Ночь прошла зябко. Всё же сон под открытым небом, это не в избе. Каждый ёжился, ворочались, время от времени просыпались, натягивали на себя потуже одежду.
Незадолго до рассвета Упырь окончательно озяб и не выдержал, проснулся, встал, сделал несколько взмахов руками, вроде как разминался, и громко воскликнул:
– Бояре, подъём!
Все зашевелились, стали потягиваться, избавляясь от дремоты.
– У-у! Озяб, аж до костей самых, чаю больно горячего хочется. Рома, ты у нас самый местный здесь, сгоняй с котелком до воды, а я тут костерок соображу. Далековато до речки, зато взбодришься, – предложил Упырь.
Пестриков с неохотой взял котелок и прежде чем пойти к руслу, обратился к Упырю:
– Дал бы мне обрез на всякий случай, всё ж калибр крупнее, чем у нагана, а то ведь в барабане всего два патрона.
– Какой базар, – Упырь достал из мешка обрез и несколько патронов. – Держи, служивый, да за зря не пали.
Костёр развели на вчерашнем месте. Из недогоревших тонких веточек сложил Упырь махонький шалашик, подложил под него кусочек бересты, и пламя сразу обволокло веточки. Упырь подбросил ветки крупнее, потом ещё толще, и костёр показал свою силу.
Все сидели и грелись, ожидая возвращения Пестрикова с водой.
– Рябой, сооруди-ка таган, пока Рома шастает, – предложил Упырь. – Как придёт, сразу котелок и определим к месту.
Минут через несколько как Рябой установил над костром таган, неожиданно со стороны русла, куда удалился Пестриков, донёсся ружейный выстрел и послышался странный отголосок.
– Что это? – вскинул голову Рябой. – Никак Рома палит.
– Он чего, очумел? Видать, копытного иль иную живность приметил. Вертанётся, я ему втемяшу по затылку, нашёл время, когда охотой заниматься, шуметь понапрасну! – возмутился Упырь.
– После выстрела я вроде слышал то ли рык, то ли стон. Кто ещё слышал, или мне показалось? – спросил Алексей.
– Да вроде как звуки были… – поддакнул Проха.
– Неужели что стряслось? – насторожился Рябой.
– А чего, тайга глухая. Кто знает, можа Рома с мохнатым хозяином повстречался, – высказал своё предположение Проха.
– Может, и вправду медведь? А ну, Гришка, бери свой ствол, а тебе, Лёха, на наган, да пошли поглянем, что там. Ты, Рябой, с Прохой тут останьтесь, да никуда отсель не отходить, – распорядился Упырь, многозначительно глянув на мешки с золотом.
Пестриков взял в одну руку котелок, в другую обрез и направился в сторону речки. Тропинки не было, и он шёл по примятой вчера лошадьми траве с кое-где сломанными ветками высокого кустарника. Ранние птахи стали просыпаться и более настойчиво оповещали о начале наступившего рассвета.
«Сколько же хапнули с двух приисков, это на шесть человек раздели-ка! Да это ж великое богатство! Ну, Роман Егорович, заживёшь ты теперь не хуже главного управляющего, дай только ноги унести с этих мест. Унесём, отчего не унесём-то! Усадьбу куплю просторную, бабёнку отыщу хозяйственную и стану жить потихоньку, никуда не высовываться…» – шёл и мечтал Пестриков, размахивая пустым котелком. Котелок касался кустов и веток деревьев, отчего издавал лёгкий звенящий звук.
Вот и речка. Бурно несёт свои воды Вача, вобрав в себя многочисленные другие меньшие речушки и ключики.
Глядит на речку Пестриков, радуется её шумному журчанию и размышляет: «Сколько же в этих речушках и ключах золота? Несметно! Сколько же люду горбатится на это золото? Наконец-то отмучился ты, Роман Егорович, хватит спину гнуть пред властями тутошними. Забудь теперь каторгу промысловую…»
Пестриков положил обрез меж двух камней и подошёл к самому берегу. Придерживая котелок, утопил его в воду, а как он наполнился доверху, поддел и вытащил. Несколько секунд стоял и глядел на быстрину.
Сколько воды эта речка уносит собой? Чего только не насмотрелась за века, чего только не слышала и что таит от людей? Ничего не расскажет она никому и никогда, а просто будет гнать весело свои воды через длинные года и столетия.
Неожиданно Пестриков ощутил в душе неприятное ощущение – стало как-то не по себе, обернулся. К его ужасу он увидел медведя. Крупный самец стоял вблизи за небольшим кустом и пристально смотрел на него. У Пестрикова округлись глаза, а руки выронили котелок. Алюминиевая посудина ударилась об камень, отозвавшись глухим звуком, от которого Пестриков словно очнулся, и, выйдя из оцепенения, кинулся к оружию.
Впопыхах навёл ствол обрезного ружья на зверя и нажал на курок. Не ожидая результата от выстрела, Пестриков спешно переломил ствол и начал вставлять другой патрон. Но сделать это не удалось. Раненый зверь взревел и со свирепой яростью в одно мгновение набросился на него.
В момент Пестриков оказался подмятым мощной мохнатой тушей. Страх настолько перехватил горло и всё нутро, что Пестриков не издал ни звука, он только отчаянно выл и пытался высвободиться из-под лап медведя, но его воля вмиг была сломлена рывком когтистой лапы, а следом и другой. Зверь содрал кожу на лице и порвал горло, отчего Пестриков сразу обмяк, коротко встрепенулся в агонии и затих, истекая кровью.
