— Хочу, чтобы ты знала. Я тебе очень благодарен за все. Я счастлив, что судьба свела меня с тобой, что мне выпал шанс узнать тебя так близко. Что мне повезло провести с тобой так много времени.
Да, я уже слышала, что чувство, которое он ко мне испытывает, называется благодарностью… Слышала, но даже в тот момент надеялась на что-то… Смахнув скользнувшую по щеке слезу, все же решилась. Ведь это была последняя возможность показать ему хоть малую часть своего чувства. Не опасаться неловких моментов, сочувственных взглядов искоса или искреннего недоумения в связи с завуалированным признанием.
— Ромэр, не знаю, когда мы еще увидимся и встретимся ли… Но я тоже благодарна судьбе за… знакомство с тобой. И я желаю тебе счастья, — дрожащей рукой вынув из кармана юбки перстень отца, продолжила: — И хочу сделать тебе подарок. Чтобы ты хоть изредка вспоминал меня.
— Тебя не забудешь, — прошептал Ромэр, глядя мне в глаза и не обращая внимания на кольцо в моей руке. — Я тоже хочу сделать тебе подарок на память. И попросить о том же. Вспоминай меня, пожалуйста.
В ответ я только кивнула. Ни сил, ни способности что-либо сказать не осталось. Чувствовала, как по щекам бегут слезы, как колотится разрывающееся на куски сердце… Ромэр улыбнулся. Ласково, ободряюще, виновато. И на мгновение отвел взгляд.
— Нэйла, — в серо-голубых глазах любимого отразилось неподдельное удивление. — Очень… интересный подарок.
Я кивнула, вытерла неуместные слезы, пытаясь взять себя в руки. И пояснила:
— Перстень отца, — прозвучало как-то сухо. Я постаралась исправить впечатление, но из-за смущения мне это, кажется, не удалось. — Хотя правильней, перстень Кираоса… Отец его любил, носил часто… Он отдал мне его незадолго до последнего похода. Пожалуйста, прими его. Надеюсь, что это кольцо станет тебе оберегом.
— Боюсь, никакие слова благодарности не смогут отразить мои чувства, — вдохнул Ромэр, взяв меня за руку. — Это воистину бесценный подарок. И я буду хранить его. Но и ты прими мой, мне эта вещь не менее дорога…
С этими словами он надел мне на безымянный палец кольцо. Аккуратное красивое золотое с прозрачным сиреневым камнем. Я смотрела на кольца, как завороженная. Аметист на пальце мягко поблескивал в утренних лучах, словно подмигивая аметисту на ладони.
— Кольцо матери, — почему-то шепотом объяснил Ромэр. — Точнее, кольцо Тарлан.
Как во сне, не до конца осознавая, что делаю, уверенно взяла руку Ромэра и надела ему на безымянный палец перстень отца.
Вновь встретившись взглядом с Ромэром, не удержалась и обняла любимого. Спрятавшись в уютном тепле его рук, беззвучно плакала. Он обнимал меня нежно, бережно, положив одну ладонь мне на голову, касаясь щекой виска.
Мы долго стояли, обнявшись. Долго. Жаль, что не вечность. В соседней комнате из-за стола вставали люди, тихо отодвигая стулья. Заставила себя отстраниться, выпустить из рук Ромэра.
— Мне пора уходить, — прошептала я, вглядываясь в лицо любимого.
Он кивнул и не ответил. Слышала, как в коридоре поскрипывали половицы, — хозяева и воины спускались в подвал. Последние минуты рядом с Ромэром. Последняя возможность показать, насколько он мне дорог, что значит для меня… Я знала только один способ это сделать. Взяв в ладони лицо Ромэра, привстав на цыпочки, поцеловала в обе щеки. Выражение искренней нежной сестринской любви, допустимое для ардангов лишь в кругу семьи… И нарушение всех мыслимых правил шаролезского этикета, что бы о распущенности наших женщин ни говорили.
Взгляд родных серо-голубых глаз отразил горечь и боль. Порывисто обняв меня, Ромэр шепнул:
— Мне очень жаль, что все так заканчивается.
— Мне тоже, — сглотнув болезненный комок в горле, ответила я.
— Я ничего не могу обещать, — в голосе Ромэра послышалось отчаяние. — Но надеюсь на скорую встречу. Когда наши страны не будут воевать.
Он поцеловал меня в висок, надолго замерев в этой позе. Душа разрывалась на части, каждый удар сердца причинял боль. Но я умудрилась не только перестать плакать, но даже выровнять дыхание. Ромэр тоже взял себя в руки. Ему не удалось снова стать холодным отстраненным королем Арданга, но мы оба были готовы выйти из небольшой уютной комнаты и вежливо проститься друг с другом на людях.
— Я не хочу говорить «Прощай», — он попытался улыбнуться, но получилась лишь горькая усмешка. — Пусть будет «До свидания».
Я кивнула, соглашаясь.
— До свидания, Ромэр.
— До свидания, Нэйла.
