В своем темном костюме он кажется бледным и серьезным. Адриан всегда автоматически вызывал у меня симпатию, потому что он так похож на Елену. Но я не думаю, что это чувство взаимно. Сегодня он смотрит мне в глаза, но без особой теплоты. Парень выглядит несчастным и слегка больным.
– У меня вопрос, – обращается Грета к священнику. – Где скамейки?
– Православные не сидят во время службы, – объясняет тот ей. – Но, если хотите, можете принести поближе стулья, которые стоят вдоль стены.
Он указывает на богато украшенные кресла с высокими спинками, выстроившиеся вдоль стен. На вид они довольно тяжелые, чтобы их передвигать, поэтому, заметив Джейса, Джованни и Броуди, входящих в церковь, я говорю:
– Вы как раз вовремя – у меня есть для вас работа.
– Уже? – ухмыляется Броуди.
Грета указывает, где, по ее мнению, должны стоять стулья, и мы с Джейсом, Джованни и Броуди ставим их туда.
Неро сидит на одном из стульев у стены, наблюдая за нами.
– Ты должен этим заниматься, а не брат, – упрекает его Грета. – Это его свадьба.
– Да, но у Себа не такое сильное похмелье, – отвечает Неро.
На самом деле, брат столько не пил, чтобы просыпаться с похмельем. Думаю, он просто хочет следить за людьми Енина, которые заходят в церковь. Я вижу большого молчуна, Родиона, который, похоже, пребывает в особенно плохом настроении, а за ним идут еще трое. Один из них – парень с детским лицом, который сидел за столом переговоров. Кажется, он водитель Енина и дальний родственник Елены по имени Тимур Как-то-там. Двух других я не узнаю. Они тоже могут быть родственниками или просто членами мафии. Складывается ощущение, что приспешников у Енина больше, чем членов семьи.
Напряжение в воздухе можно резать ножом, хоть в церкви и просторно. Енин со своими людьми занимает места, устроенные нами в левой части зала, а моя семья садится справа. Все взгляды устремлены на иконостас, украшенный массивным расписным триптихом высотой почти в два этажа. Но мы искоса поглядываем друг на друга, чувствуя себя неуютно.
Хоть свадьба им и не по душе, русские оделись так же нарядно, как и мы. На Енине ярко-синий костюм с одной белой лилией в петлице, а на Адриане – черный костюм с такой же бутоньеркой.
Ни у меня, ни у моих шаферов цветов в петлицах нет. Надеюсь, я не оплошал, и Елена не огорчится.
Я все поглядываю на часы, отсчитывая минуты до начала церемонии. Без пяти двенадцать священник встает, чтобы закрыть двери в церковь. Прямо перед тем, как он успевает захлопнуть их, в щель просовывается здоровенная рука.
Священник вздрагивает и пятится назад в своем длинном одеянии.
– Простите, – произносит глубокий рокочущий голос.
Я вскакиваю, приятно пораженный.
– Данте!
Мой старший брат проталкивается внутрь, одетый в нарядный темный костюм с галстуком, его волосы зачесаны назад.
Енин хмурится при виде Данте.
– Думал, тебя не будет, – раздраженно говорит он.
Кажется, мой будущий тесть недоволен, что поначалу Данте отказался присутствовать, и тем более оскорблен, что тот явился в последнюю минуту.
Данте не обращает на него внимания. Он позволяет мне себя обнять и похлопать по плечу.
– Рад, что ты прилетел, – говорю я.
– Я решил, что пожалею, если не приеду, – отвечает он. – Я счастлив за тебя, Себ.
– Я знаю, – говорю я.
Теперь с моей стороны сидят оба моих брата, papa и Грета, Джованни, Броуди и Джейс. Напротив нас – Енин, Адриан, Родион, Тимур и еще двое.
Не хватает только моей невесты.
Священник закрывает двери и встает перед аналоем.
Он жестом велит подойти мне и Адриану, который будет нашим druzhka. По словам Елены, druzhka является неотъемлемой частью церемонии, своего рода крестным отцом для пары на всю оставшуюся жизнь.
Адриан, похоже, не слишком воодушевлен своей ролью, но быстрый взгляд на отца, по-видимому, напоминает ему о долге. Он выпрямляется и расправляет плечи, готовясь к предстоящей задаче.
И вот, наконец, я слышу, как двери за триптихом со скрипом открываются, и появляется Елена. В отличие от католической церемонии, она выходит из-за алтаря, а не идет по проходу.
Это и не важно – ей не нужен помпезный выход, чтобы взорвать мне мозг. В этот момент не звучит музыка, а под ногами у моей невесты не расстилается дорожка из лепестков роз, и все же она так невероятно хороша собой, что при виде этой неземной красоты сердце у меня в груди замирает.
Платье Елены такое легкое и прозрачное, что кажется, будто оно парит вокруг ее тела. Я могу лишь едва различить очертания ее длинных, стройных рук и ног, когда девушка двигается – платье окутывает ее, как туман. Ее волосы подсобраны тонким серебряным ободком, длинные светлые локоны волнами спадают по спине. Серебряная диадема перекликается с крошечными серебряными блестками на платье, мерцающими, как звезды, на полупрозрачном материале.
Кожа девушки светится изнутри, напоминая лунный свет, а глаза сияют ярче, чем когда-либо, ясным, неземным светом. На секунду я даже засомневался, человек ли она, потому что никогда не видел женщин, подобных Елене.
