ил барабан патронами. «Так вернее будет, ближе к себе ныне оружие иметь надобно, – подумал он о своей безопасности, и мысли переключились на банду: – Кто знает, что на уме у этих нехристей, могут и здесь объявиться. Это ж надо, сколько отмахали вёрст по тайге эти выродки. Скольких людей положили, больше пяти пудов золота тащат через такую дремучую тайгу, за золото людей убили, ничего святого. Взять их надо непременно. Днестр Петрович возьмёт, этот своё дело знает. Только бы всё прошло благополучно, только бы золото всё было на месте. А куда же оно денется, коли банда как зеницу своего ока бережёт его, ведь для себя ж несут-то… Ох и доволен Белозёров будет, да и мне одобрение пожалует…»
Стёпка местную таёжную округу изучил хорошо. Даже ночью мог выйти к любому таёжному зимовью или стойбищу якутов, знал все еле приметные тропы, ключики. Это весьма устраивало Загородникова.
Отряд вооружённых всадников спешно выдвинулся с Перевоза и направился вверх по течению Жуи.
Стёпка ехал на своём олене. Его воодушевляло – это именно он ведёт такой большой отряд людей, который вооружен и, несомненно, справится со вчерашними неожиданными и нехорошими гостями, задумавшими плохое дело против отца. А ведь могло статься, они не пощадили бы и его с матерью из-за мешочка с золотом. «Какие злые люди из-за этих жёлтых камешков, какая же сила в этих камешках имеется, раз вот так просто, как белку, можно убить человека?» – рассуждал Стёпка.
Проехав около версты, Загородников остановил отряд.
– Кирюша, здесь разделяемся. Ты веди своих солдат вдоль по Жуе, а я со своими воинами по перевалу. Якута бери с собой, если банда свернёт где, так он сразу сообразит, куда вам далее двигаться. Чуть что, дай знать тремя выстрелами, подскочим.
– Есть, Днестр Петрович! – восторженно ответил Захаров и, развернувшись к своим вооружённым солдатам, скомандовал:
– Рысью за мной!
– Сломя голову только не суйтесь! – крикнул Загородников вслед отделившимся от отряда всадникам.
Упырь направил своего коня в сторону перевала. Рябой и братья последовали за ним, при этом иногда озирались по сторонам, посматривали: нет ли позади возможной погони.
– Надо было перебить якутское гнездо, не засветились бы тогда, – высказал сожаление Рябой.
– Какой тут базар, если б да как бы. В нашем деле сейчас только и остаётся – линять быстрее с этих мест, – буркнул Упырь.
Кони сытые и напоенные ключевой водой шли бодро уверенным и размеренным шагом. Снег опять начал кружиться, задерживаясь на ветвях деревьев и кустарниках, тонким слоем нежно ложился на землю, прикрывая ягодные кустики брусничника и опавшую листву. Птах не было слышно, будто они затаились в полуголых и мокрых ветках деревьев или в укромных лесных местечках. Над сопкой пролетел небольшой клин гусей. Присущими для них криками они привлекали к себе внимание, вероятно, зазывали сородичей или извещали о желании примкнуть к другим семействам и уже большей стаей покинуть насиженные с весны таёжные места.
– Вот нам бы так подняться в небеса, да и полететь отсель никем не досягаемо, – с грустью высказался Рябой, глядя на удаляющийся клин гусей.
– Ага, размечтался, прямо поднялся бы и летел с золотьём на горбу, – невесело отозвался Упырь.
Братья ехали молча, душу тяготила тревога: как бы ни подтвердились предположения Упыря и Рябого о возможном на них доносе местным властям со стороны внезапно исчезнувшего ночью якута.
Пасмурная погода не располагала банду к хорошему настроению, давила на внутреннее состояние каждого. Слетевшее с языка Рябого словечко «засветились» ещё более тянуло к унынию и нерадужным мыслям. Одно согревало душу и отдаляло преступников от тревоги – золото, что везли с собой. Оно вселяло надежду: после делёжки даст им невиданный достаток. Эту надежду каждый осмысливал по-своему, как и где будет тратить деньги, как будет жить. Но и тревожило: только бы выйти из этой тайги, раствориться в этом огромном государстве, чтобы никто не мог потревожить обустройство нового и зажиточного бытия.
– Знаешь, Лёшка, мне почему-то не по себе, нутро своё унять не могу, – обмолвился Григорий брату скрытно от Упыря и Рябого. – Чую что-то недоброе.
– Оно и мне как-то душу скребёт, то ли оттого, что Бога прогневали, то ли неизвестность какая гложет…
Внезапно позади как гром средь ясного неба прозвучала громкая и повелительная команда:
– Стоять! Оружие сложить!
Упырь на мгновение растерялся, а первая мысль пронеслась: «Вот тварь якутёнок, привёл всё ж псов! Золото! Надо уходить с золотом! Хорошо, что оно при мне и у Рябого».
– Рябой! За мной! Гриха и Лёха! Прикрывайте отход, потом за нами через увал и к скалам! Главное, не суетитесь, стреляйте наверняк!
Упырь сообразил, чтобы сохранить золото и унести отсюда свои ноги, надо подставить обоих братьев. И это виделось реальным. Он уже приметил вдали спасительные скалы на перевале, перед которыми простирался почти без растительности склон гольца.
