– Вот это уже разговор! Вот это дело! – послышались возгласы одобрения.
– Но для этого, товарищи, необходимо вам прекратить этот митинг, разойтись и всем как одному выйти на свои рабочие места! Я просил вас и прошу об этом вновь! При возобновлении работы шахт мне проще будет договориться с властями об освобождении выборных и удовлетворении остальных требований!
– Вот на счёт ходатайства перед прокурором за это вам, Константин Николаевич, от всех нас благодарствуем! А на счёт выходить или не выходить на работы, это уж ну никак принять не можем! – ответил за всех Лебедев.
– Только так!
– Иначе нельзя!
– Отклоняется такое предложение!
Послышались разноголосые выкрики рабочих.
– А что ж тут солдаты делают?! Уж не с помощью ли оружия работать хотят заставить нас?! – крикнул кто-то из толпы.
– Тихо, товарищи! Это недоразумение! – смутившись, отреагировал Тульчинский.
– Ничего себе разумение! С винтовками наперевес!
Тульчинский шагнул к Трещенкову и что-то шепнул ему на ухо.
Трещенков с недовольным видом подозвал к себе Санжаренко и распорядился:
– Удалите солдат и возвращайтесь с ними на место.
– Слушаюсь! – козырнул штабс-капитан и повернулся к солдатам:
– В шеренгу по двое, становись! Налево! Шагом марш!
Солдаты строем двинулись к лошадям, запряжённым санями, на которых прибыли с Надеждинского. Когда трое саней отъехало, по толпе прошёл ропот удовлетворения.
– То-то тоже! А то что-то непонятно уж больно, что и происходит! – восторженно подметили несколько горняков.
Рабочие заверили Тульчинского: до завтрашнего утра они не пойдут к господину прокурору на Надеждинский о прошении освободить выборных и будут ждать решение прокурора по обещанному окружным инженером ходатайству. Толпа начала расходиться по баракам, а Тульчинский с Трещенковым с облегчением покинули Феодосиевский прииск.
«Хоть этих угомонил. Только надолго ли? Главное, в общий бунт теперь не встрянут. Вот во что выльется толпа, которая с нижних приисков движется?.. Как-то тревожно предчувствуется…» – но тут размышления Тульчинского прервал донёсшийся шум поезда.
– Господин ротмистр, вы не в курсе, отчего так рано прибыл на Надеждинский поезд? – недоумённо спросил Тульчинский Трещенкова.
– Могу-с вам доложить, Константин Николаевич, это специальный и по моему требованию прибыл дополнительный взвод солдат, край как, возможно, понадобится, – казалось, такое пояснение Трещенкову доставило нескрываемое удовольствие.
Тульчинский ничего не ответил, а лишь взглянул удивлённо на ротмистра.
Не успели Трещенков и Тульчинский прибыть в Надеждинский, как новые и тревожные сообщения посыпались по телефону в контору управления промыслами.
Зазвенел телефон. Трубку поднял Теппан.
– Вас, Николай Викторович, урядник Каблуков, – сказал Теппан и передал трубку вошедшему Трещенкову.
– Трещенков у аппарата, – ротмистр, слушая доклад урядника, занервничал и изменился в лице. Не дослушав сообщение, бросил трубку и воскликнул: – Твари бунтарские!
Все насторожились – ждали пояснений ротмистра.
– Господа, могу всех огорчить, только что сообщили: это простонародье подняло бунт на Александровском прииске, к ним примкнул Пророко-Ильинский прииск, бузит толпа и на Липаевском стане!
– Я смотрю, господа, дело приобретает весьма дурной оборот, от такого сборища можно ожидать чего угодно, – недовольно отреагировал Преображенский.
– Причиной волнений стали аресты выборных и сейчас вряд ли что-либо можно изменить. Только освобождение выборных может хоть как-то притушить их настроение, – заметил Тульчинский.
– Их нужно не притушить, а задушить! Расстрелять новых зачинщиков! – вскипел Трещенков.
– Не нравится мне, господа, такое недовольное скопище. Вот это мне определённо не нравится и весьма настораживает. Потребно остановить их движение, иначе всё может обернуться весьма непредсказуемыми последствиями, – высказал свои опасения Преображенский.
Трещенкова устраивало массовое выступление рабочих, потому он и подстрекал ранее рабочих, бывая на приисках, чтоб каждый рабочий от себя лично написал заявление на имя прокурора о требованиях и чтобы всем гуртом шли к господину прокурору с этими прошениями. Такая провокация, что называется, сработала, и она более разогрелась взрывом от внезапного ночного ареста выборных. А здесь-то, когда возмущённая толпа предстанет перед управлением промыслами, он, ротмистр, и даст команду солдатам открыть по ним стрельбу под предлогом начавшегося массового буйства и в целях вроде как наведения порядка и сохранения жизни господина прокурора, судьи и администрации промыслов. Это будет выглядеть, как вынужденная мера, которая, безусловно, найдёт своё оправдание перед кем-либо.
Снова зазвонил телефон.
Трубку поднял Теппан и стал слушать. Теппан ничего не отвечал, а лишь, выслушав собеседника и не кладя трубку, сообщил:
– Господа, звонит начальник второй дистанции Савинов, говорит: возбуждённая толпа рабочих бурно митингует на Липаевском, просят увеличения семейного пайка и выдачи заработанных денег, требуют освободить выборных. Что будем делать?
