Грета медленно качает головой, не сводя с меня своих голубых глаз.
– Ты не должен, Себ, – тихо говорит она.
– Нет, должен.
– Почему? – спрашивает Грета. – Потому что думаешь, что твой отец захотел бы отомстить? В этом дело?
– Нет… – начинаю я, но женщина продолжает, перебивая меня:
– Я бы не была так в этом уверена, Себ! Мы с Энзо о многом говорили в последние годы. Он рассказывал мне о том, что сделал. И о чем жалеет. О чем надеется и мечтает для своих детей. И особенно для тебя, Себастиан. Твой отец говорил, что ты хороший. Что ты не такой, как он, и больше похож на свою мать.
– Он ошибался, – коротко бросаю я, прерывая ее. – Я такой же, как Данте, или Неро, или даже отец. Возможно, я даже хуже.
– Ты это не всерьез…
– НЕТ, ВСЕРЬЕЗ! – рявкаю я, и от неожиданности женщина замолкает. – Грета, я НЕНАВИЖУ Енина. Я собираюсь найти его и содрать его гребаное лицо с черепа, прям как он поступил с papa. Я собираюсь убить его, и его сына, и каждого из его людей. Я собираюсь стереть их всех с лица земли, чтобы любой, кто когда-либо захочет причинить вред моей семье, помнил, что случилось с русскими, и дрожал в страхе.
Грета смотрит на меня во все глаза. Она никогда не слышала, чтобы я так говорил.
– Ты слышала papa, – напоминаю я. – Каждый удар воздастся троекратно. Наша ярость превосходит их жадность.
– Он был не в себе тем вечером! – вскрикивает Грета. – Энзо никогда не хотел, чтобы ты пошел по этому пути.
Я замолкаю, вспоминая мысль, которая пришла мне в голову, когда мы доиграли в шахматы.
Я подумал: «Однажды, в какую-то из таких же ночей, я сыграю с отцом в шахматы в последний раз. И тогда еще я не буду знать, что эта игра – последняя».
Это была та самая ночь. Наша последняя игра. И, как я и предполагал, ничто не сулило скорый конец.
– Не важно, кого он видел на этом пути, меня или моих братьев. Время пришло, и я единственный, кто готов ступить на него, – говорю я Грете. – Я пойду по нему и не жду, что ты последуешь за мной. Не жду, что поддержишь. Ты знаешь, что в своем завещании papa оставил тебе миллион…
– Мне не нужны эти деньги! – вскрикивает Грета.
– Ты возьмешь их, – говорю я. – Они твои. Ты любила нас, ты растила нас, ты заботилась о нас. Ты всегда была частью нашей семьи. Ты делала отца счастливым, когда уже ничего не приносило ему радости. Теперь пора позаботиться о себе. Путешествуй, смотри мир, делай все, что откладывала, пока ставила нас на первое место.
Теперь Грета хмурится. Похоже, она злится, а когда Грета злится, тебе несдобровать. Она как бомба замедленного действия с толстым запалом, начиненная динамитом.
– Мне плевать на путешествия, – говорит она мне. – Это мой дом. Вы моя семья. Не время от времени, а ВСЕГДА.
– Я не смогу защитить тебя, – отвечаю я. – Я не смог защитить papa или кого-либо. Это война, Грета. Больше никакого мира. Теперь мы искореним русских, иначе они перестреляют нас по одному. Одни из нас уничтожат других. Все или ничего.
Грета смотрит на меня. Ее лицо покрылось пятнами, а глаза полны слез. Руки женщины спокойно сложены на столе перед ней.
– Я никогда не была замужем, – говорит она. – У меня никогда не было детей. Я так и не обзавелась собственной семьей. Я связала свою судьбу с Галло, хорошо это или плохо. Я помогла вырастить тебя, твоих братьев и сестру. И я помогу вырастить твоих детей тоже.
– У меня не будет детей, – говорю я.
Я думал, что хочу их, когда мечтал о том, какая совместная жизнь ждет нас с Еленой. Но теперь моя жена заперта в камере в подвале, а мечты разорвались в клочья и пропитались кровью. У нас обоих нет никакого будущего. Никаких детей, чтобы продолжить род – во всяком случае, с моей стороны.
– Тебе не дано знать, что будет, – резко отвечает Грета. – Ты уже не мальчик, но еще и не мужчина, раз думаешь, что можешь предсказывать будущее.
– Тебе следует уехать, хотя бы пока все не уляжется…
– НЕТ! – вскрикивает она, и на ее щеках выступают яркие пятна. – Я остаюсь здесь! И буду работать по мере сил. Вот что приносит мне счастье, Себастиан, пока оно возможно. Мне плевать на путешествия и плевать на безопасность. Будь иначе, я бы с самого начала не пошла на эту должность. Ты знаешь, что твой отец рассказал мне все о своих занятиях в тот самый день, когда меня нанял? Он никогда не лгал мне, Себастиан. Не думай, что я была слепой дурочкой, которую защищали от правды! Я делала немного, но я одна из вас, и всегда была.
Мне никогда не удавалось переспорить Грету. Если эта женщина уверена в своей правоте, она не отступит.
И что я вообще пытаюсь тут доказать? Что ей было бы лучше одной в Италии или солнечной Испании?
– Итак, – твердо произносит Грета, решив, что достаточно обозначила свою позицию. – Кого ты запер в подземелье под гаражом?