«Главное, выиграть время! Только бы успеть добраться до скал, закупориться в них. Эти шакалы будут как на ладонях. Скольких не убьют братья, остальных погонщиков мы с Рябым из-за скал положим на открытом месте, как поросят постреляем…» – неслись мысли в мозгу Упыря.
Григорий и Алексей во внезапно нахлынувшей суете не успели опомниться и сообразить, чем всё это может обернуться против них. В суматохе всецело, словно загипнотизированные анакондой кролики, доверились командам Упыря.
Братьям не терпелось быстрее остановить погоню и мчаться вслед за Упырём и Рябым. Впопыхах они открыли стрельбу в сторону появившихся людей в серых шинелях. Их подгоняло и стремление, ведь Упырь и Рябой уходили вдвоём с золотом, с богатством, часть которого принадлежит и им, и они просто должны быть рядом с ним, эта часть доли их дальнейшей спокойной и безбедной жизни!
Загородников видел, как двое всадников отделились и помчались в сторону перевала, остальные же с остервенением стреляли в сторону солдат.
– На поражение, пли! – громко скомандовал Загородников.
Загремели ответные выстрелы, и тут винтовка Григория замолкла, выпала из его рук. Сам же Григорий, смертельно раненный в грудь, на короткое время сжался от боли, издал истошный стон и замер в неестественной позе. Снежинки кружились над его распростёртым телом и таяли на ещё неостывшем лице.
– Гады, получайте! За братишку! Не дамся! – восклицал Лёшка, продолжая спешно стрелять из нагана через кусты и деревья в направлении, откуда появлялись силуэты солдат и доносились отдельные выстрелы. Душу давила нестерпимая обида, нутро кипело: «Брата убили, золото ушло, если сейчас меня схватят, то ждёт тюрьма и тюрьма на все оставшиеся годы!» Это никак не мог он воспринять как участь, противился всем своим существом, каждой клеткой своей плоти.
В барабане нагана закончились патроны. Лёшка хотел, было схватить винтовку брата, но в этот момент вдруг неожиданно замер, а затем ничком уткнулся в землю. Упал молча, не издав ни единого звука, – пуля преследователей прошла сквозь голову навылет.
Пятеро солдат подскакали к месту, где лежали тела братьев.
– Ваше благородие, остальные ушли! – воскликнул один из служивых, обратившись к Загородникову.
– Никуда так быстро не уйдут. Они двинулись дальше, вон через тот увал! Нам нужно достать их до перевала, до скал во что бы то ни было! За мной!
Кони несли всадников промеж деревьев, и ветки зачастую хлестали по лицу. И вот взору открылась лощина противоположного склона, по взгорку которого поднимались две лошади с наездниками. Место было почти открытым, и беглецы просматривались хорошо, дальше виднелись скалы на перевале.
– Вон они, дьяволы! – воскликнул Загородников. – А ну, Перемякин, – обратился он к одному из солдат, – ты у нас снайпер бывалый, вскинь-ка свою берданку! А то ненароком долго придётся нам по тайге за ними гоняться.
Солдат Перемякин слез с коня. Установил ствол трёхлинейки на сук берёзы, что росла одиноко среди камней и кустарников, приложился к прикладу, не торопясь прицелился и нажал на курок.
Все увидели, как один всадник, взмахнув руками, наклонился и сполз с лошади. Лошадь остановилась. Второй ездовой приблизился к лошади убитого, примерился, как бы снять мешок, прикреплённый к седлу. Но обернувшись в сторону погони, видимо, передумал и резко развернул коня, тронулся в сторону перевала.
Но тут одна из пуль стрелявших солдат попала в лошадь. Конь Упыря, не успев сделать и нескольких шагов, споткнулся, заржал, припал на передние ноги, завалился на бок, два-три раза вздрогнули задние ноги и замер. Упырь, падая с лошади, взвыл:
– У-у-у! Твари!
Он стремглав подбежал к лошади, что ранее была под Рябым, подхватил узду и вскочил в седло.
Второй выстрел служивого Перемякина не дал Упырю даже потянуть коня за поводья. Он почувствовал, как что-то ударило в спину. Упырь ощутил под рубахой мокроту, тёплой струйкой сбегавшей по телу, рубашка прилипла, силы неожиданно стали таять и покидать его. Почувствовал Упырь, как голову повело куда-то в сторону, сознание стало туманным, сквозь пелену поплыли приисковая казарма, озеро Гераськино, копачи-старатели, содержатель зимовья Климент, тонущий и просящий о помощи Проха, убитые им приисковые люди, золото. Награбленное золото виделось ему рассыпанными горстками, он тянулся к нему с неимоверной силой, чтобы собрать его, но руки не доставали, не слушались. «Неужели конец…» – на последнем вздохе проблеснуло в предсмертном сознании Упыря, и через какие-то мгновения его навсегда уже покинули так и не свершившиеся стремления и надежды.
Рябой с трудом открыл веки. Словно через пелену дымки предстало пред ним лицо незнакомого человека. Чужие глаза вроде как прощупывали его насквозь, будто хотели заглянуть в самую душу.
– Где я?.. – первое, что выдавил из себя Рябой, придя в сознание.
В этом коротком вопросе звучало удивление, а больше тревога. В одно мгновение он вспомнил, как была погоня, как они с Упырём оставили братьев Лёху и Гришку прикрыть их отход с золотом, была стрельба.