До потайного хода добрела, как в тумане. Не помню ни напутственных слов Варлина, ни пожеланий Ирлы. Помню только Ромэра, до последнего момента сжимавшего мою ладонь в своей. Помню лицо любимого, не сказавшего мне больше ни слова. Помню взгляд родных серо-голубых глаз и опустошенность. Словно от меня осталась только оболочка, лишенная души. Неудивительно, ведь моя душа осталась рядом с Ромэром…
Первая половина дня до полуденного привала осталась в памяти размытым пятном. Мы ехали какими-то окольными путями через реденькие рощи. Ни Ловин, ни воины со мной не заговаривали. А мне не приходило в голову укорять их за молчаливость. Прощание с Ромэром причинило больше боли, чем я предполагала, хотя заранее знала, что будет нелегко. Думаю, сильней всего ранила глупая, наивная несбывшаяся надежда, что услышу от Ромэра не подтверждение благодарности, а другие слова…
Я вспоминала каждую деталь последнего разговора с любимым, и мне становилось все трудней сдерживать слезы. Почему-то винила в этом кольцо Тарлан. Красивое украшение, великолепный камень, наверное, единственная вещь, оставшаяся Ромэру после матери. Я была благодарна за подарок, которым не могла налюбоваться, но совпадение ошеломляло. Отдать кольцо с аметистом, чтобы получить такое же!
Наш обмен подарками не остался незамеченным. Если воины на привале изредка косились в сторону кольца, но вели себя лишь еще почтительней, чем прежде, то Ловин посчитал возможным завести со мной полушепотом разговор на эту тему. Конечно, благодарности за то, что духовник тревожил свежую рану, я не испытала.
— Признаться, увидев у тебя на пальце это кольцо, я очень удивился, что мы все же едем в Ольфенбах, — осторожно начал друг.
Я промолчала, вопросительно изогнув бровь, ожидала продолжения.
— Ты, возможно, не знаешь истинной ценности этой вещи, — под моим взглядом Ловин неожиданно смутился и, кажется, сожалел о начатой беседе. — Это кольцо никогда прежде не покидало семью.
— Перстень Кираоса прежде славился тем же, — холодно ответила я, наблюдая, как меняется выражение лица Ловина. Не ошиблась, предположив, что удивленный священник выглядит забавно.
— Ты подарила ему перстень отца? — недоверчиво вглядываясь в меня, переспросил Ловин.
— Да.
В этот момент Ловин, совершенно непохожий внешне на Ромэра, очень живо его напомнил. Выражением глаз. Служитель смотрел на меня, как на святую Агнессу, восхитительно трогательную и прекрасную в своем безумии.
— И после этого мы едем в Ольфенбах? — пробормотал он.
— Да, — подтвердила я, сумев, однако, сдержать непрошеные слезы.
— О, небо, — выдохнул друг, прикрыв пальцами рот и качая головой.
Я отвернулась, не могла смотреть на Ловина — живое воплощение сочувствия.
Ничего не стала объяснять. Не потому, что в то время мне было не до разговоров. Хотя из-за волнения каждое слово давалось с трудом. А потому, что не знала, смогу ли объяснить все.
Моя судьба, судьба принцессы, искусно вырезанной, но ничего не решающей фигуры на доске политической игры, была решена еще до моего рождения. Я — заложница, гарант мира, приз иностранному союзнику или наиболее влиятельному семейству, оказывающему поддержку брату и Короне. И я буду счастлива, если ценой своей свободы и жизни смогу уберечь Шаролез от междоусобицы, от серьезных внутренних конфликтов, зреющих сейчас на почве разногласий Брэма и Стратега. На большее рассчитывать и не приходится. Мне не стать такой правительницей, как мама. Не только потому, что не обладаю достаточной силой, знаниями, умениями, но и потому что лишена поддержки. Конечно, обещания князей и Ромэра помогать мне могли вселять хоть какую-то надежду. Но нужно было объективно признать, что ни Ромэр, ни князья сами не обладали мощью. Ни военной, ни политической. Нужно было ждать того момента, когда свободный Арданг сможет стать мне опорой.
Достойная поддержка для принцессы — это не пять тысяч повстанцев, не имеющих должного вооружения, обмундирования и военной подготовки. При хорошем планировании восстания этих людей хватит, чтобы осуществить переворот, захватить власть в Арданге. Но достанет ли этим людям сил, чтобы удержать свою независимость?
Достойная поддержка для принцессы — это не разоренная страна, озабоченная своим собственным выживанием.
Достойная поддержка для принцессы — это не прятавшиеся многие годы в подполье князья, не обладающие связями с шаролезскими аристократами. Не король, не имеющий признания прочих правителей, веса на чашах политических весов.
Чтобы Арданг стал мне достойной поддержкой, нужно время. Которого нет.
И я отлично понимала, зачем возвращаюсь в Ольфенбах. Чтобы остановить Брэма, начавшего делать опасные глупости. Чтобы стать женой или невесткой сильнейшему соратнику, чтобы с пользой для Короны продать единственное свое достояние. Себя. Это только звучит красиво «постараюсь стать регентом», на деле меня, с большой долей вероятности, ждет регентство на бумаге. Я не в том положении, чтобы пытаться диктовать кому-либо свою волю. Потому моя судьба — быть лишь вывеской, ширмой для настоящих правителей — Леску, Керна, Ронта и прочих. Что, учитывая военную и политическую силу этих людей и их не желание избавляться от Брэма, не так и плохо. Брат нужен им живым и спокойным, значит, послушным. Несовершеннолетний король выгодней и безопасней для политики, чем новый король, получивший трон после смутного времени. Смута никому не нужна, она вредит торговле, разоряет страну, выжигает поля. Новый король, а после войны им может стать только сильный опытный военный, будет проводить свою политику, продвигать своих ставленников. Такой король не всем удобен, потому что его действия трудней предсказать, на решения сложней влиять.