– Расстрелять всех выборных! Вот что нужно делать! – возмутился Трещенков.
Ротмистру виделось скорейшее подавление забастовки силой, не терпелось привлечь к действию солдат, столь уж длительно болтавшихся без дела. Теппан ликовал: Трещенков готов на крайние меры с использованием солдат, а это уже полдела.
– Да погодите вы, господин ротмистр, не время сейчас ещё более озлоблять таковую массу рабочих, – возразил Тульчинский. – Нам в данном случае следовало бы удовлетворить их просьбы, тем более они ставят вопрос о заработанных деньгах и пропитании, иначе этот прииск так же примкнёт к уже движущимся рабочим.
– Вы совершенно правы, Константин Николаевич. Их озлобленность, по-моему, уже и так переполнена через край, – согласился Преображенский. – Высказанные притязания не столь политические, а сколь житейские, и я думаю, уместно было бы уважить выдачу пайка и денег, это их усмирит, тем более не так уж они и обременительны для администрации.
Теппан прислонил микрофон трубки ко рту и произнёс:
– Господин Савинов, администрация даёт своё согласие увеличить семейный паёк и выдать заработанные деньги, исключительно и только заработанные, уж будьте любезны проследите это при выдаче.
Тем временем толпа рабочих с Андреевского продвигалась и благодаря примкнувшим рабочим с других приисков обросла значительной численностью. Люди шли сплошной вереницей, часть по санной дороге, часть по полотну железной дороги, оттого и вытянулась толпа в длиннющую колонну.
Хоть и начался второй весенний месяц, однако снег лежал мало тронутый весенним солнцем повсеместно. Прилегающая к железным путям тайга будто замерла, наблюдая необычное людское шествие. Лесные птахи оживились, и не оттого, что ярко светило солнце, а их скорее удивляло и радовало огромное скопление народа на улице.
Колонна рабочих дошла до Александровского прииска, и здесь с ещё большим числом примкнувших рабочих организовался митинг. Все были одержимы идти совместно на Надеждинский. «Только таким всеобщим выступлением можно заставить власти проникнуться нашими бедами и выполнить требования, дать людям нормально жить и работать, освободить выборных», – такие мысли одолевали рабочий народ.
И толпа, словно лавина, вытянутая в длинную вереницу, сдвинулась с места и потянулась с Александровского в сторону Надеждинского.
Не было в этой многолюдной толпе Угрюмова и Трунова. Как, впрочем, не шли в этой колонне и все горняки Феодосиевского. Не знали здесь рабочие, что идут люди огромной колонной с других приисков на Надеждинский, раз слово дали Тульчинскому: до утра завтрашнего ждать решения прокурорского. И примкнули бы и феодосиевские, но им неведомо было об этом людском движении, поскольку прииск их чуть далее Надеждинского, больше трёх вёрст будет.
Никто из рабочих не имел каких-либо злобных намерений налетать силою на власти, просто шли искать правды, просить защиты у прокурора и окружного инженера в послаблении их житейской участи, освободить внезапно арестованных выборных, многие несли с собой заявления, а кое-кто и иконы. В заявлении прописано было: ни по чьей иной посторонней выгоде поднялись на забастовку, а только по личной воле каждый требует исполнить поднятые требования, да супротив ареста выборных прошения изложили.
Шли рабочие, говорили не только о горьком бытие, но иной раз и шутки слышались.
– Ну, схватится за голову господин прокурор, как выложим ему всей толпой заявления! Во, свой лоб зачешет!
– Да уж, будет причина голову ломать, столь заявлений рассмотреть надобно и сразу!
Неожиданно вдоль колонны, желая обогнать её, появился какой-то человек, он беспрерывно что-то выкрикивал, хотел привлечь к себе внимание. Кто был ближе к нему, его слышали. Кто дальше, слабо различали слова и не понимали, чего это он там суетится. Это был Лебедев, он прилагал активные усилия, чтобы остановить толпу и уговорить не идти колонной на Надеждинский. В другой части колонны кричал в толпу и Зелионко.
– Товарищи, стойте! Ни в коем случае нельзя продолжать движение! – слышались голоса Лебедева и Зелионко.
– А что случилось? Почему нельзя? – спросил кто-то из колонны.
– Товарищи! Это провокация! Там солдаты! Они будут стрелять! Неужели не понимаете?!
– Да что ж они будут стрелять-то?! В безоружных, что ли?! Мы ж не воевать с ними собрались! Идём дела наши обсудить.
– Товарищи! Послушайте, это чистой воды подлая провокация!
– Да не стращай ты так, никто не будет по нам стрелять! По какому праву?!
Никто и не желал прислушаться ни к Лебедеву, ни Зелионко, колонна шла по тракту и железнодорожному полотну, словно большая река текла по своему многовековому руслу, шла вперёд за правдой, шла, как всем казалось, навстречу благим помыслам.
Урядник Каблуков с группой стражников, узрев, что колонна рабочих намеренно движется на Надеждинский, на санях, запряжённых парой лошадей, по другой объездной дороге, что пролегала лесом, обогнали людскую колонну и прибыли до Трещенкова.