Когда он высовывает руку, я вижу отблеск крови и собственной влаги на кончиках его пальцев. Возможно, и спермы Себастиана тоже.
Мое сердце замирает в груди.
Если Родион расскажет об этом отцу, папа поймет, что я натворила.
В этот момент в прихожую входит мой брат. Сначала он кажется шокированным, но через мгновение его лицо темнеет от ярости.
– УБЕРИ ОТ НЕЕ СВОИ ГРЕБАНЫЕ ЛАПЫ! – кричит Адриан.
Родион отступает, убирая свою тяжелую руку с моей груди. Я снова могу дышать, но едва ли, потому что ребра свело от страха.
– Что ты себе возомнил? – резко вопрошает мой брат. – Как ты СМЕЕШЬ касаться ее?
Родион переводит взгляд с меня на Адриана с молчаливым презрением. Он уважает моего брата чуть больше, чем меня, но в конечном счете отвечает только перед нашим отцом.
Не удостаивая нас жестом, он разворачивается и уходит прочь по темному коридору.
Когда мужчина скрывается в недрах дома, я сползаю по стене вниз, дрожа от с трудом сдерживаемых слез.
Адриан садится рядом, встревоженный и смущенный.
– В чем дело, фасолька? – спрашивает он. Брат с детства прозвал меня «фасолькой», потому что мы были неразлучны, как две горошинки в стручке.
Я хочу рассказать ему обо всем, но даже здесь я не могу быть уверена, что нас не подслушивают.
Так что я просто утыкаюсь лицом ему в плечо, чтобы тихо дать волю слезам.
Себастиан
Елена настояла, чтобы наша следующая встреча состоялась в кинотеатре на Бристоль-стрит.
Когда я прихожу, она уже внутри, сидит на последнем ряду, а на экране демонстрируют «Великого мастера». Сейчас середина дня, и в зале еще только три или четыре человека, и все далеко от нас.
В мерцающем свете с экрана Елена кажется бледнее обычного. Она выглядит напряженной и испуганной, глаза смотрятся большими и темными на осунувшемся лице. Меня накрывает острым чувством вины. В ночь нашей встречи девушка напоминала могущественную валькирию, но стресс от наших отношений взял свое.
Я сажусь рядом, приобнимаю ее за плечи и целую.
– Как ты? – спрашиваю я.
Без обиняков Елена говорит:
– Я боюсь, мой отец вот-вот узнает, что мы натворили.
– Что ты имеешь в виду?
– Когда я вернулась домой вчера ночью, меня поджидал Родион. Он… я думаю, он что-то заметил.
Звучит как какая-то ерунда. Что мог заметить Родион, кроме разве что слегка спутанных волос?
– Ты уверена? – уточняю я. – Без обид, но звучит слегка параноидально.
Елена крепко сжимает бледные губы, опустив глаза и ломая пальцы.
– Поверь мне, – тихо говорит она. – Он знает. А если он знает, то это лишь вопрос времени, когда он расскажет отцу.
Девушка явно расстроена. Неважно, правда или нет, но я не могу видеть ее такой.
Я прижимаю ее крепче и говорю:
– Елена, тебе не нужно ни о чем волноваться. Мы будем вместе, ты меня поняла? Что бы ни сказал твой отец, что бы ни сказала моя семья, мне насрать. Мне нужна ты и только ты.
Девушка смотрит на меня большими умоляющими глазами.
– Ты обещаешь, Себастиан? Что мы будем вместе, несмотря ни на что?
– Разумеется, – говорю я. – Я обещаю.
Я вижу, как блестят слезы в уголках ее глаз, но, как обычно, Елена слишком горда, чтобы позволить им скатиться.
Вместо этого она целует меня.
Затем девушка кладет голову мне на колени и начинает расстегивать мои джинсы. Я собираюсь остановить ее, потому что не хочу, чтобы Елена чувствовала, будто обязана что-то для меня сделать, когда она явно расстроена. Но она уже вытащила мой член и сомкнула свои великолепные полные губы вокруг головки. С одним этим движением все осознанные мысли покидают мое тело.
Какими бы нежными ни были губы Елены, прижимаясь к моим, они кажутся бесконечно нежнее, когда девушка лижет и посасывает самую уязвимую часть моего тела. Она проводит языком по головке члена – прямо под чувствительным бугорком плоти, разделяющим головку и ствол – посасывает ее, а затем расслабляет челюсть, чтобы мой член все глубже скользил ей в рот, вплоть до самого горла.
Звуки, с которыми девушка делает минет, заглушаются динамиками кинотеатра, но мне сдерживаться куда труднее. Я откидываю голову на спинку сиденья и закрываю глаза, изо всех сил стараясь не застонать.
Елена ласкает меня ладонью и ртом, двигая ими одновременно вверх и вниз по стволу члена. Ее рука сжимает его сильнее, чем это может сделать рот, а ее губы дарят то восхитительное, теплое и скользящее ощущение, уступающее лишь ее влагалищу.
Я нежно провожу пальцами по волосам девушки, чувствуя, что плыву по волнам блаженства. На экране женщина и мужчина встречаются на снегу рядом с движущимся поездом. Мерцающий свет, падающий снег и неземная музыка – все это сочетается с ощущением губ Елены, и мне кажется, что киноэкран стал прозрачным, а я провалился сквозь него. Я вне себя от переполняющих меня чувств.