Медведь приподнял правую лапу, её лизнул, глянул на свою жертву, издал негромкую гургань и отошёл чуть поодаль. Мордой поводил по сторонам, ноздрями втягивая в себя воздух, прислушивался. До его чуткого слуха донеслись говор и шаги людей. Он настороженно замер, повернул голову в сторону приближавшихся звуков, недовольно рыкнул и неспешно направился в чащу.
Когда Упырь, Гришка и Лёшка подошли к реке, медведя уже не было, а увидели на берегу речки растерзанного Пестрикова.
– Ну и дела… – поразился кровавой картине Упырь.
– Вот почему стрелял Роман, да промазал, видать, – промолвил Гришка, бледнея в лице.
– Гляньте, здесь кровь на камне, и здесь тоже, – заметил Лёшка.
– Значит, ранил мохнатого, а он задрал его и ушёл пред нами, – заключил Упырь. – Давайте-ка, братва, уносим отсель ноги, не нравится мне это, раненый зверь, думаю, рядом где-то.
Не медля вернулись. Страшная новость поразила Проху и Рябого.
– Так это, надо шастать-то нам по тайге осторожно, с кажным такое может приключиться, всем скопом двигаться надобно, – озираясь по сторонам, высказался Рябой.
– Выходит так, – согласился Упырь. – Тем паче как бы раненый мишка не увязался за нами вслед.
– Вряд ли, медведи от своей жертвы обычно далеко не отходят. Заляжет, залижет свои раны и вернётся, как протухнет Рома, – заверил Проха. – Поговаривают, они с душком мясо любят жрать.
– Мужики, надо бы закопать тело, а то ведь не по-мирски получается, если так оставить, – промолвил Григорий.
– Чем, голыми руками собрался яму рыть? Канать быстрее отсель надобно, пусть зверю остаётся, зато за нами не увяжется, – возразил Упырь.
Братья поёжились от холодка, пробежавшего по спинам, представляя, как медведь вернётся и будет рвать мёртвого Пестрикова, пожирать его плоть, рвать бездыханное тело человека, с которым они недавно продвигались по тайге и ещё утром разговаривали с ним.
– А говорят, что ноне в тайге ягода, грибы, мол, год неголодный, медведи сытые. Где ж он сытый-то?
– А ты, Лёха, не смотри на это, скорей всего, его кто-то ране обидел, можа, из охотников кто подранил, вот и затаил зверь на человека злобу, – пояснил Проха.
– Да-а, братва, тайга дело нешуточное, – промолвил Рябой.
Завтракали молча. За упокой души Пестрикова Упырь плеснул каждому в кружки понемногу спирту, молча выпили.
Теперь предстояла банде дорога долгая через тайгу, по горным речкам и марям. Редкие люди хаживали по этим местам. Разве что якуты, занимаясь охотничьим и рыбным промыслом, появлялись и скрадывали диких оленей и изюбров, ставили силки на соболей и белок, ловили тайменей, ленков и хариуса в речках.
Всадники двинулись в путь. В основном шли по берегу Вачи, обходя таёжные буреломы и дебри. Здесь они не боялись погони, знали: пока доложит управляющий Золотого Русла в управу об ограблении, пройдёт достаточно времени, за которое уйдут они далеко от ограбленных приисков и никто не узнает из властей промыслов, где их путь. Главное как можно дальше уйти в тайгу, раствориться в её глухомани, ведь это гарантия уйти от возмездия и погони, – так размышлял Упырь с подельниками.
Прииск Надеждинский около полудня. Главный управляющий промыслами Иннокентий Николаевич Белозёров негодовал, ходил взад и вперёд по кабинету, то размахивал обеими руками, то закладывал их на пояснице, сцепляя пальцами в замок, то выбрасывал правую руку вверх. В кабинете распекаемые молча слушали возмущения Белозёрова, впитывали в себя нарастающий гнев хозяина.
– Господа, как вы могли допустить такое?! Проглядели негодяев! Не усмотрели заговор! Я не понимаю, как можно после этого вам доверять прииски! Вас словно малых детей обвели вокруг пальцев какие-то отморозки, бывшие преступники! Да нет, они не бывшие, они действующие, господа! Вот скажите мне, Степан Иванович, как вы просмотрели этих тварей! Это ж надо, с двух приисков столько золота унесли! Ладно, каких-то рабочих на Гераськино убили, но и служащие погибли от рук негодяев! Чуть было управляющего Золотого Русла не убили!
– Уважаемый Иннокентий Николаевич, но не заглянешь ведь в душу каждому, что у них там на уме…
– Вы, Степан Иванович, управляющий прииском, понимаете меня, управляющий! И кому, как ни вам следует знать, кто и чем дышит у вас на прииске!
– Ну, никто же не мог предполагать…
– Степан Иванович, – перебил снова Белозёров Буравина, – вам не надо предполагать, а надо знать и отслеживать все помыслы этих грязных ублюдков! И вам всем господа управляющие приисков, – Белозёров повернулся к остальным присутствующим, сверкнул глазами, – необходимо делать соответствующие выводы! Я не знаю, ну, там шептунов подкармливайте за копейки какие, или ещё что-либо, но ситуацией-то владеть надо! Контроль! Контроль, и никакого спуску, господа! И тогда не позволим допустить подобное! Подумайте только: пять пудов золота ушло из кассы! Пять пудов!!