мою ссору с сыном, то любая из них устраивала бы истерики трижды на дню. Можете в этом не сомневаться.
Встретившись со мной взглядом, Брэм едва заметно улыбнулся. В тот момент он показался мне очень взрослым и неимоверно похожим на отца. А мягкий свет лампы, золотящий волосы брата, сделал его похожим и на Ромэра.
— Моя сестра отважная, мужественная девушка. Мы обязательно со всем справимся.
Брэм не сказал больше ни слова, глядя, как лекарь перевязывает мне руку. Кормилица, тихо всхлипывая, вышла из спальни. Когда за ней последовал и доктор, брат подошел ко мне. В голосе Брэма ясно слышались сожаление и раскаяние:
— Ты прости меня. Я не думал, что ты так болезненно воспримешь новости. Это я виноват, что тебе стало плохо.
— Нет, Брэм, нет. Не вини себя, ты ни в чем передо мной не виноват, — с жаром начала я. — Я неважно себя чувствовала и до того.
— А потом появился я со своими проблемами, — брат совсем сник. — Повел себя как эгоист. Ты же просила не обсуждать…
Я перебила Брэма, потянула за руку, вынуждая сесть рядом с собой.
— Перестань сейчас же.
Я постаралась говорить строго, из последних сил цепляясь взглядом за лицо брата, — единственное, что не расплывалось перед глазами.
— Запомни, ты все делал правильно. Мне важно было узнать эти новости. Мне важно было узнать твое к ним отношение. Мне словами не сказать, как важно твое доверие, то, что ты хотел поделиться со мной переживаниями и тревогами.
Брат виновато улыбнулся и перебил:
— Но из-за этого тебе стало хуже.
— А вот как раз это второстепенно, — заявила я. — Я тебя прошу. Если будут какие-нибудь новости о делах Шаролеза и Арданга, — в последний момент спохватившись, добавила: — и Муожа, о делах регента, прошу… Нет, умоляю. Рассказывай мне. В тот же день, когда сам узнаешь. Обещаешь?
Брэм смотрел на меня с сомнением:
— Я бы рад тебе все рассказывать, так мне легче будет. Но доктор сказал тебя не тревожить.
— Брэм, — я постаралась изобразить улыбку, — если я не смогу вовремя узнавать новости, а буду сидеть в тиши, одиночестве и неизвестности, волноваться начну только больше.
Брат улыбнулся:
— С этой точки зрения ты права. Обещаю. Я каждый вечер буду приходить к тебе и обо всем рассказывать.
— Спасибо, — я попыталась вложить в это слово всю свою благодарность. Но сказать Брэму, что кроме проблем Шаролеза я надеюсь услышать новости и об Арданге, конечно же, не могла. Брат потянулся ко мне, поцеловал в щеку на прощание, пожелал спокойной ночи.
— Отдыхай. Я прослежу, чтобы тебя не беспокоили. Встретимся вечером.
Брат вышел в кабинет, впустив ко мне лекаря. Доктор, поставив на прикроватную тумбочку принесенный бокал с водой, выбрал нужную склянку из сумки. Налив тягучей, пахнущей медом и травами микстуры в ложку, поднес ее мне, подал бокал. Помог приподняться на локте, чтобы выпить лекарство, и лечь обратно на подушки. Микстура оказалась приятной на вкус, а смесью ароматов напомнила медовые булочки Летты. Жаль, что я не могла плакать, о чем напомнил мне нагревающийся на груди медальон.
— Спите спокойно, Ваше Высочество, — пожелал лекарь. — Я зайду вечером.
Либо снотворное оказалось сильным, либо вместе с усталостью, которой, наконец, могла поддаться, так быстро подействовало, но я не слышала, как из моих комнат уходили люди. Последнее, что запомнила, — разговор Брэма и лекаря. Они говорили тихо, но прямо под дверью в спальню.
— Доктор, я обратил внимания на Ваши слова «хочется думать, что это усталость». Если это не усталость, то что? — голос брата прозвучал жестко и твердо.
— Я не хочу лукавить, Ваше Величество. Я надеюсь, что, вопреки картине и общему впечатлениею, это только усталость. Потому что ее можно излечить. Быстро и бесследно.
Брат помолчал, прежде чем ответить:
— Тогда я тоже буду надеяться, что это только усталость.
Почему-то считала, что сон, вызванный лекарством, будет без сновидений. И была рада ошибиться. Мне снился Арданг, зеленые холмы с рядами хмеля и винограда, водопад Рудун и луга. Снилась Ромашка, тащившая крытую телегу. Я сидела на облучке, а рядом был Ромэр. Он обнимал меня за плечи и, прижавшись щекой к моей голове, молчал, как и я. Слова только мешали бы. В тот момент мы не просто были вместе, мы существовали друг для друга. Тогда я была счастлива.
33
На третий день прописанного доктором покоя я отослала кормилицу в северное крыло. Боялась, что без ее надзора за Аримом будут хуже следить. Меня и без ее несколько чрезмерной опеки еще долго никто не тревожил. Даже отчим, которого кормилица в первые два дня твердо, даже грубо отослала. А я, прислушиваясь к ответу Дор-Марвэна, удивилась покладистости регента. Нет, он не чувствовал своей вины, об этом и речи быть не могло. Он же считал себя во всем правым, а меня — жертвой ужасного содержания у похитителей. Слышала, как он клялся кормилице, что обязательно накажет Леску и Керна. «Они наверняка держали ее в каком-нибудь сыром каменном подземелье. Разумеется, ее здоровье пошатнулось. Но я уверен, она поправится в скором времени», — повторял он кормилице снова и снова. Я почти не удивилась, когда ощутила главенствующую эмоцию Стратега — его заботу обо мне, даже боязнь потерять любимую дочь. Поэтому неожиданностью не стали красиво оформленные корзинки с фруктами, которые каждое утро присылал отчим, и книги на верейском и муожском, которые Дор-Марвэн тщетно надеялся вручить лично. Вначале на страже моего спокойствия стояла грозная кормилица, а потом удивительно жесткая и несгибаемая Винни, казавшаяся мне прежде легко поддающейся влиянию.
За шесть отведенных мне небом дней отдыха я действительно пришла в себя, смогла собраться с мыслями. Утешительными они не были. Положение мое, как и прежде, оставалось безвыходным.
Постоянная пытка медальоном вымотала меня, истощила силы, оставшиеся после непростой дороги в Ольфенбах. Я понимала, что в ближайшие дни трудностей лишь прибавится, станет сложней бороться с амулетом. Поэтому не теряла надежды, что небеса избавят меня от мучений и как можно скорей завершат этот фарс покорности. Было безумно жаль Брэма, но я знала, что его внутренний стержень поможет брату пережить мою смерть.