Самое приятное в минете то, что тебе не нужно стремиться к оргазму. Не нужно сдерживаться или пытаться рассчитать время. Ты просто лежишь и наслаждаешься происходящим.
Когда я чувствую, что приближаюсь к концу, я сжимаю плечи Елены, чтобы дать ей знать и чтобы она могла закончить руками, если захочет.
Вместо этого она удваивает темп, двигая головой вверх-вниз, позволяя мне полностью проникнуть в ее горло, так что мне кажется, будто я вхожу до упора.
Это чертовски приятное ощущение, и мне приходится крепко сжать зубы, чтобы не застонать.
Я ерзаю на крошечном сиденье, чувствуя, что это тесное пространство не в состоянии вместить тот объем удовольствия, который я испытываю.
Мои яйца кипят. Сокращение, взрыв, и вот я уже чувствую, как сперма устремляется вверх по члену и выплескивается в рот Елены. Она продолжает сосать, и оргазм лишь усиливает это ощущение. Девушка проглатывает сперму, облизывает головку моего члена, и я, черт побери, умираю от наслаждения, испытывая такое глубокое, бесконечное удовлетворение, которое смывает все прочие заботы.
Закончив, Елена садится прямо и вытирает рот тыльной стороной ладони. Мне не нужно вытираться, потому что она вылизала меня подчистую.
Мне так хорошо, что хочется ответить девушке тем же. Я хочу рассеять ее страхи и переживания и показать, что сделаю ради нее что угодно.
Но когда я тянусь поцеловать ее и пытаюсь прикоснуться так, как она касалась меня, Елена останавливает меня, положив свою руку мне на грудь.
– Я не могу, – говорит она. – У меня нет времени. Мне пора возвращаться.
– Когда мы увидимся снова? – спрашиваю я.
– Я не знаю, – отвечает девушка с несчастным выражением лица.
– Я не хочу больше таиться, – говорю я. – Я хочу заключить официальное соглашение между нашими семьями. Чтобы твой отец знал, что я настроен серьезно.
– Правда? – спрашивает Елена с явным облегчением. – И твоя семья согласится?
Я думаю о Данте, который улетел в Париж за любовью своей жизни, и о Неро, с головой погруженном в планы по установлению беспрецедентного финансового господства, и об Аиде, чей муж собирается баллотироваться в мэры Чикаго.
Они слишком заняты собственными заботами, чтобы волноваться о том, чем я занимаюсь. Остается лишь мой отец, но я не думаю, что он будет против – не в этом вопросе. В конце концов, он выдал Аиду за самого ненавистного нашего врага, так что papa готов идти на сделки. Да и его брак с нашей матерью не был стратегически выверенным, так что он знает, что значит влюбиться.
Я снова целую Елену.
– Они хотят, чтобы я был счастлив, – говорю я.
Напоследок девушка утыкается лицом мне в грудь, а затем спешно покидает кинотеатр, чтобы вернуться в дом своего отца.
Мне не нравится оставлять ее одну. Мне не нравится отпускать ее туда.
Сколько бы я ни пытался ее подбодрить, я и сам боюсь того, на что способен Алексей Енин по отношению к собственной дочери. Именно поэтому я должен вызволить Елену оттуда как можно скорее.
Елена
Отец приглашает нас с Адрианом на ужин в большую столовую. Мы не часто там едим, так что мои нервы немедленно взвинчиваются до предела.
Я переоделась, так что теперь на мне скромное платье с воротником под горло и туфли на плоской подошве, а волосы я причесала и подколола заколками. Именно этого отец и ожидает от нас – чтобы мы всегда одевались и вели себя с максимальным уважением к нему.
Это напоминает мне кое о чем, что я прочитала много лет назад, о разных видах уважения. Можно уважать власть, а можно – человека. Отец считает, что если мы не уважаем его власть, то он может не уважать нас как людей.
Я ненавижу столовую. Я ненавижу всю эту вычурную мебель в этом доме. Я чувствую, как задыхаюсь от нее.
Отцу нравится представлять себя властителем своего царства. Он любит роскошь и историю нашей культуры. Каждая комната украшена шикарными восточными коврами и шкафчиками, расписанными под хохлому, диваны и кресла – роскошными бархатными салфетками, а ванные комнаты выложены мозаичной плиткой.
Можно подумать, что все эти родные приметы помогут мне справиться с культурным шоком от переезда в Чикаго, но они лишь усиливают чувство, что мне не сбежать от «Братвы». Ее щупальца протянулись сквозь все крупные европейские города и достали даже до Америки.
Мой отец намерен захватить Чикаго так же, как захватывал каждое место, где когда-либо обитал. Он считает ирландскую и итальянскую мафии изнеженными и ослабленными, думает, они забыли, как править.
Когда я сажусь за стол, отец уже восседает во главе, одетый в светло-серый костюм безупречного покроя. Он перенял американский стиль в нарядах, но до сих пор не подстриг волосы, которые ниспадают ему до плеч. Вряд ли папа когда-нибудь подстрижется. Так он похож на воинственного короля, на старого седого льва. Как и Самсон, он верит, что волосы – средоточие его могущества.
Члены «Братвы» могут быть необычайно суеверны. Возможно, это характерно для всех мафиозных семей – в конце концов, Себастиан тоже, похоже, верит в счастливые свойства своего медальона. Или по крайней мере в то, что удача изменила его дяде, когда тот отдал медальон племяннику.