Аликс, какой бы она ни казалась, совсем не наивна. Она сказала;
— Я с ними не заговорю об этом до последнего. А там, что бы они ни решили, передумать уже не смогут.
С ним она об этом заговорила уже много дней назад. Она по-разному общается с разными людьми; значит, она все продумывает и высчитывает. Она, наверное, поняла, что если сразу выплеснет ему все, он просто сбежит, даже не думая о том, к чему это приведет. Вместо этого она его уговаривала, и убеждала, и даже прибегала к грубой лести, и, в конце концов, оросила ему вызов:
— Ты должен знать, в чем дело. Иначе все это так и будет тебя преследовать, и ты никогда над этим не поднимешься. Всегда будешь знать, что оказался недостаточно зрелым, чтобы сделать то, что нужно было сделать. А жить с этим всю жизнь — ужасно, так мне кажется.
Да, его ангел бывает суров.
Но ее уверенность так умиротворяет. В ее голосе нет суровости. Не то что психолог, который вдруг срывается, или делает вид, что срывается, начиная орать на какого-нибудь несчастного упертого придурка:
— Думай! Думай! Думай! Ты что, хочешь, чтобы вся твоя жизнь была такой? Не можешь уяснить, что если делаешь то-то, происходит то-то? Собираешься всю жизнь быть кретином?
Психологи, они всегда так делали, как скорости переключали: то тихие и понимающие, то крутые, почти жестокие. Жестокие, но не так, как некоторые охранники, по-другому, по-своему.
Аликс многое делает возможным. Или, как сегодня, неизбежным. Господи, там легче было, не так страшно, что побьют, как его дважды били, без всякой причины, просто оказался не там, а у кого-то было не то настроение. Как-то ночью один псих поджег матрас. Кто его знает, где он взял спички, но все коридоры были в дыму, охранники забегали, орали все, сирены включились, много всего было. Даже тогда не было так страшно.
Аликс, мысли об Аликс помогали ему пережить каждый день в те месяцы. Не психологи, не занятия, не работа, не другие пацаны, даже не Дер — только то, что он знал, что приедет Аликс. Что она по собственной воле снова и снова проделывает этот путь, и снова смотрит на него с тем же участием, сосредоточенностью, радостью и интересом, что и в первый раз.
Он всем ей обязан.
То, что в дни посещений она рассказывала ему о себе именно так, почти без выражения, не упоминая о чувствах, в конце концов, позволило ему тоже просто рассказать, что произошло. Он, правда, начал осторожно, заговорил о бабушке, об отце, и о том, как они переехали из города сюда.
— Почему? — спросила она.
Он рассказал ей о маме: о безудержном веселье, которое помнил, и о печали. О том, как она исчезла первый раз, а потом — последний. Аликс на мгновение прикрыла свои большие глаза, но только кивнула и сказала:
— Понимаю.
Как будто она в самом деле все поняла, даже увидела. Может быть, она увидела, как его мама забирается на мост, встает на краю, падает и летит вниз, вниз, на шоссе, не прощающее ничего; к бесконечному шелесту шин и вечному сверканию фар.
Про Майка он ей тоже рассказал; хотя и не все. Он рассказал, как Майк и его мама пришли к бабушке, как началась их дружба и как укрепилась потом. Про все их вылазки, приключения, даже про воровство в магазинах, и про пиво, и про травку, все рассказал; но даже не упомянул про их большие планы и мечты. Опасная область — и для Аликс, и для него.
Когда его срок подходил к концу, миссис Шоу, главный консультант-психолог, вызвала его к себе в кабинет и сказала:
— Ты, как я вижу, очень хорошо справился с учебой. Мы так и предполагали, что у тебя все получится, и я рада, что ты чего-то достиг за то время, когда был с нами. (С нами — как будто они его пригласили, и он пришел.) — Мне бы хотелось, чтобы ты был более активен на занятиях в группе, но иногда человек получает от этих сеансов больше, чем осознает. Возможно, ты это поймешь на собственном примере. Так, и что ты планируешь делать, когда выйдешь? Ты уже принял какие-нибудь решения? Потому что очень важно, выйдя отсюда, сразу встать на верный путь, и если ты ничего не решил, мы можем попытаться помочь тебе определиться и устроиться.
Но он был не такой, как другие. Ему было куда пойти, у него был дом. Отец и бабушка собирались за ним приехать. Он не знал, каково это будет, жить с ними после всего этого.
— Все нормально, — сказал он миссис Шоу. — Все уже улажено.
Он вырос и изменился куда больше, чем они думали. Стал не то что жестче, но взрослее. Отец, казавшийся намного старше, сказал:
— Привет, сынок. Хорошо, что ты снова с нами.
И все. Ничего о том, что они вдвоем куда-нибудь поедут. Дома бабушка все время прикасалась к Родди: к рукам, к плечам, к спине, к ладоням и смотрела на него. Как будто хотела что-то спросить и боялась.
Когда она позвала снизу: «Родди, ужинать», — он сел за стол и сказал, что теперь он — Род.
Хотя, если честно, он им не был. Уже ближе, но имя ему еще не совсем подходило.
Он поначалу не мог заснуть из-за тишины. И еще было странное одиночество. Ему в каком-то смысле не хватало Дера. Комната у него была совсем детская: покрывало на кровати, как у маленького, и эти фотки насекомых по стенам. Ну и урод же он был, подумалось ему; но потом он почувствовал себя предателем. Ему хотелось защитить прежнего Родди: кого-то, кого ждет беда, кто ничего не знает.