Я пораженно смотрю на нее. Я и подумать не мог, что она вообще знает об этом подвале.
Грета закатывает глаза.
– Мальчик мой, я знаю каждый уголок этого дома, – говорит она. – Не забывай, что я убиралась здесь еще до того, как ты родился.
– Там Елена, – признаюсь я.
– СЕБАСТИАН! – восклицает она.
– Не спорь со мной насчет этого, – гневно говорю я. – Она лгала мне и предала нас всех. Мы понятия не имеем, что именно она рассказала отцу или что расскажет еще, если мы ее отпустим.
– Ты не можешь держать свою жену запертой в подземелье! – кричит Грета.
– Могу и буду, черт побери, и если уж ты так намерена оставаться здесь, то поможешь мне, – говорю я.
– Как помогу? – хмурится женщина.
– Ей нужна еда и антибиотики, – поясняю я. – И, возможно, тебе понадобится сменить повязку.
– Повязку! Ты…
– Я и пальцем ее не трогал. Елену подстрелили на свадьбе. Доктор Блум приходил осмотреть ее, с ней все будет в порядке.
Грета продолжает хмуро на меня смотреть, не испытывая восторгов по поводу этой ситуации.
– Не выпускай ее, – предупреждаю я женщину. – Я серьезно. Я не единственный, кто чертовски на нее зол. Возможно, русские тоже, раз она помешала им меня убить. Сейчас она в максимальной безопасности.
Грета плотно сжимает губы, но не спорит. Это значит, что она все сделает, хоть ей это и не по душе.
Закончив с этим вопросом, я встаю из-за стола.
Меня ждет еще одна беседа. Мне придется пережить ее, и будет еще труднее, чем с Гретой.
Мне нужно поговорить с Данте.
Елена
Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как ко мне заходил Себастиан, прежде чем дверь снова открылась. Трудно судить о времени, когда ты сидишь в помещении без окон почти в полной темноте.
Я сажусь, услышав, как проворачивается ключ, и думаю обо всем, что хотела сказать Себастиану, о словах, которые мучили меня все то время, что я была здесь взаперти. Но дверь открывает не Себ, а Грета.
Я всматриваюсь в ее лицо, чтобы увидеть на нем гримасу ненависти, которую все, должно быть, ко мне испытывают.
Но женщина не выглядит сердитой – лишь печальной.
Она с болью смотрит на мое испорченное свадебное платье – то ли оттого, что темные пятна крови напоминают ей о том, что ее друга и работодателя больше нет в живых, то ли оттого, что она встречала этот день с тем же оптимизмом и радостью, что и я, но все пошло прахом у нее на глазах.
– Пожалуйста, не набрасывайся на меня, – говорит она. – У меня нет ключей от этих оков, так что это будет бессмысленно.
– Я и не собиралась, – отвечаю я, и это правда. Даже знай я, что Себастиан уже спускается с пистолетом в руке, я бы все равно не причинила вред Грете. Я и так уже сделала достаточно, чтобы разрушить эту семью.
Разумеется, у Греты нет причин верить мне, но она спустилась ко мне без страха. С собой у женщины огромный поднос, который, должно быть, весит не меньше ее самой. На нем я вижу тазик с горячей водой, мочалку, мыло, зубную щетку, пасту, свежие бинты, ножницы, мазь, пузырек с таблетками и сложенную чистую пижаму. А еще бутерброд и стакан молока.
И мне все это очень нужно.
Меня накрывает волной благодарности, это приятно, но и больно одновременно. Я не заслуживаю этой доброты. Из-за меня погиб Энзо, и эта женщина, наверное, была близка с ним как никто.
И я не могу даже извиниться за это, чтобы не вызвать гнев Себастиана.
Так что я говорю только:
– Я не знала, что это произойдет.
Грета кивает.
– Я знаю, – говорит она. – Ты спасла Себастиану жизнь. Ты могла умереть сама.
– И мне почти жаль, что этого не случилось, – глухо говорю я.
Я не пытаюсь драматизировать. В моей жизни был короткий сияющий период счастья с Себастианом. И теперь он уничтожен. Я не могу вернуться к прежней жизни. Он больше никогда не сможет полюбить меня снова.
– Не говори так, – произносит Грета. – Пока ты жива, ты не знаешь, что может случиться.
Я не хочу с ней спорить, так что я просто опускаю взгляд на линялый матрас.
– Мне нужно осмотреть твою рану, – говорит женщина. – Я постараюсь быть аккуратной.
Она снимает старые бинты, потемневшие от крови там, где они прилегали к телу. Я с болезненным любопытством смотрю на место, куда меня ранили.
Рана на удивление небольшая – по крайней мере, спереди, где я могу ее увидеть. Она чуть ниже ключицы и зашита примерно на дюжину швов. Кожа вокруг ранения опухла и покраснела, но инфицированной не выглядит.
Грета аккуратно наносит мазь с антибиотиком спереди и сзади, затем снова обматывает мое плечо чистыми бинтами. Она велит мне принять две таблетки, которые высыпает мне на ладонь из пузырька.
Я запиваю их молоком и затем откусываю огромный кусок бутерброда. Я и не понимала, как голодна.
– Не стесняйся, – говорит Грета. – Ешь.
Я расправляюсь с бутербродом менее чем за минуту. Это поджаренный клаб-сэндвич, разрезанный пополам и соединенный зубочисткой. Он очень вкусный, что не удивительно – Грета явно из тех, кто все делает по высшему разряду.