Мы все молча замираем, пораженные зрелищем, – даже священник.
Когда Елена становится подле меня у аналоя, мне остается лишь взять ее прохладную тонкую ладонь и прошептать: «Ты невероятная».
Священник начинает длинную и замысловатую церемонию, в которой я мало что понимаю, поскольку никогда раньше не видел православного венчания. Он произносит благословения и отрывки из Библии, затем берет наши кольца и трижды прижимает их к нашим лбам. Похоже, все делается трижды, – надо полагать, символизируя Святую Троицу. Адриан трижды меняет кольца на наших руках, переодевая их с одной на другую, а затем, наконец, надевает их нам на пальцы.
Затем наступает церемония зажжения свечей, которые мы с Еленой держим в руках, после чего мы отпиваем вино из общей чаши и трижды обходим вокруг аналоя. Наконец священник читает финальную молитву и желает нам «Mnogaya leta!», то есть долгих лет супружеской жизни.
С этими словами мы с Еленой становимся мужем и женой. Она смотрит на меня, и в глазах девушки сверкают слезы. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать свою новобрачную, и ее губы такие же сладкие, как и в наш первый поцелуй.
Взявшись за руки, мы оборачиваемся к нашим родным, сияя улыбками.
То, что случается дальше, происходит словно в замедленной съемке, как в кошмаре. И так же, как в кошмаре, я не могу пошевелиться, оцепенев на месте.
Одним быстрым движением, словно волна, Алексей Енин и его люди встают со своих мест. Из-за пазухи пиджаков они достают пистолеты и направляют их через проход на мою семью.
Прежде чем я успеваю шевельнуться, вскрикнуть или хотя бы сделать вдох, они открывают огонь.
Первым ранят моего отца, потому что его реакция самая замедленная и потому что он – одна из главных целей. Пули попадают ему в грудь, в шею и в челюсть, выбивая кусочек плоти прямо в помертвевшее от ужаса лицо Греты. Тело papa содрогается от удара, выдавая его истинную хрупкость. Судя по тому, как падает тело отца, умер он еще до того, как коснулся земли.
В тот же миг боковым зрением я замечаю неясное движение, когда Адриан Енин поднимает пистолет и прижимает его к моему виску. Он замешкался всего на мгновение, не успев выхватить оружие так быстро, как остальные.
Но это промедление – единственная причина, по которой я до сих пор жив. Подними он оружие, пока я смотрел на отца, я бы не узнал, что в меня целятся. Пуля прошла бы мне сквозь череп, пока я наблюдал, как умирает papa.
Но заметив, как поднимается его рука, я реагирую мгновенно. Может, мое колено и покалечено, но рефлексы спортсмена все еще при мне. Моя правая рука взлетает вверх, ударяя его по локтю и сбивая прицел. Пистолет взрывается в дюйме над моей головой, оглушая меня. Левым кулаком я бью Адриана в челюсть.
На фоне происходящего собор оглашается долгим, непрерывным воплем, громким, как сирена, – Елена кричит, впиваясь ногтями в щеки.
Еще двое вооруженных русских выходят из-за триптиха. Одного из них я никогда раньше не видел, но его лицо кажется странно знакомым. У мужчины сплющенный нос, а на бритой голове татуировка в виде стрелы. С тошнотворным ужасом я понимаю, что это тот самый мужчина, который пытался затолкать Елену в багажник своей машины в ту ночь, когда мы с ней впервые встретились.
Происходящее далее я вижу словно серию мгновенных снимков. Все случается одновременно, но мой мозг фиксирует это как неподвижные изображения, запечатленные между хаотичными вспышками света.
Я вижу, как Неро бросается на Камиллу, прикрывая ее своим телом, и получает три, четыре, пять пуль в спину. Я вижу, как Броуди поднимает один из тяжелых стульев и швыряет его в Енина, прежде чем получить дюжину пуль в свое долговязое тело. Джованни подстреливают, когда он бросается на русских. Ему удается врезаться в двоих из них и сбить их с ног даже после того, как он получил несколько пуль.
Священник пытается бежать и получает пулю в спину – то ли случайно, то ли как нежеланный свидетель. Я вырываю пистолет из рук Адриана, направляю его на только что вошедших мужчин и выстреливаю в мнимого похитителя в ту секунду, как тот наводит ствол на Грету.
Второй мужчина рычит, наставляет на меня пистолет и взводит курок прежде, чем я успеваю защититься.
Я слышу крик Елены одновременно с выстрелом. Она обрушивается на меня, опрокидывая на спину. Мое больное колено подгибается, и мы оба падаем. Пытаясь оттолкнуть ее от себя, я чувствую, каким безвольным стало тело девушки, и понимаю, что она ранена.
Родиона подстрелили в плечо, еще один человек Енина падает – водитель с детским лицом по имени Тимур. Я понимаю, что это отстреливаются Джейс и Данте. Они были не настолько глупы, чтобы явиться без оружия, как я.
Но Данте и сам ранен. Брат ковыляет к триптиху, кровь сочится у него из ноги и ладони.
С рычанием Енин пытается выстрелить Данте в спину, но слишком поздно – брат наваливается на массивный деревянный триптих и изо всех сил толкает его. Со сдавленным ревом он опрокидывает двухэтажный иконостас, и тот с тошнотворной силой обрушивается на стулья. Перегородка, должно быть, весит тысячи две фунтов, прямо как фасад падающего дома – любой, кто окажется под ней, будет раздавлен.