Первые несколько дней он почти не выходил из дома. Если выходил, на него все начинали пялиться, и он знал, что они думают всякие гадости. А если он столкнется с той женщиной? С матерью Аликс? И были места, куда ему теперь было нельзя, вроде «Кафе Голди». Полно таких мест.
Но дома делать было нечего, только на стену лезть, чувствуя, что попал в западню; в чем-то даже хуже, чем в тюрьме, потому что теперь у него был выбор — выходить или нет, а когда есть выбор, все гораздо сложнее. Бабушка все пыталась его накормить и улыбалась постоянно, но казалось, что она его боится и говорить с ним ей не о чем, разве что о тех же новостях и сплетнях, о которых она говорила, когда приезжала к нему в тюрьму. Уходя, она спросила:
— Все будет хорошо, Родди? То есть, извини, Род.
Можно подумать, стоит ей уйти на пару часов, и он магазин ограбит или пристрелит кого-нибудь. Может быть, она не совсем это имела в виду, но прозвучало все именно так.
На пятый день он уже не мог сидеть дома, несмотря ни на что. Он подумал, что ближе к ужину народу будет не так много, и большинство магазинов в центре закроется, и улицы будут более-менее в его распоряжении. И он, в общем, был прав, и это было здорово: брести, глядя в витрины магазинов, вдыхая вольный воздух, удивляясь тому, что все осталось прежним, когда он так переменился. Как будто он прожил целую жизнь, когда для всего вокруг остановилось время, как в какой-нибудь старой серии «Сумеречной зоны».
А потом повернул за угол и — нате вам, Майк.
Может, они оба покраснели; Майк, во всяком случае, покраснел, и Родди почувствовал, что его кожа меняет цвет. Он не собирался заговаривать первым. Он, собственно, не знал, что говорить. Надо было предвидеть, что так получится, быть к этому готовым.
— Привет, — наконец сказал Майк. — Привет. Рад тебя видеть.
— Да ну?
На него это было непохоже. Ждет, не идет на контакт — он понимал, как смущен и сбит с толку будет Майк, как ему будет неловко.
— Когда ты вернулся?
Вернулся, подумал Родди, как будто он отдыхать ездил.
— Пару дней назад. Я не думал, что ты все еще в городе. Тебе что, денег не хватило, чтобы уехать?
Может быть, это странно, но сейчас, видя Майка прямо перед собой, Родди злился куда больше, чем когда его арестовали, или в суде, или в тюрьме. Ему хотелось наказать Майка, заставить его страдать, заставить его хоть немного ощутить то же опустошение. Вот он. Майк, разгуливает по улицам, как будто ни в чем не виноват, как будто ничего не случилось ни с ним, ни с Родди, вообще ни с кем, как будто он не сдавал друзей, и даже спасибо не сказал, просто жил себе, как всегда, все это время. Ладно, на фиг. Пальцы Родди сжались в кулаки.
Майк опустил глаза.
— Да нет, — снова посмотрел на Родди. — Я со всем этим чуть не подох со страха. Я вообще не понял, как это все вышло? Не должно же было. Господи, ну ты понял, да?
Значит, он умыл руки; заявил о своей невиновности. Наверное, что-то такое ему и пришлось сделать, просто, чтобы с него слезли.
Но вопрос ничего себе: «Как это все вышло?»
— Ну и, в общем, — продолжал Майк, — я передумал. Так что я заканчиваю школу в этом году и уезжаю. Но работы у меня нет. Все считают, что я замешан в деле с кафе. Я понимаю, я перед тобой в долгу за то, что ты меня не сдал, но все знают, что мы дружили, и никому не докажешь, что я не знал. Так что здесь мне работу не найти. Слушай, хочешь, пойдем куда-нибудь, пивка попьем, и вообще? Ты не думай, я понимаю, я тебе так обязан, что ты меня за собой не потащил.
— Это вряд ли, — холодно произнес Родди. В смысле, пойти куда-нибудь. Пивка! — А что ж ты тогда не появлялся?
— К тебе не приходил? Предки сказали — исключено. Ей-богу, жалко, что так получилось, ты и за это тоже меня прости, но они сказали — не напрашивайся на неприятности.
— Может, они и правы.
Майк перенес вес на пятки и чуть отклонился вбок.
— Плохо там было?
Это что еще за дурацкий вопрос?
— Могло быть хуже. И я там аттестат получил. Больше заняться было нечем. Экзамены сдал. Познакомился кое с кем. Пообщался. В общем, справился.
— Что собираешься делать, здесь останешься?
— Пока не знаю. Я только несколько дней как вышел.
Больше ему нечего было сказать этому парню, который был его лучшим другом, его корешем с первого дня в этом городке.
— Мне пора. Куча дел, столько всего пропустил, пока сидел.
Стоило ему отвернуться и отвести взгляд от Майка, он понял, что вообще ничего не чувствует. Майк был так же далек от него, как весь этот город. Он услышал, как Майк сказал ему в спину: «Родди», но не обернулся, и больше ничего сказано не было. Он подумал, что люди не всегда одновременно разрывают контакт или отдаляются друг от друга. Подумал, что мог бы сильнее переживать, если бы у него не было столько времени, чтобы привыкнуть к мысли, что Майк ему теперь не друг.